– Гарри.
– Как они? Как Мэдди? Как Джонни? Я с ума схожу.
– У них все хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – холодно произношу я. Всегда было понятно, на чью сторону я встану.
Он пропускает мимо ушей мою колкость.
– Уолт, ты должен убедить Мэдди ответить на мои звонки. Мне нужно с ней поговорить. Я звонил раз сто.
– Я не могу ее заставить. Она с тобой поговорит, если захочет.
– Я приезжаю в Нью-Йорк.
– Когда?
– Завтра. Пожалуйста, скажи ей, что я хочу с ней увидеться. И что я люблю ее.
– Я ей сообщу, но не уверен, что она обрадуется.
Я слышу, как он вздыхает.
– Спасибо, Уолт.
– Не за что.
Я вешаю трубку. Если бы не был так на него зол, то ощущал бы себя последней скотиной.
То, что Мэдди живет у меня, позволяет мне часто предаваться домашним мечтам. А если бы все это было моим? Если бы она была моей женой? А Джонни – моим сыном? Как изменилась бы моя жизнь? Когда мы выходим из дома, держа Джонни за руки, то похожи на семью. Я даже встаю пораньше, чтобы испечь для Джонни вафли. Он их очень любит.
Завтра Гарри придет ко мне в офис. Он меня умолял. Я пока не слышал, чтобы Мэдди хотя бы упомянула его имя.
– Хочешь поговорить? – спрашиваю я ее после ужина.
У нас новый ритуал: поесть, почитать Джонни перед сном и выпить по бокалу вина в гостиной. Из всех комнат в квартире эту я люблю меньше всего. Я редко там нахожусь, предпочитаю библиотеку. В ней шелковые диваны лососевого цвета, английские пейзажи, ковры и лампы, те самые, которые когда-то стояли в квартире моих родителей. Комната, конечно, гораздо меньше их гостиной, поэтому я втиснул в нее что смог, а остальное отправил на склад.
Мэдди снова начала курить. Я не виню ее. Сам выкуриваю сигарету с ней за компанию.
– Нет, – отвечает она. – Спасибо, что согласился общаться с ним, но вот что я хочу сказать. Уверена, ему от этого будет легче, но я не готова с ним видеться, тем более беседовать.
– Понимаю. Что мне ему передать?
– Скажи ему вот что. Я до сих пор не могу уяснить, что мне нужно делать. Сначала мне нужно понять, как будет лучше для Джонни и меня.
– Хорошо. – Я делаю паузу. – Ты не возражаешь, если я его кое о чем спрошу?
– О чем?
– Ну, во мне говорит юрист, но у нас в стране принято считать, что человек невиновен, пока не доказана его вина.
Она смотрит на меня прищурившись.
– Ты о чем? Я видела счета по карточке. Какие еще нужны доказательства?
Я поднимаю руки.
– Согласен, это весомо, но не окончательно. Предлагаю прямо спросить его: был у него роман или нет?
– Зачем? Я и так знаю.
– Ты думаешь, что знаешь, а если ты ошибаешься? А если существует какое-то простейшее объяснение ситуации, и все происходящее – одно большое непонимание?
– Нет.
– Пока ты не стопроцентно уверена, все может быть.
Мэдди молчит, обдумывая мои слова.
– Я спрашивала себя об этом тысячи раз. Что, если я все преувеличила? Но каждый раз ответ получается одинаковый. Я не могу тебе объяснить, откуда это знаю. Просто знаю. Хотела бы я ошибаться!
– Я тоже.
– И потом, что помешает ему солгать тебе? Мне он солгал.
– Вероятно, ничего. Но не забывай, я не знаю, что он тебе лгал. Мне нужно признание. Или иное доказательство вины или невиновности.
Она кивает.
– Так ты не возражаешь? Это как минимум успокоит мою юридическую душу.
– Хорошо. Делай как знаешь, – говорит она, погасив сигарету. – Я пошла спать.
Мэдди встает и наклоняется по-сестрински поцеловать меня в щеку, дыхание у нее тяжелое от табака.
– Я знаю, ты хочешь как лучше, Уолтер. Спрашивай у него, что считаешь нужным. Если он скажет что-то, что я, по-твоему, должна услышать, ты мне сообщишь. Спасибо еще раз, что встретишься с ним. Я на самом деле не уверена, что смогла бы.
Если бы это зависело от меня, Гарри бы приполз в Нью-Йорк на кровоточащих коленях, как мексиканский паломник, всю дорогу молясь о прощении. Даже этого было бы недостаточно, но для начала сошло бы. Знаю, звучит жестоко, но это недалеко от истины. Его задачей было защищать Мэдди, а он ее подвел. Теперь это моя задача. По крайней мере, я на это рассчитываю.
Разумеется, на сей раз я не еду в аэропорт. Гарри собирался приехать ко мне домой, но я сказал ему, что лучше встретиться в офисе. Я хочу, чтобы и от его обаяния, и, возможно, от его кулаков меня ограждало мое значительное положение и внешние атрибуты закона – массивный стол, полки, скрипящие под тяжестью юридических книг, нелепая современная живопись, висящая на стенах в холле, захватывающий вид с высоты на центр города и девушки в приемной. Свою секретаршу Мэрибет – внушительное создание, о чьей личной жизни я стараюсь знать как можно меньше, – я держу на таком урезанном пайке нежных чувств, что, как лев, которому недодают мяса, она особенно безжалостна к клиентам.
Она звонит мне, когда приходит Гарри. Я прошу передать, чтобы он подождал. У меня нет никаких особенно срочных дел, но я хочу, чтобы он попотел под кошачьим взглядом Мэрибет. Вскоре я прошу ее впустить его. То, как Гарри выглядит, меня ужасает. Он изможден, будто неделю не спал и не мылся. Одежда измята. Его природное изящество сменилось тяжеловесностью, которой я прежде за ним не замечал.
– Спасибо, что согласился встретиться, Уолт. Я прямо из аэропорта.
Я молча поворачиваюсь на стуле, соединив кончики пальцев. Я не встаю пожать протянутую им руку. Гарри убирает ее и смотрит на меня с осторожностью, осознавая мою враждебность, но понимая, что я – его единственный собеседник; ему нужно подчиниться мне. Я указываю ему на стул, и он садится.
– Как она, Уолт? Как Джонни?
Меня не интересуют любезности. Я поднимаю брови и, придав голосу ровное звучание, атакую:
– Ты действительно сделал то, что думает Мэдди? У тебя был роман?
Гарри с усилием произносит:
– Да.
Его крупная голова опущена. Я пользуюсь преимуществом. Я знаю, это с моей стороны почти трусость, но не могу удержаться:
– И ты признался в этом Мэдди?
– Нет.
– Ясно.
– Она не дала мне возможности.
– Она не хочет с тобой общаться.
– Но мне нужно с ней поговорить.
– Зачем, скажи на милость? Чего ради? Прости, Гарри, но я не уверен, что это приведет к чему-то хорошему. Ты только что признал, что у тебя был роман. Мэдди сказала мне, что прямо спрашивала тебя об этом месяц назад, и ты все отрицал. Ты солгал ей. В лицо. Она очень умна и проницательна. Мэдди, вероятно, простила бы тебя, если бы ты сказал ей правду – тогда. Ты знаешь, как важна для нее честность. И как она презирает обман. Уж ты-то должен был это понять за годы.
Я вижу, как мои слова ранят его. Мне неловко это признавать, но я надеялся, что так и получится.
– Да, да. Я все это знаю. Но она же моя жена. Джонни мой сын. Я люблю ее. Я его люблю. Я их обоих люблю.
– Ну, об этом надо было думать прежде, чем заводить роман, – усмехаюсь я, позволяя себе немного открытых эмоций. – И с кем, могу ли я осведомиться, у тебя был роман?
Я сознательно произношу местоимение с нажимом.
Гарри молчит и смотрит в сторону. Я не давлю. С какой-то француженкой скорее всего. Если Мэдди захочет узнать, я потом выясню. У нас есть люди, выполняющие подобную работу. Сейчас это неважно.
Он смотрит на меня, у него яростно горят глаза. Голос тихий:
– Мне нужно поговорить с Мэдди, Уолтер. Если ты не прекратишь заговаривать мне зубы, я просто поеду к тебе и найду ее.
Я вздыхаю.
– Слушай, Гарри, я знаю, что тебе известно, где я живу. Но почему, как ты думаешь, ты встречаешься сначала со мной, а не с ней? Если бы Мэдди хотела тебя видеть, ты бы сейчас разговаривал с ней, а не со мной. Суть в том, что она не желает тебя видеть.
– Я тебе не верю.
Самым спокойным голосом я отвечаю:
– Честно говоря, мне плевать, что ты думаешь. Мэдди просила меня быть посредником. Не официально, конечно. Я не специалист по бракоразводным делам. Но я ее поверенный, как ты знаешь, и ее друг.
– Развод? Она думает о разводе?
– Не знаю, но я бы этого не исключал.
– Поясни, почему?
– Поясняю: потому что ты облажался. По-крупному.
– Да, Уолт. Поэтому я и пришел. Что я могу сделать? Мне нужно с ней увидеться, побеседовать.
– Мы ходим кругами. Ты признал в разговоре со мной, что у тебя был роман, ты солгал Мэдди. Нарушил свой брачный обет и, самое главное, растоптал ее доверие и ее сердце. Allegans suam turpitudinem non est audiendus, – несколько помпезно добавляю я.
– Что?
– Это переводится, как «того, кто сам заявляет о своем бесчестии, слушать не следует».
Я знаю, это слишком, но удержаться не могу.
Гарри смотрит на меня отчасти с удивлением, отчасти с презрением.
– Ты хочешь сказать, что я не имею права поговорить с женой?
Я вижу, как под его пиджаком вздуваются мускулы, а руки сжимаются в кулаки.
– Я этого не говорил.
Он резко встает:
– Это безумие!
Я не шевелюсь. Больше всего ему бы хотелось ударить меня. Вместо этого я разряжаю ситуацию.
– Психическое здоровье мы тут не обсуждаем. Слушай, если есть кто-то, кого это все приводит в отчаяние, то это я, – говорю я немного неискренне. – Я меньше всего хотел, чтобы вы двое оказались в таком положении. Но это случилось. И, будем говорить прямо, по твоей, черт тебя подери, вине. Так что, если уж мы взялись говорить о психическом здоровье, то позволь тебе заявить, в сугубо немедицинском смысле, что ты спятил.
Гарри снова садится, он побежден. Ему расхотелось драться.
– Я знаю.
Помолчав, он поднимает голову и спрашивает:
– И что, по-твоему, мне нужно делать?
Меня в этот момент разрывает на части. Я мог бы дать совет, даже утешение, но…
– Прости. Я не знаю. Я только могу сказать, что, если Мэдди передумает, она тебе сообщит.
Он пропускает удар.
– А Джонни? У меня разве нет права видеться с ним?