– Если ты хочешь сохранить его, придется стать Весперой, Артемизия Неопалимая, – сказала она ворчливо. – Смириться с мантией и обязанностями, хоть ничто из этого, как я полагаю, тебе не подойдет. Скоро ты узнаешь, что все эти высшие регалии и привилегии служат лишь для того, чтобы люди не брались за свою работу чересчур рьяно и не доставляли больших неудобств Кругу.
Я посмотрела на нее и снова опустила взгляд на реликварий, словно ребенок, которому вручили подарок, который в любой момент могут отобрать. Затем замерла, нахмурилась и понюхала его.
– Где он был? – спросила я.
Она фыркнула.
– Твоя подруга Маргарита спрятала его в пустом горшке из-под жира в лазарете.
Восставший вздрогнул, но я ощутила новую волну признательности к Маргарите. Еще в Наймсе мне велели каждый вечер перед сном натирать руки салом, чтобы смягчить шрамы, и она мрачно переносила этот процесс, сморщив нос и едва не плача. Я бы пренебрегла лечением, если бы не неизвестная сестра, постоянно оставлявшая банку на моем покрывале. Она придерживалась этой привычки каждый вечер на протяжении многих лет.
По крайней мере, я думала, что то была сестра. Внезапно эта уверенность куда-то делась.
Матушка Долорес, скорее всего, была права насчет становления Весперой, но сейчас единственным, что имело значение, стала возможность остаться вместе с Восставшим. Вертя реликварий в руках, я услышала, как она направилась к двери. Однако с запозданием поняла, что настоятельница, должно быть, оказалась в очень затруднительном положении после событий в Бонсанте.
– Что вы собираетесь делать теперь, когда Божественная мертва? – спросила я.
Матушка Долорес вздохнула.
– Уступить требованиям и занять ее место, похоже.
Я припомнила, что она говорила о спорах с Госпожой.
Не так давно, услышав такое от настоятельницы, я была бы шокирована, но мой недавний опыт оказался поучителен.
– Госпожа говорит с вами?
Она разразилась смехом.
– С завидным постоянством и довольно настырно. И учитывая, насколько я не хочу этого делать, Она будет продолжать в том же духе.
Монастырь был местом, полным извилистых каменных дорожек и продуваемых всеми ветрами зубчатых крепостных стен. Воздух здесь пах горами, древесным дымом и сосновой смолой. Когда ветер дул со стороны священных рощ, я слышала стук молотков, которыми братья вбивали колышки в стволы. Потом они возвращались с ведрами древесного сока, из которого готовили ладан.
Монахи не знали, как ко мне относиться, что казалось нормальным, потому что я тоже не понимала, как обходиться с ними. Их крепость располагалась весьма отдаленно и посетители в ней были редкостью; они занимались своими делами практически в полной тишине, просто обмениваясь серьезными взглядами, когда встречались во время трапезы и молитв. Настоятелем был немногословный человек с единственной реликвией Замерзшего, взволнованный внезапным наплывом паломников в его владения. К счастью, посетителей не пускали дальше монастыря, хотя инциденты все равно случались. Однажды кто-то добрался до трапезной и простерся у моих ног, прежде чем извиняющимся братьям удалось его увести.
Я проводила дни, попеременно отдыхая и удостаиваясь брани Восставшего, если напрягалась чрезмерно. По его меркам, для этого достаточно было пройти весь коридор в одиночку или подняться на несколько ступенек, чтобы полюбоваться видом с крепостных стен. В роли его сообщницы выступала Маргарита; стоило мне выйти из кельи, она поспешно устремлялась следом, и ее каштановые волосы развевались на ветру. Часто она сжимала в руках письмо от Чарльза, вполголоса перечитывая его в третий или четвертый раз. Теперь, когда ее личность была раскрыта, поговаривали о том, чтобы позволить ей обучиться на целительницу в Шантлере. Сестры из Бонсанта уже слали рекомендательные письма.
Минула неделя, прежде чем я узнала, что Леандр отправился в монастырь вместе с нами. Никто не хотел говорить мне об этом, и к тому времени как это раскрылось, едва не стало слишком поздно.
– Он не в силах принимать посетителей, госпожа, – пролепетал взволнованный брат, которого мне наконец удалось загнать в угол спустя несколько часов беготни за монахами, точно за испуганными овцами. – По правде говоря, я думаю, его привезли сюда, чтобы он спокойно дожил свои последние дни.
Мои уши заполнил рев, словно кто-то погрузил голову под воду. Опечаленные и, возможно, немного напуганные, монахи поспешили проводить меня в гостевые покои.
Я не помнила, как поднималась по ступенькам или шла по коридору; словно просто возникла в дверном проеме комнаты Леандра, где резко замерла, заглядывая внутрь.
Он лежал на кровати, тонкие руки сложены на животе, утонченный и неподвижный, словно мраморное изваяние, высеченное на саркофаге. Вместо рясы клирика на нем была простая льняная ночная рубашка. Волосы его стали совершенно седыми. Они раскинулись по подушке вокруг его головы, подчеркивая острые скулы и строгие брови. Алебастрово-белая кожа казалась прозрачной.
– Он иногда приходит в себя, но ненадолго, – сообщил мне один из братьев, потирая руки. – Для него мало что можно сделать, разве только устроить поудобнее.
Я медлила, вглядываясь в его призрачный облик. Казалось, что Леандр мертв; у меня ни разу не возникало мысли, что он мог выжить после уничтожения Саратиэля, не после тех мучений, которым подверглось его тело в тот день. Даже сейчас он выглядел так, словно пребывал у врат Смерти, превращаясь в духа на глазах.
У меня перехватило горло. Я желала, чтобы клирик умер быстро, а не страдал так долго, но все же была рада снова увидеть его, хоть это чувство и поразило меня болезненной, мучительной силой.
Увидев мое выражение лица, братья стали оправдываться и поспешили прочь. Я отыскала табурет, подтащила его к кровати Леандра. И стала ждать.
Солнце скользнуло по доскам пола на стену, прежде чем его глаза открылись. Не удивившись моему присутствию, он посмотрел на меня со спокойным фатализмом умирающего. К тому времени я уже начала привыкать к его внешности, но новым потрясением для меня стало увидеть его белые ресницы на фоне яркой зелени глаз. Они выглядели как покрытые инеем.
– Опять этот сон, – пробормотал он, тяжело дыша. – Мой любимый.
– Что за сон? – Голос мой звучал хрипло.
– Тот, в котором святая Артемизия стоит надо мной и держит суд.
– Я говорила тебе, я не святая.
– Даже в моих снах, – мягко произнес он, – ты не перестаешь спорить со мной.
Он сказал это с отстраненным удивлением, словно восхищался этим качеством.
– Но ты должна понимать… Если ты не была ею раньше… то теперь стала. Не просто святой, а высшей святой. Одной из семи.
– Технически он прав, – прокомментировал Восставший в пустоту. – Святая Агнес не уничтожила Саратиэля. Ты уничтожила.
Леандр моргнул. Нахмурился.
– Ты ответила на мои молитвы? Поэтому ты здесь?
– Это не сон. – В горле пересохло.
Его глаза сузились, пытаясь сфокусироваться на мне.
– Нет, – решил он. – Настоящей Артемизии здесь бы не было.
При этих словах по моей коже прокатилось жарко вспыхнувшее чувство, похожее на гнев.
У меня заболело в груди. С его стороны нечестно заставлять меня жалеть его. Он не заслуживал моей жалости.
– Хватит умирать, – буркнула я ему.
Его губ коснулась слабая улыбка.
– И это все? – мягко спросил Леандр.
Я вспомнила, что говорил старый целитель в монастыре, и поняла, что существует еще одна вещь, которую хотела бы узнать – тем более что это, возможно, мой последний шанс спросить.
– Что произошло с твоим братом?
– Ах…
Его глаза закрылись. Он не отвечал так долго, что я решила, он снова погрузился в сон. Затем священник забормотал.
– Вид с крепостных стен Шантлера на море… Это очень хорошее место для размышлений. Мое любимое место, на самом деле. Габриель поднялся туда во время прошлогоднего праздника святой Феодосии. И спрыгнул. Я так и не узнал, почему.
В комнате воцарилась тишина, заполняемая тихим шорохом дыхания Леандра. Я думала о напутствии в молитвеннике. «До скорой встречи».
Когда он заговорил снова, мне пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать.
– В соборе я хотел сказать… Когда использовал реликвию святой Лилианы на тебе в Наймсе, чтобы причинить боль, я был рукоположен в клирики всего несколько месяцев назад. В тот раз впервые использовал ее подобным образом. И не предполагал, что это будет так…
– Больно? – предположила я. – Жестоко? Я знаю, что тебе не жаль. С тех пор ты применял ее на многих людях.
– Я не ищу твоего прощения. На самом деле, было бы лучше, если… – На мгновение показалось, что он потерял мысль. Леандр повернул голову в сторону, несколько раз моргнул, а затем подхватил нить разговора: – Как я уже говорил, нельзя нравиться самому себе, если ты собираешься быть клириком.
Я покачала головой, испытывая отвращение.
– Все те люди, которым ты причинил боль… Ты делал это, чтобы контролировать Кающегося?
– Когда ты так говоришь… но нет. – Горечь ожесточила его тон, сделав его слова острыми, точно разбитое стекло. – Я делал это, чтобы они не задерживали меня. Необходимое средство для достижения цели. Я верил, что Госпожа никого не пришлет на помощь и что, если хочу остановить катастрофу в Ройшале, придется делать это самому, в одиночку. Но Она прислала тебя. И ты в считаные недели достигла того, к чему я стремился месяцами. Ты преуспела там, где я потерпел неудачу.
Его рука слабо шевельнулась на покрывале. Я впервые заметила, что его пальцы обнажены. Он больше не носил реликвию святой Лилианы.
– Ты действительно хочешь моего суда? – спросила я.
Это привлекло его внимание. Взгляд священника стал более ясным, более острым. Я подумала, не осознал ли он, что проснулся, но вряд ли в полном сознании Леандр позволил бы мне увидеть лихорадочный блеск в своих глазах.
– Да, – ответил он так тихо, что я едва расслышала.