На пятый день начали исчезать девочки.
За последние две недели каждый день исчезало по одной: Алекса Зирс, Лорен Ричман, Келли Эмерсон, Ребекка Тернер, Кэмерон Андерс, Мэри Уильямс, Сара Эдельман, Джулия Смит, Шенон О’Мэлли, Кристина Реддинг, Карен Орис, Мари Деннингс, Рейчел Имс, Роксана Норт. Их имена горели в моем мозгу, и моя эйдетическая память тут ни при чем.
На шестой день врачи выписали меня из госпиталя, а на седьмой директриса «Зимнего неба» протянула мне ту самую форму, которая была на мне теперь.
Форма чертовски кусалась.
Я протолкалась сквозь кучку девиц, что собрались под укрытием массивного арочного прохода, именуемого Коммонс. Стоял первый день после Рождества, и новички с заплаканными глазами все еще сбивались в стайку, страдая из-за того, что родители не взяли их домой на каникулы.
Несколько девушек с размазавшейся тушью вокруг глаз устроились на невысокой стенке между двумя колоннами, наполовину под крышей, а наполовину под дождем, и передавали друг другу контрабандную сигаретку. Напротив, у двери в туалетную комнату, сплетничали хулиганского вида особы с блеском на губах; от них несло завистью и дешевыми духами.
Я проскочила сквозь волну навязчивого запаха и толчком открыла дверь туалета. Впереди меня ожидали две недели тоскливых зимних каникул, необходимо найти новый маршрут в библиотеку, чтобы избежать неприятностей.
Вода с моей формы капала на плитки пола, пока я стояла перед зеркалом, выжимая каштановые волосы. Никогда не носила с собой зонтик. Дождь напоминал мне о той ночи в тюрьме, об убитых семьях, сожженных домах, утонувших бойскаутах и пропавших девушках.
Обо всем том, что я не заслужила забыть.
Наконец я собрала длинные волосы в жалкий хвостик и по-настоящему взглянула на свое отражение. И едва узнала девушку, что смотрела на меня. Глаз почти не видно за синевато-черными тенями, оливковая кожа кажется бледнее белой блузки на пуговицах.
Последние недели дались мне тяжело. Мне везло, если я вспоминала, что нужно поесть, поспать удавалось не больше нескольких часов.
И постоянно в памяти всплывал призрак… Девочка в белой ночной рубашке, первый призрак, с которым мне пришлось столкнуться, тот самый, который убил бы меня, если бы не Джаред и Лукас.
Флуоресцентная лампа над головой мигнула.
Только не здесь…
Я застыла, рука инстинктивно взлетела к серебряному медальону на моем ожерелье. Рука Эшу, защитный символ, который дала мне Алара.
Раздался хлопок – и меня осыпало дождем искр. Я пригнулась и закрыла руками голову, одновременно всматриваясь в ментальные картины комнаты. Что здесь можно использовать как оружие?
Сначала выясни, чему тебе придется противостоять.
Я посмотрела на потолок. Черный дым наполнил лампу.
Перегоревшая лампа. Вовсе не паранормальная атака.
Я ожидала нападения с той самой ночи, когда освободила Андраса, но ничего не произошло. Пока что.
Что бы подумал Джаред, если бы узнал, что из-за простой лампы у меня душа ушла в пятки? Я постоянно о нем вспоминала.
Где он сейчас? В безопасности ли?
Вдруг с ним что-нибудь случилось?
Знакомый ком набух в горле.
С ним все в порядке. Должно быть в порядке. Они все должны быть в порядке.
Джаред, Лукас, Алара и Прист знали, как позаботиться о себе и друг о друге. Ночь, когда я видела их в последний раз, в тюрьме, снова и снова всплывала в памяти.
Если думать о них, тоска станет еще острее.
Я плеснула в лицо холодной водой и нащупала бумажное полотенце, смаргивая воду с глаз и воспоминания.
За спиной в зеркале мелькнуло размытое отражение, и я резко дернулась.
– Извини. – Меня смутила собственная реакция.
Я оглянулась, чтобы посмотреть на вошедшую.
Но в туалетной никого не было.
Сражения с мстительными духами вместе с Джаредом, Лукасом, Аларой и Пристом научили меня, что паранормальные сущности могут оказаться где угодно. А уж возможность натолкнуться на гневного духа в столетнем кампусе вроде «Зимнего неба» была воистину велика. Однако ночные кошмары и весь опыт последних месяцев подсказывали, что тут кроется нечто большее.
То, что я заметила в зеркале, могло вернуться. Необходимо быть настороже, а поедание пирожков «Поп-тарт» с черникой трижды в день едва ли можно назвать диетой чемпионов. Пришло время отказаться от моего личного запрета на посещение столовой.
Десять минут спустя я уже стояла в очереди у раздаточной стойки, загружая на тарелку неестественно оранжевые макароны и сыр. Я схватила еще и пачку булочек с корицей, чтобы подсластить существование, затем оглядела зал в поисках свободного места. Столовая была рассадником всего того, что я ненавидела в интернате: сплетен, кучкования «избранных», жалости к себе.
Мне мигнули Черные Ресницы, приглашая сесть рядом. Но я заняла место на противоположном конце стола. Девицы и не подозревали, что я оказываю им услугу. Сидеть рядом со мной опасно, и я могла бы без труда это доказать.
Я положила блокнот у тарелки с комом макарон и пролистала рисунки. Они напоминали застывшие кадры ночных кошмаров: рука Приста, высунувшаяся из колодца, Алара, пристегнутая к электрическому стулу, призраки десятков отравленных детей, выстроившиеся у железных кроватей. Страница за страницей, и каждый образ тревожнее, чем предыдущий.
Я остановилась на рисунке, который начала несколько дней назад. На нем надо мной, спящей в кровати, склонилась некая фигура. Как в кошмарных снах. Я согнулась над листом, заполняя пробелы в картинке. Через несколько минут проявились черты: жестокие глаза и вытянутая челюсть зверя, выступающая из очертаний человеческого черепа.
Андрас.
Пальцы стиснули карандаш. В рисунке не хватало только одной детали – той, которую я не могла нарисовать. В ночных кошмарах Андрас говорил со мной.
Я иду за тобой.
И это звучало скорее как обещание, чем как угроза.
– Еще одна новенькая! – возвестили Черные Ресницы с другого конца стола.
В дверях столовой стояла девушка с прямыми светлыми волосами; ее взгляд метался по залу, как у испуганного олененка. Она чуть-чуть наклонилась, ее лицо было оплывшим и красным от слез, и она прижимала к груди буклет «Зимнего неба», который вручали вновь прибывшим. Мне знаком этот взгляд. Похоже, родители привезли девушку только сегодня утром.
«Зимнее небо» – последняя остановка для проблемных девушек из состоятельных семей Восточного побережья. От беглянок до любительниц мучить животных, от желавших глотать таблетки до слишком увлеченных ночными забавами. «Зимнее небо» принимало всех, включая меня.
И теперь за нас отвечала школа, но это ни о чем не говорило. Никого из учителей не заботило, чем мы занимаемся за закрытыми дверями, лишь бы не убивали друг друга. Склонные к распутству девицы и здесь находили возможность распутничать, а те, кому нравилось издеваться над животными, всегда могли поймать кошку. Только беглянки оставались не у дел, потому что школа пряталась так глубоко в лесах Пенсильвании, что удирать было некуда.
По столовой прошелестел шепоток:
– Она слишком юна, чтобы загреметь сюда за вождение в пьяном виде.
– И не выглядит достаточно храброй, чтобы постоянно убегать из дома.
– Ставлю на таблетки. Определенно.
– Еще предположения?
Я отключилась от голосов и вернулась к рисунку. Обрывки кошмара вспыхнули в памяти: фигура смотрит на меня во тьме, черты проявляются из тени, страх парализует.
Это уж слишком.
Моя рука дрожала, когда я боролась с желанием выдрать из блокнота лист и разорвать его в клочья. Мне до смерти надоело бояться. Хотелось спокойно заснуть, без мучений. А больше всего на свете я мечтала все забыть. Но не могла себе это позволить.
– Здесь никто не сидит? – Новенькая стояла напротив меня, поднос в ее руках подрагивал. – Ничего, если я здесь сяду?
Она выглядела даже моложе Приста – лет на четырнадцать, пожалуй.
Черные Ресницы язвительно засмеялись. Я уже отказывалась от приглашения сесть с ними в те немногие разы, когда ела в столовой. Видимо, они решили, что странности новенькой недостаточно им интересны, а это вполне убедительная причина, чтобы позволить девочке сидеть со мной.
Я махнула рукой на пустой стул напротив меня:
– Садись, конечно, пока стервятники не налетели.
Плечи девочки расслабились.
– Спасибо. Я Мэгги.
– Кеннеди.
Я вернулась к рисованию, надеясь, что новенькая поймет намек.
– Крутое имя.
– Вовсе нет. – Я даже не подняла головы.
Мэгги несколько минут молчала, гоняя по тарелке оранжевые макароны. Я чувствовала, что она рассматривает меня, но не отрывала глаз от листа. Зрительный контакт поощряет к разговору, а именно этого я и хотела избежать любой ценой.
– А ты почему здесь? Ох, извини… – Мэгги прикусила губу. – Это не мое дело. Мой папа говорит, что я вечно задаю слишком много вопросов.
Похоже, ее папа – бесчувственный подонок.
Как и мой.
– Я сбежала. – По крайней мере, именно это я сказала полиции и тете Диане. И прежде чем новенькая успела спросить почему, я сменила тему: – А как насчет тебя?
Она ткнула вилкой в макароны.
– Папа просто оставил меня здесь.
– Но чем ты настолько его разозлила?
По щеке Мэгги сползла слеза.
– Тем, что существую.
Карандаш замер в воздухе. Гнев в голосе Мэгги смешивался с болью, и это напомнило мне о дне, когда я в последний раз видела собственного отца. В то утро он уехал, а пятилетняя дочь провожала его взглядом, глядя в окно.
Мэгги отерла лицо рукавом и заглянула в мой блокнот.
– Ох, круто… и немножко пугает. Ты настоящий талант. Могу поспорить, твои картины однажды будут висеть в галерее.
Знакомая боль стиснула грудь. Мама твердила то же самое.
– Что это? – Мэгги всматривалась в рисунок.
– Так… Приснилось.
Глаза Мэгги вспыхнули.
– Самый простой способ избавиться от кошмара – рассказать о нем кому-нибудь. Тогда твое сознание перестанет бороться с дурным сном, и тот исчезнет.