Детишки попросились переночевать. Катя их пустила, накормила, а потом расспросила. Дети были детдомовские, и не родня друг другу – просто бежали вместе. Все началось с того, что в город приехали нацисты из одного из нацбатов – какого именно, ни Даша, ни, тем более, Миша сказать не могли. Головорезам чем-то приглянулось здание детдома – возможно, тем, что стояло на окраине города, а может – тем, что здесь когда-то располагались казармы. Сиротам велели выметаться. Даша как чувствовала – схватила в охапку Мишку, над которым шефствовала – руководство детдома поручало старшим заботу о малышах, и рванула на все четыре стороны. Точнее, не то, чтобы рванула – задержалась в окрестной застройке, затаилась в одном из пустовавших долгие годы административных зданий, где уже даже бомжи не селились, рассчитывая уйти ночью. Потому она видела, что произошло дальше.
Нацисты стали заселяться в здание детдома еще до того, как его покинули сироты. Моментально они стали «обмывать» своё «новоселье». Напившись, бандиты устроили охоту на сирот. Мальчиков избивали и пытали, девочек – сначала насиловали, потом избивали и пытали. Ночью во двор детдома выволокли человек под двадцать избитых детей и стали развлекаться, стреляя по ним.
Пока всё это происходило, Даша с Мишей сидели тихо, как мышки. Когда, под утро, дети были перебиты, а нацики угомонились, Даша с Мишей рванули, куда глаза глядят от этого страшного места.
С тех пор у Миши были проблемы со сном. Уже упомянутый психотерапевт госпиталя Владимира Григорьевича диагностировала у мальчика посттравматическое расстройство личности и выписала ему снотворное и антидепрессант. Поначалу Катя только горько улыбалась – идет война, ДНР и ЛНР никем не признаны, Россия помогает, как может, но где взять такие лекарства? Их не везут. Другое более важно – перевязочные материалы, антибиотики, средства для обработки ран, для дезинфекции, кровь для переливания, наконец…
Но за дело взялись Надежда и Маргарита Львовна. Им удалось найти в Ростове благотворительный фонд, который взял на себя оплату лекарств для Миши и доставку их до Забойного. Теперь раз в месяц Катя получала посылку, а Мишка спал спокойно, и потихоньку превращался в обычного пацана. Он ходил в школу, уже в третий класс, нормально общался с ровесниками, но порой на него накатывало что-то, он или начинал плакать, или замыкался в себе. Тогда на помощь приходили медикаменты. Но куда больше помогла, конечно, любовь Кати. Катя и, впоследствии, Сергей приняли Дашу и Мишу, как своих. Они даже собирались усыновить их, но дело пока не двигалось с мёртвой точки, ведь у детей не было вообще никаких документов. Хорошо, их хоть в школу взяли. Но Даша уже закончила школу, и ей хотелось продолжать учёбу, вот только с временными документами поступить куда-то было сложно.
С момента начала спецоперации Катя внимательно следила за ходом освобождения Украины от нацистов. Она обзванивала, как могла, все детские дома на освобождённых территориях в надежде найти хоть какие-то документы для своих приёмышей. Она даже выезжала почти к линии фронта, посещая те детдома, которые были разорены нацистами, но пока без толку. И процесс выдачи новых документов буксовал.
Зная о Катиной проблеме, ей стали помогать другие – и односельчане, и жители Забойска. К Кате то и дело являлся кто-нибудь из ее добровольных помощников, но, увы, пока с пустыми руками.
– Как вообще твои? – спросила Надежда, предлагая Кате присесть. – Чаю хочешь?
– По такой жаре? Я лучше просто водички холодной выпью, – улыбнулась Екатерина. – Нормально мои. Дашка сидит зубрит, поступать хочет, мне даже стыдно перед ней, что с документами такое. Мишка на каникулы вышел, в табеле отметки только отлично и хорошо. Постарался, молодец. Серега сейчас где-то под Углегорском, точнее не знаю – он не говорит, я не спрашиваю. Воюет…
Надежда протянула подруге кружку с водой; выпив, Катя хотела отставить кружку и увидела разложенные на столе письма.
– Что это у тебя? – удивилась она. Надежда вздохнула:
– С утра нацики машину фельдъегерей обстреляли. Без жертв, но часть писем, как видишь, всмятку. Решила разложить их по конвертам и задумалась. Можно, я с тобой посоветуюсь?
– Ради бога, – ответила Катя. – На что ещё нужны подруги?
– Тут, понимаешь, какая идея, – сказала Надежда. – Я сидела, перебирала их, и подумала, что эти письма вполне можно было бы разместить в музее, не оригиналы, конечно, копии. Ну, или создать музей солдатских писем. Понимаешь, в письмах война показана такой, как она есть. Без прикрас, без пафоса, без чернухи – просто война. Для солдата война – это его сегодня, его реальность. Но если вчитаться в эти письма, то понимаешь… – Надежда вздохнула. – Многое понимаешь. Что война – это неправильно. Что надо беречь мир. Понимаешь, почему важно защищать Родину…
Катя смотрела на Надежду с восхищением:
– Отличная идея! Знаешь, я бы отдала кое-что из Серегиных писем для экспозиции. Не думаю, что он обидится. Он у меня поэт, философ, он прямо так и пишет – мы, мол, пишем так, как будто нас суждено прочитать миллионам. Завтра-де новый бой, и ты не знаешь, выйдешь ли из него живым. Может, это последнее твоё письмо. Последнее, что ты скажешь дорогим людям…
– Что-то похожее наш батюшка в это воскресенье говорил, – кивнула Надежда.
– Так у нас же батюшка сам на фронте постоянно бывает, – подтвердила Катя. – С солдатами общается, исповедует их. Он сам воин, только и того, что без оружия. Так о чём ты хотела со мной посоветоваться? Хочешь сделать экспозицию у нас в клубе?
…Когда-то давно, когда Украина ещё была в составе СССР, клуб был в каждом селе, даже самом маленьком, в две-три улицы. С обретением независимости всё это хозяйство стало приходить в упадок. Клуб Русского Дола спасла бабушка Кати, её тёзка – Екатерина Матвеевна. Она растила Катю одна – родители подруги Надежды погибли в Афганистане, когда девочка ещё в школу не ходила. Катя выросла при клубе. Они вдвоем с бабушкой содержали его и тогда, когда украинские власти сначала сократили, потом – напрочь обрубили финансирование на эти учреждения. Кино в клубе больше не показывали, не приезжали коллективы самодеятельности, как в годы застоя, зато была библиотека, были дискотеки по выходным, а главное – у сельчан была возможность собраться вместе в любую погоду, как-то культурно провести время.
Новая власть ДНР была удивлена тем, что в Русском Доле ещё существует клуб, но кое-какое финансирование на него выделила. В Русский Дол привезли списанный киноаппарат, иногда в клубе стали крутить кино – не новые ленты или хиты, но народ собирался и смотрел. Фильмы привозили хорошие, вроде «Брата», «Брестской крепости», «Тумана». Привозили и новые фильмы, про марш на Приштину, про ополчение…
Вроде бы не так уж и важно, есть ли клуб в Русском Доле или нет. Конечно, посёлок без него не пропал бы, но существование этого «культурного центра» делало жизнь русскодольцев немного светлее и праздничнее, и в этом была огромная заслуга Кати.
– Да нет, – сказала Надежда. – Ну, то есть да, конечно, если есть такая возможность. Я сначала думала про школу в Забойске…
– Ты смотри на перспективу, – улыбнулась Екатерина. – Это сейчас у нас жизнь в селе еле теплится. Будет новая дорога – вернутся люди в Русский Дол, а дорогу уже строят. Так что, как прогоним бандеровцев, у нас в Русском Доле не только клуб будет, но и церковь, и магазин, и школа. В школе, конечно, музей делать лучше, чтобы дети с самого раннего возраста знали историю. Чтобы помнили и не думали забывать. А пока школы нет – я у себя всё размещу, ко мне ведь и так ходит и стар и млад.
– Хорошо, – машинально кивнула Надежда. – Но я… понимаешь, я сомневаюсь, можно ли размещать чужие письма в музее, это всё-таки личная переписка?
– Так можно спросить у тех, кто эти письма написал, – ответила Катя. – Найти их, обрисовать ситуацию – уверена, большинство только рады будут. Это же ты как будто войдёшь в историю. А если человека уже нет – то это память. Как Сергей мой говорит – человек может умереть, но его голос будет звучать из его писем. Будет говорить о том, что для него было важным… – Катя почему-то покраснела и оборвала фразу. Вместо этого она взяла со стола один из листков, и стала читать вслух:
«Здравствуйте, Наташа! Я был очень рад получить от Вас такое тёплое и доброе письмо. Ото всей души радуюсь новым успехам нашего клуба и надеюсь, что следующим летом поучаствую в подъеме найденного нами танка. То, что вам удалось найти живого члена экипажа – это невероятно. И, конечно, радует, что экипаж танка не погиб, а сумел спастись.
Признаться честно, я очень сожалею, что не могу участвовать в экспедициях этого года. Карелия – это край, который ещё хранит много тайн прошедшей войны. Мы уже проводили две экспедиции туда, до Вашего прихода в клуб, если Вас интересуют подробности, можете расспросить у Павла Кареновича. В одной из них мы нашли остатки финского „Спитфайра“[47], в другой случилась вообще детективная история – найденный нами БТ-5[48], который мы сначала посчитали красноармейским, имел удивительную историю: его подбитым захватили финны, использовали, как тягач, а потом восстановили до боеспособного состояния… и бездарно загнали в болото в сорок втором. Танк мы, конечно, восстановили как советский; теперь он стоит во дворе одной из школ Петрозаводска как памятник.
Я взял с собой Вашу работу по униформе красноармейцев Ленинградского военного округа тридцать седьмого – сорок третьего годов. Она меня порадовала – Вы скрупулёзно подошли к изучению предмета и сумели обратить внимание на те детали, которые другие исследователи не заметили. Это огромный плюс в нашей работе. Знаю, что сейчас Вы работаете над такой же монографией по Карельскому фронту и морякам Северного флота. Советую обратиться к Саше Болгову, он крупнейший специалист по ленд-лизу