Мы с ним стояли в сторонке, пока женщины разговаривали, а теперь вернулись к Мэдди.
– Тебя что-то беспокоит?
– Не знаю, – отвечаю я. – Похоже, Клэр много пьет.
Гарри мягко смеется.
– Ну, на этой вечеринке она не единственная.
Мэдди смотрит на него.
– По-моему, она расстроилась из-за того, что мы уезжаем. С чего бы еще ей напиваться? Мы с ней не первый вечер вместе, подобного раньше не было. Как она отреагировала, когда ты ей рассказал?
– Ну, Клэр явно не ожидала. Я себя ощутил полным идиотом, потому что она не понимала, о чем я говорю.
– Я ее видел у лимана перед теннисом, – добавляю я. – Она была очень расстроена.
– Можно понять, – произносит Мэдди. – Мы ее вроде как удочерили, а теперь бросаем.
– Да ладно, она бы скоро от нас начала уставать, – замечает Гарри. – Я к тому, что ей надо больше общаться со сверстниками. А мы – просто кучка старперов, у которых волос все меньше, а брюхо все толще.
– Говори за себя, толстый! – восклицает Мэдди, в шутку тыча его кулаком в плечо.
Вообще-то они оба прекрасно выглядят для своих лет. А вот мне дашь все мои сорок два года.
Мы видим Клэр по другую сторону костра, она спотыкается и едва не падает. Эндрю подхватывает ее, и она, смеясь, виснет у него на руке. Я говорил, что у нее красивые зубы?
– А она действительно набралась, – усмехается Гарри. – Вам не кажется, что надо что-то делать?
– Я пойду, поговорю с ней, – говорит Мэдди. – Вы, двое, стойте тут.
Сквозь огонь я вижу, как Мэдди разговаривает с Клэр. Мальчик послушно стоит в стороне. Мэдди берет Клэр за плечо. Клэр качает головой, пытаясь пятиться. Но Мэдди трудно противостоять.
Они возвращаются.
– Гарри, отвезешь Клэр к Уолтеру?
– Нет, – возражает Клэр. – Все хорошо. Пожалуйста. Не надо Гарри меня отвозить.
– Эй, что происходит? – интересуется Эндрю.
Я вмешиваюсь и официальным тоном заявляю, что ему пора проваливать ко всем чертям.
– Не заставляйте меня! – кричит Клэр. – Мэдди, а ты не можешь меня отвезти?
– Все хорошо, – говорит Мэдди. – Нам надо помочь с уборкой.
Мэдди ненавидит водить машину по ночам. Зрение у нее уже не то, а очки носить не любит.
– Пойдем, Клэр, – ласково произносит Гарри и берет ее за руку.
Она отнимает руку.
– Оставь меня в покое.
Клэр покачиваясь направляется к парковке, Гарри идет следом.
– Отвезу ее и вернусь, – говорит он.
Возле машины Клэр тошнит.
– О боже, – бормочет она. – Извини. Я такая идиотка.
Он говорит, чтобы она не переживала. С нами со всеми такое случалось. Предлагает ей платок и настаивает, чтобы Клэр надела его свитер, потому что ее трясет.
– Тебе лучше или опять вырвет?
Она качает головой:
– Нет, все в порядке.
По дороге домой Клэр тихо плачет, ей неловко и тревожно. Гарри спрашивает, как она. Почему так расстроилась? Клэр отвечает, что не хочет об этом говорить. Да ладно, говорит Гарри, они же друзья. Если он может чем-либо помочь…
– Я в тебя влюблена! – выпаливает она. – Вот, я сказала. Прости.
Он смеется и замечает, что это из-за того, что она слишком много выпила.
– Не смейся надо мной, – просит Клэр.
Он пытается ее успокоить. Он не над ней смеется.
– Остановись, – спокойно произносит она. – По-моему, меня сейчас опять вырвет.
Гарри тормозит у обочины, светя фарами на дорогу. Вокруг спящие дома. Клэр выпрыгивает из машины и бежит в темноте через поле. Гарри, тихо выругавшись, выходит и бежит за ней, крича, чтобы она остановилась. Клэр босиком, он легко ее догоняет. Она пытается вырваться, как испуганное животное, извивается и колотит его кулачками. Гарри хватает ее за запястья. Клэр задыхается и всхлипывает, повторяя, какая она дура, пусть он уйдет. Он пытается ее утешить, просит успокоиться, говорит, какая она хорошая девочка, какая красивая. Продолжая всхлипывать, она крепко обнимает его. Гарри гладит ее по голове. Клэр тянется к нему, прижимается губами к его губам, ее язык проскальзывает ему в рот.
– Займись со мной любовью, – просит она и кладет его руки себе на грудь, чувствуя, как возбуждается. – Я люблю тебя. Ты мне нужен. Сейчас. Здесь.
Но Гарри не поддается.
– Не могу, – произносит он. – Я женат. Люблю жену. Не надо.
– А я? – восклицает Клэр. – Меня ты любишь?
– Ты красивая девочка. Так нельзя. Я женат.
– Я ничего не могу с этим поделать, – вздыхает она. – Ты мне нужен. Пожалуйста.
– Клэр, бога ради, не усложняй. Поехали. Идем со мной. Пожалуйста.
Он протягивает руку, но она отстраняется и идет мимо него к машине.
Они едут молча. Говорить не о чем. Гарри выходит из машины, чтобы открыть Клэр дверцу, но она уже выбралась и шагает к моему дому, где под ковриком лежит ключ. Она молчит.
– Ты как? – кричит Гарри ей вслед.
Возле двери Клэр останавливается и смотрит на него, прежде чем скрыться в доме.
Печать на тайном письме сломана. Целой ей уже не бывать.
Когда Гарри возвращается на пляж, все спрашивают про Клэр. Он смеется и отвечает, что никому бы не пожелал такого похмелья утром.
На следующий день они уезжают. В последний раз идут купаться, пакуют последние сумки. Утром я нахожу в кухне записку от Клэр. Она уехала ранним поездом, благодарит нас за доброту. Свитер Гарри аккуратно свернут на столе.
Наша жизнь уже никогда не будет прежней.
Осень
1
Ламартин писал, что все великое начинается с женщины. Это бесспорно. В конце концов, женщины произвели нас на свет, так что с них всегда начинается все. Но, намеренно или нет, они также присутствуют и при начале всего ужасного.
Уинслоу переехали в Рим. Свежее пополнение полка писателей, творящих за рубежом. Разумеется, Китс, который там умер. А еще, без всякого порядка в перечислении, Байрон, Гёте, чета Браунинг, Джеймс, Паунд.
Гарри и Мэдди жили неподалеку от церковной версии Джермин-стрит. В Риме даже священники следят за модой. Днем улица полна архиепископов и кардиналов всех размеров, форм и расцветок из Соуэто и Оттавы, Куала-Лумпура и Каракаса, покупающих сутаны, ризы, пилеолусы и стихари. В витринах выставлены красные, золотые, белые и пурпурные одеяния. Раскрашенные деревянные статуи святых и Девы Марии. Говорят, лучшие – у Гаммарелли.
У них прекрасная квартира. Хозяева уехали в годичный отпуск. Высокие потолки, изящная мебель, на стенах портреты носатых аристократов в париках и кирасах. По всем каналам телевидения показывают женщин с обнаженной грудью, и они решают спрятать телевизор в кладовку – из-за Джонни. К квартире прилагается пожилая женщина, Анжела, которая не говорит по-английски. Мэдди пытается объясняться с ней на своем зачаточном итальянском, переходя на школьный французский, когда не знает слова. Это неважно. Они друг другу нравятся.
Джонни, с точки зрения старушки, безупречен. «Ma che bello!»[2] – восклицает она, потрепывая его по щеке.
Анжела готовит и убирает. Гарри с удовольствием обнаруживает, что она даже гладит его купальные трусы.
Ранняя осень в Риме. Тибр сверкает. Еще можно поесть за столиком на улице. Рядом с пьяцца делла Ротонда есть кафе, куда Гарри, Мэдди и Джонни ходят по утрам выпить латте с плюшками. Джонни пьет свежевыжатый морковный сок. Они читают «Интернэшнл гералд трибюн» и продираются сквозь «Коррьере делла Сера», поглядывая в словарь.
Мэдди шлет мне имейлы, в которых рассказывает обо всем. Я завидую их жизни. Первые недели они проводят, гуляя и поедая вкусности, бродят по музеям и церквам, восхищаются базиликой Святого Петра. Каждая улица – словно урок истории. Они повторяют путь святых и вандалов, поэтов и туристов. Встречаются с людьми, со знакомыми знакомых. Беттина и Микеле, римляне, занимающие целый этаж в палаццо на пьяцца деи Санти Апостоли. Среди их предков есть папа римский, что является для семьи источником и гордости, и шуток. В столовой у них висит большой портрет понтифика. Микеле работает на Чинечитта. Еще приятели. Митци Коллоредо. Семья Руполи. Робиланы. Английские банкиры. Представитель рода Габсбургов с супругой.
Вскоре они уже бегают по вечеринкам и заводят новые знакомства. «В Риме достаточно познакомиться с кем-то одним, – говорит Беттина. – И вы всех знаете». Книгу Гарри перевели на итальянский, и она уже выдержала три издания. Однажды вечером он дает автографы в книжном магазине возле пьяцца ди Спанья, и магазин полон покупателей.
Они ездят на выходные к морю в Анседонию, с Баркерами – наш однокурсник из Йеля женился на итальянке. Мэдди рассказывает мне, что море там такое же, как у нас. Гарри покупает «Веспу».
Они открывают для себя траттории. «Нино», «Делла Паче», «Даль Болоньезе» на пьяцца дель Пополо – чтобы понаблюдать за людьми, а не поесть, «Байрон» на Париоли, но больше всего любят ту, что на пьяцца Сан-Игнасио, укромной площади недалеко от их дома. Я ходил с ними туда, когда приезжал в первый раз. Это один из тех прекрасных старых римских ресторанов, где в конце обеда выставляют на стол самбуку, чинар, амаро, домашнюю граппу, настоянную на инжире или фруктах. На стенах висят фотографии незнакомых итальянских знаменитостей.
Самое замечательное в ресторане – персонал, который весь словно взят из фильма Феллини. С каждым из официантов что-то не так. Один сильно хромает. Другой заикается. У третьего на лбу опухоль, похожая на усеченный конус. Все они очень приветливы и обожают Уинслоу, которые обедают у них минимум раз в неделю.
– Мы теперь даже в меню не смотрим, незачем, – говорит Гарри. – Нам просто приносят блюдо дня, и это всегда вкусно.
У всех в жизни наступает момент, когда, сидишь ли ты в ресторане, смотришь ли, как твой ребенок играет в футбол, идешь ли один по улице, возникает вопрос: что еще тебе надо? На данный вопрос, однажды задав его себе, почти невозможно ответить. Тебе может быть ничего не нужно именно в этот момент – ни еды, ни питья, – тебя может устраивать кровать, в которой ты спишь, любимое кресло, вещи и имущество. Есть еще и то, что нельзя потрогать: любовь, дружба, страсть, вера, реализация. Но ты снова и снова задаешь себе этот вопрос, потому что у очень немногих есть то, что им нужно – или очень немногие думают, что у них оно есть, что, в сущности, одно и то же. Эта мысль может превратиться в барабанный бой. Что еще можно сделать? Достаточно ли я сделал? Необходимо ли мне больше? Доволен ли я?