Характерный для ХХ века процесс обобществления производства привел прежде всего к чудовищной централизации управления, к сосредоточению всей реальной власти в руках узкого руководящего слоя, озабоченного исключительно собственными интересами.
Ценность личности упала почти до нуля, человек нужен, до тех пор, пока он может создавать прибавочный продукт, судьба же отработавших свое — символическая пенсия, да дешевые сигареты, ускоряющие рак.
В повести С.Соловьева «У гробового входа»{9} рассматривается возможный вариант эволюции медицины в такой социальной системе.
… Человек падает на улице, через минуту на место происшествия прибывают врачи, и после небольшой операции больному вручается документ:
«Вы скончались в результате обширного инфаркта. В соответствии с законом о предсмертной помощи вам предоставляются три дня для приведения в порядок ваших дел, после чего искусственное сердце автоматически отключается. За совершенные в предсмертном состоянии нарушения закона вы несете полную уголовную ответственность.»{10}
Родственникам погибшего, которые в большинстве своем еще трудятся на производстве, не придется тратить рабочее время на оформление документов, организацию похорон и т. п. Обреченный сам подготовит свою кремацию, благо даже при самой бюрократической системе трех дней на это достаточно.
А если совершилась ошибка, и после выключения искусственного сердца больной продолжает жить? Что ж, нетрудно исправить.
Система «предсмертной помощи» даже не жестока, она предельно безразлична, если хотите — безлична, и рациональна, что всегда привлекает чиновника.
Конечно, не все больные обслуживаются «предсмертной помощью». Существует ведь руководящий слой «народных избранников», жизнь которых будут поддерживать сверх всяких мыслимых пределов, собственно, почти так и было; право на медицинское обслуживание расслоилось на право на предсмертную помощь для трудящихся и право на перманентную реанимацию для нетрудящихся.
Неравенство реальных возможностей «наверху» и «внизу» госмонополистической системы обязательно должно быть скрыто, но скрыть главное — значит засекретить все, подменить в сознании абсолютного большинства людей реальный мир, в котором они живут, миром иллюзий и поэтому признаком госмонополистической системы является информационное неравенство.
В повести «Доверие»{11} В.Рыбаков блистательно доказывает обратную теорему. Оказывается, неравенство в распределении информации, стоит ему возникнуть, с неизбежностью приводят общество в стадию ГМК.
Поначалу мир «Доверия» кажется похожим на реальность «Возвращения» или «Туманности Андромеды». Разница лишь в том, что коммунистическое общество расслоено у В.Рыбакова на тех, кто знает все, и тех, кому доступно лишь дозволенное.
Непродуманные эксперименты с нейтринным просвечиванием создали угрозу вспышки на солнце, начата эвакуация, но первый же посланный корабль погибает, и нет времени искать причину катастрофы, и тогда, чтобы сохранить доверие, «хоть крохи его, но сохранить», оперативное руководство Земли начинает лгать. И, раз начав, уже не может остановиться, идет на новый обман, на преступление, на все… забываются интересы дела, которыми поначалу оправдывалось вранье, остается лишь цель — сохранение доверия к себе, то есть сохранение себя. И коммунизм приобретает черты совершенно иного общественного строя.
Повесть полна тонких и глубоких наблюдений о природе руководства, о сущности пропаганды, о перерождении человека, оказавшегося у власти. Описав возникновение «фашизма под коммунистическими лозунгами», В.Рыбаков доказал, что при информационном неравенстве любая идеология может стать основой функционирования ГМК.
Блокирована информация и в жутком, фантасмагоричном мире повести В.Жилина «День свершений».{12} Призрачные мнимоны, кляксы ложных солнц… кровь и железо, боевые вертолеты среди всеобщей неграмотности, сильная армия в нищем государстве, которому даже теоретически никто не угрожает.
Триста лет назад локальное замыкание пространства, коллапс отделил страну от человечества и замкнул ее мир поверхностью сферы.
Не похоже на внешне благополучный мир «Доверия»? Похоже, и тут, и там власть озабочена лишь самосохранением.
Спасение приходит извне, из большого мира. Центральная коллизия повести — взаимоотношение между пришельцами и их невольным проводником по имени Стэн. Сознание Стэна ограничено своей сферой давно сложившихся представлений. Пришельцы не учат Стэна, они просто идут с ним к столице. Он живет рядом с ними и постепенно становится одним из них, и размыкается двойной сферомир бытия и сознания.
Тема информационного насилия и, пожалуй, острая социальная направленность, доходящая до публицистичности, но не теряющая при этом глубины обобщения, объединяет эти три повести. «Новая волна» вернулась к почти забытой точке зрения шестидесятников: каждая книга должна создаваться так, как будто только от нее зависит будущее мира. А иначе зачем ее писать?
«Я пишу фантастику потому, что хочу еще пожить при коммунизме. Для того, кто зачитывался лучшей фантастикой шестидесятых, миры будущего, нарисованные Ефремовым и Стругацкими, до сих пор остаются не милыми сердцу лубками, а яркой и манящей мечтой. Как хочется ощутить ее на деле.» {13}
В этих словах В.Рыбакова заключена позиция «Новой волны»: критика, не опирающаяся на положительный идеал, безнравственна и бессильна; предотвращая будущее, литература призвана его создавать. А мир, в котором хотелось бы жить, один, — другого никто не придумал.
Термин давно скомпроментирован, но я все же назову фантастику «Новой волны» коммунистической.
Вспомним теперь, что информационное насилие — частный случай просто насилия. А насилие представляет собой неотъемлемый атрибут войны. Здесь, впрочем, верно и обратное утверждение — рано и поздно любое огосударственное насилие оборачивается войной.
Война окружает человека Земли с рождения. В детстве мы мечтаем о ней, воображая себя героями любимых книг, в молодости готовимся к ней, в зрелости работаем на нее, и всегда ради нее кто-то умирает.
«Крики раненых, растущая гора человеческих трупов и обрубков, тела с выпущенными внутренностями, выбитые глаза, отрубленные головы с посиневшим языком, зажатым осколками зубов… как это легко забывается, когда ты жив и родился после битвы, как легко начинать войну, когда уверен, что умирать не тебе.» {14}
Вот он ключ. Умирать не тебе! Не тому, кто решает, не его семье, не его друзьям.
«И под фугас бросали нас
все те же,
Хорст,
они, кому всю жизнь до нищеты
должны…» {15}
«Что же будет потом, когда тысячи воинов не вернутся по домам, когда другие тысячи приползут (…) не людьми — без рук, ног, глаз, повиснут жутким грузом на любви и нежности своих семей?» {16}
А ничего не будет.
Невернувшихся спишут, вернувшиеся станут добровольными сотрудниками военных комиссариатов, помогут нам воспитывать молодежь в патриотическом духе, «чтобы подобное не повторялось». Так и живем.
Повесть Н.Ютанова — восемь аккордов, восемь отдельных глав из жизни Еленки, королевы небольшого средневекового государства Дианеи — связывает начало и конец «Пути обмана». {17}
Книга дает нравственный масштаб, позволяющий воочию представить цифры потерь Вердена или Сталинграда. Ужасающая война, описанная Ютановым, «зазубренные пики, выдергивающие душу врага, огненные смеси, неодолимые осадные колеса — все чушь! Чушь! Мальчишеские прутики, девчоночьи царапины в сравнении с черным дымом драконовых мышц, цветными туманами и стальными жуками» земного настоящего.
Мир «Первого дня спасения» В.Рыбакова{18} прошел «Путь обмана» до конца, до ядерной зимы.
«Их было без малого шесть тысяч, а год назад было пять миллиардов, они в меру своих сил и разумения жили, заботились о себе, заботились о близких, исполняли то, чему их научили, и наконец, убивали друг друга, ни для чего. Убили — и впервые почувствовали, что что-то неладно, но продолжали в меру сил и разумения жить и убивать друг друга, потому что были вещами друг для друга, потому что за восемь тысяч лет так и не научились организовывать себя иначе, как принуждая и убивая.
И наконец, в равной мере, ощутили тупик.» {19}
В повести В.Рыбакова война — и реальность, погубившая планету, и символ всеобщей гибели. Она обезличена, как обезличены и герои повести, носящие имена-маски: профессор, премьер-министр… абстрактные, они похожи на всех нас. На русских, американцев, китайцев, англичан, персов… всех «готовых победить и выжить после победы».
Они умирают так же, как жили. И потому умирают, что жили именно так. Даже ядерная война не смогла ничего изменить; политики по-прежнему произносят прочувственные речи, армейские воюют за отсутствием врагов с собственным кабинетом министров. Врачи убивают «во имя спасения общины», ученые работают в шахте, тоже во имя спасения.
Спасение… которое всегда ищут, когда уже «взорваны все мосты через пропасть», а когда оно приходит, снова начинают стрелять.
По В.Рыбакову спасение в том, чтобы не лгать, любить, сохранять в себе детство и всю жизнь стараться сделать такой же чудесной, каким оно кажется.