– Саратиэль проделал большую работу, – заметил Восставший. – Все эти рыцари – порабощенные.
Я бросила косой взгляд на соборную стражу. Они двигались немного скованно в своих доспехах, но в шлемах с опущенными забралами не было заметно никаких признаков того, что они одержимы. То же самое можно было сказать и о солдатах, безучастно марширующих по бокам.
Я уверена, они считали, что действуют по приказу Божественной. Пока что ее отсутствие не казалось подозрительным. Саратиэль поговорил со слугами и оставил одержимую служительницу, чтобы создать впечатление, будто в покоях Божественной кто-то присутствует, охраняя ее сон. Вероятно, до полудня никто не забеспокоится и не настоит на том, чтобы проведать ее.
Мрачные каменные коридоры собора плавно уступили утреннему свету, который полосовал пол, проникая через окна, и наполнял воздух мягким розовым сиянием. Один раз Саратиэль задержался у окна, чтобы опустить тонкую руку Леандра на мраморную скамью. Купаясь в свечении рассвета, его бледное, тонко очерченное лицо контрастировало со строгостью черных одеяний; он напоминал картину, вынесенную за пределы времени. Я задумалась, не было ли это тем самым местом, где часто проводила время в молитвах Божественная. Когда Саратиэль наконец отвернулся, я не могла сказать наверняка, но мне показалось, что волосы Леандра засияли белизной.
Мы прошли через церковные своды и попали во внутренний дворик. Солнце еще не достигло его, заслоненное окружающей громадой собора. Здесь царила сырая, затхлая прохлада, словно в этом древнем камне хранились сотни тоскливых осенних и горьких зимних дней. Над головой парили вороны, темными пятнами усеивавшие контрфорсы и гротескную лепнину. Они беспокойно зашевелились, но не подняли тревогу.
– Интересно, – заметил Восставший. – Похоже, они не могут ощутить духов через освященные доспехи рыцарей. Я сомневаюсь, что Саратиэль спланировал это – он никогда не был умнейшим из нас, Восставших. Однажды, когда мы были намного моложе, мы с Малтасом почти убедили его попробовать овладеть телом утки.
Я не могла понять, была это нервная болтовня или тщетная попытка подбодрить меня. Большая часть пути прошла в попытках вспомнить, каково это – находиться в одиночестве внутри своей головы. Еще недавно тишина явилась бы благословенным облегчением. Теперь эта мысль казалась мрачной до невозможности. Возможно, милостью Госпожи, мы с Восставшим снова отыщем друг друга в загробной жизни.
Когда мы пересекали лужайку, в полумраке я заметила, что один из сопровождавших нас солдат показался мне знакомым. Он решительно смотрел вперед, выпятив челюсть. Я подумала, что он мог быть одним из стражников с площади. Не тот, кто выронил меч, а из других.
«Талбот», – смутно припомнила я, подставив имя к его лицу – не то чтобы это имело значение. Капитан Энгерранд находился в тюрьме. Это уже не его люди. Городскую стражу возглавлял человек по имени Халберт, который, по словам Чарльза, предан Кругу.
Талбот бросил взгляд в мою сторону и случайно встретился с моими глазами. И быстро отвел взгляд. Затем судорожно сглотнул.
Мне пришло в голову, почти случайно, что такое существо, как Саратиэль, обладающее силой убить любого, кого захочет, без усилий, уничтожить население целого города по своей прихоти, никогда бы не опустилось до того, чтобы задаться вопросом, способны ли люди перехитрить его. Уж точно не человек вроде Маргариты.
Талбот отделился от отряда, чтобы постучать в одну из дверей, выходивших во дворик. С другой стороны раздался ответный звук, и в замке скрежетнул ключ. Я взглянула на Маргариту чуть внимательнее. Она все еще держала голову опущенной, всхлипывала, а ее лицо по большей части оставалось скрыто за прядями волос, растрепанных и выбившихся из фестивальных кос. Ее губа распухла – последствие удара.
До меня снова донесся ее голос. То, что она сказала в лазарете. «Все думают, что я просто глупая, несмышленая девчонка без единой полезной мысли в голове».
Я проследила, как Талбот открыл дверь, явив с другой стороны рыцаря, охранявшего ее. И увидела, как тот медленно опрокидывается, теряя сознание и падая на землю, глухо громыхая доспехами.
Переступив через него, во двор вышла матушка Долорес.
Наш отряд остановился. Саратиэль рядом со мной замер, чтобы рассмотреть ее: простые серые одежды, обтягивающие ее огромный бюст, глазки-буравчики над обветренными румяными щеками.
– Что это? – Его черты исказились отвращением. – Монашка?
– О, сейчас ты это узнаешь, – радостно промолвил Восставший.
Рыцари выпрямились, взявшись за рукояти своих мечей. Солдаты повернулись к ним, прежде, чем они успели выхватить оружие, и обнажили свои собственные мечи, сверкнув стальными дугами, отливающими синевой в тени. Двор наполнил звон клинков.
Матушка Долорес шествовала прямо сквозь битву, ее одеяния развевались позади подобно корабельным парусам, раздуваемым ветром. Мечи мелькали совсем рядом, едва не задевая ее; она не обращала на них внимания. Было невозможно расслышать сквозь шум, что она говорит, но голос ее, эхом отражаясь от стен двора, звучал величественно.
– Госпожа Смерти, взываю к милости Твоей, ибо врагов моих много.
От удара рыцаря пал один солдат. Я дернулась вперед, но на моей руке сомкнулась безжалостная хватка. Саратиэль прижал меня к груди Леандра, обхватив горло пальцами и готовый свернуть мне шею так же легко, как он сделал это с Божественной.
Матушка Долорес не дрогнула.
– Да падет на них взор Твой, да поразит их невидимая длань Твоя. – Ее голос превратился в раскаты грома, звон большого колокола. – Пусть они трепещут пред тенью Твоей. Да наполни разум их отчаянием.
Когда ее молитва обрушилась на меня, чувства обострились до кристальной ясности: тепло груди Леандра, прижимающейся к моей спине, его неровное дыхание, шевелящее мои волосы. Слабые запахи мыла и ладана, въевшиеся в его кожу. Дрожь его руки.
Саратиэль мог оказаться могущественнее, чем можно было себе представить, но он уже много веков не вселялся в человеческое тело. Я рассчитывала, что существовали некие детали, о которых он позабыл. Послав мысленное извинение Леандру, я собралась с силами и ударила локтем в то место, где была рана в его боку. С изумленным вздохом Саратиэль выпустил меня.
Эта заминка и требовалась матушке Долорес. Она осенила себя знамением, и на мгновение, казалось, обратилась в матушку Кэтрин, хоть они и совершенно не были похожи друг на друга. И все же я увидела престарелую настоятельницу в проеме открытой двери сарая и моих родителей, несмело жавшихся позади нее.
– Милостью Твоей, – взывала она, – низвергни врагов моих во тьму.
С крыш домов раздались крики воронов. Восставший внутри меня задрожал и затрепыхался подобно свече на зимнем ветру. На мгновение меня охватил бездумный, первобытный страх маленького существа, скорчившегося в траве, парализованного пролетающей над головой тенью ястреба. Но молитва была направлена не на нас. Саратиэль испустил резкий, мучительный крик голосом Леандра и упал на землю.
Среди лязга мечей матушка Долорес повернулась ко мне. Мое нутро пронзил страх.
– Идем, дитя, – сказала она. Глаза ее были темны словно ночь.
Я колебалась, глядя на Леандра, побелевшего, корчившегося на камнях у моих ног.
– Даже если бы у нас было время, изгнание Саратиэля из его тела нам бы не помогло, – отрывисто бросила матушка Долорес. – Я не могу уничтожить Восставшего – лишь задержать его. И не очень надолго.
Я вспомнила истинную форму Саратиэля, парящего надо мной в часовне, настолько огромную, что она заполнила весь неф. Рука Маргариты нашла мою. Я позволила ей утащить себя прочь. По мере нашего продвижения солдаты отступали и выстраивались вокруг нас плотным строем. Рыцари, похоже, заключив взаимное перемирие, в свою очередь, сомкнулись вокруг Леандра, защищая его. Свет уже почти достиг внутреннего дворика, отражался от крыш и освещал самые верхние окна. С запозданием до Саратиэля дошло, что матушка Долорес назвала его имя.
Должно быть, что-то отразилось на моем лице.
– Я обратилась к ней за помощью, после того как ты покинула дом Элейн и исчезла, – торопливо выдохнула Маргарита, едва слышно сквозь стук сапог. – А что еще оставалось делать? Я поведала ей то, что ты рассказала мне о странице, которую взял из сокровищницы клирик Леандр. Она просмотрела кучу свитков и сообразила, что он искал прах святой Агнес. – Мы проследовали вглубь противоположного крыла собора. – А потом, когда ты появилась в соборе и тебя арестовали, она сказала, что ощущала двух Восставших на протяжении всего пути от монастыря, несмотря на то что все остальные не могли этого распознать. Это было ужасно – моя тень так перепугалась. – Ее голубые глаза искали мои. – Это действительно так? Он одержим Восставшим?
Я рискнула оглянуться через плечо. Саратиэль катался между рыцарями и прижимал лоб Леандра к камням, вцепившись в голову пальцами и изгибаясь всем телом, словно в конвульсиях. Я сглотнула. Кивнула.
Затем мы оказались за дверью, в ослепительном свете, гуле голосов и в головокружительном рое движения, заполняющем соборную площадь. Поток людей хлынул мимо, чтобы захлопнуть за нами дверь, бросаясь на нее и заграждая своими телами.
– Артемизия! Маргарита!
В поле зрения появился Чарльз. На его потном ухмыляющемся лице было диковатое выражение, а его взъерошенные волосы оказались припорошены пеплом.
– Мы с Жаном освободили капитана! – прокричал он. – Халберт едва не обмочился, когда стража взбунтовалась. Смотрите!
Я проследила за его указующим перстом до ступеней собора, на которые группа людей заталкивала повозку. Жан, казалось, делал большую часть работы, мышцы его огромных рук вздувались от напряжения. Он поднял один край повозки и поднатужился; раздались одобрительные возгласы, и та с грохотом опрокинулась перед входными дверями собора.
К другим дверям подтаскивали тележки, сваливая их в кучи. К ним присоединялись мебель, бочки и обломки разобранных прилавков. Громкие удары и стук дерева свидетельствовали о том, что подобные меры предпринимались у каждого из входов и выходов собора. Помогали не только мирные жители, но и солдаты. В отдалении хриплый голос капитана Энгерранда выкрикивал приказы.