[60], били РСЗО: «Смерчи», «Ураганы», «Грады»; били из гаубиц, из пушек – и наших, и натовских. Всякой твари по паре…
И не по военным объектам, как наши, даже не неприцельно – колошматили по жилой застройке, по школам, по детской клинической больнице, говорят, тоже прилетело, хотя где она, где Авдеевка, в которой окопались эти… Надежда Витальевна принципиально не материлась, но по отношению к нацистам иногда других слов подобрать было нельзя.
– Я там воду пил, у колодца, – донеслось до Надежды со стороны ополченца, которого уносили Валя и Джулия. – Там ещё сад яблоневый, весь в завязи. И хозяйка… я говорю: осенью вернусь, яблок нарву, а она мне: да хоть весь сад обнеси, только живым вернись. А мне ж не яблоки нужны… а он по её хате из танка…
– Надя, ты так и будешь стоять? – осведомилась Лилия Николаевна. – Парень пока сам локоть придерживает, но он в таком состоянии, чтоб в обморок не хлопнулся.
Через минуту Надежда сидела рядом с молодым ополченцем, ненамного старше Вовки, стараясь не смотреть на руку, которую осторожно придерживала. Рука словно прошла через мясорубку, из кровавого месива торчала кость, белели сухожилия, но Надежда знала, что ее муж или Сергей Нисонович могут спасти парню конечность – бывали в их практике и похуже случаи. Например, когда ополченцы освободили молочную ферму на краю поселка Племзавод Кирова, – оказалось, что бывший коровник нацисты превратили в небольшой концлагерь для пленных ополченцев. Живых людей резали ножами, кололи, прижигали, а одному ноги до середины бедер раскатали ручным асфальтовым катком. Как люди после всего этого выживали – для Надежды было загадкой. Мужчину, по которому проехались катком, едва дотащили до эвакогоспиталя; после беглого осмотра стало ясно, что в тыл его отправить не удастся без риска полностью потерять ноги. В принципе, ампутация в таком случае не просто допускалась – предписывалась, но муж Надежды, переглянувшись с уставшим Сергеем Нисоновичем, решили оперировать.
Да, госпиталь Владимира Григорьевича содержался в образцовом порядке. Снабжением его тоже не обижали, с Большой земли присылали все, что нужно. Но это был даже не тыловой госпиталь, а простой эвакопункт с тремя операционными командами, чьей задачей было подлатать бойца для последующей эвакуации туда, где ему окажут помощь по полной программе.
Собрать по косточкам, по осколкам раздавленную ногу, соединить разорванные мышечные ткани и сосуды, удалив то, что уже не могло быть восстановлено, чтобы хоть как-то спасти остальное, то, что, в принципе, директива разрешала просто удалить…
В более спокойном и куда лучше оснащённом тыловом госпитале за такое взялся бы не каждый врач. А ее Володя и его напарник, пожилой Сергей Нисонович взялись – и сделали. Потом им даже звонили несколько раз – из медицинского отдела штаба армии, из Главного военно-медицинского управления Генерального штаба, из Склифосовского… никто не верил, что такое возможно. Врачи из столицы называли это чудом. С тех пор прошло больше месяца; однажды Сергей Нисонович сообщил, что «тот парень, по которому каток прошёл», проходит реабилитацию для восстановления опорно-двигательной функции. В переводе с военно-медицинского на русский это означало, что мужчина будет ходить.
Надежда вспомнила, что потом, во время затишья на фронте, Владимир Григорьевич ездил в качестве эксперта на ферму-концлагерь. Разминируя территорию, саперы союзных сил обнаружили в силосных ямах человеческие останки – тела убитых и замученных. Была собрана комиссия, Владимира Григорьевича пригласили в качестве медэксперта… вернее, попросили прислать кого-то из госпиталя, но муж Надежды вызвался ехать сам. Почему?
Надежда поняла это сразу. Владимир Григорьевич никогда не рассказывал о том, что видел там, на ферме. Рассказал Гришка:
– Мужчин немного, в основном женщины и несколько детей. Женщин насиловали. Людям живьем выкалывали глаза, отрезали носы, уши, губы, кусачками откусывали пальцы. Их кололи, резали, рубили, жгли… всех, включая детей. С них снимали скальп, отрывали куски кожи, женщинам отрезали грудь… фашисты…
Из силосных ям было извлечено пятьдесят девять трупов – втрое больше, чем удалось освободить живыми…
Раненый парнишка, которому вкололи сильное обезболивающее, которое всё равно не гасило боль полностью, так что Надежда свободной рукой постоянно поглаживала его по коротко стриженным волосам, когда он постанывал, успокоился и даже вроде бы задремал, навалившись Надежде на плечо. Надежда старалась сидеть тихо и даже дышала осторожно, чтобы случайным движением не потревожить раненого. Она боялась задремать сама, ведь, засыпая, человек вздрагивает, и это могло побеспокоить раненую руку паренька.
Затем пришёл Сергей Нисонович; его загорелая лысина блестела от пота, на щеке у маски и на самой маске виднелась полоса свежей крови.
– Так, что тут у нас? – спросил он, присаживаясь на корточки перед пареньком, чтобы осмотреть его открытую для обзора рану. – Ну что же, плохо, но могло быть намного хуже. Здесь перехватим, здесь подлатаем – будет ещё в теннис играть…
– Я не умею, – сквозь дрёму пробормотал паренёк.
– Так есть повод научиться, – ответил доктор. – Ну, герой, поковыляли, что ли, в операционную. Сам дойдёшь, с моей помощью, или позвать санитаров с носилками?
– Дойду, – ответил парнишка, просыпаясь, и пожаловался: – Я руку не чувствую. Вы мне её ампутируете?
– Ты, дружок, невнимательно слушал, – усмехнулся Сергей Нисонович. – Я тебе говорил, что хочу видеть тебя на кортах Уимблдона, а одноруких туда не пускают. Будем спасать твою лапку, не боись, герой… Надежда Витальевна, сейчас парень об меня обопрётся – и аккуратно встаем, без лишних движений, идёт?
Надежда не первый раз бывала в таких ситуациях; она часто помогала в госпитале, а многие раненые требуют крайне бережного отношения, особенно в тех случаях, когда речь идёт о почти оторванных конечностях, о ранениях в брюшину… Ранения в живот во время Великой Отечественной войны приводили к смерти в четырёх случаях из пяти, да и сегодня представляют собой немалую угрозу, но в госпитале Владимира Григорьевича умели справляться и с этим, и на передке все уже знали – главное дожить до эвакогоспиталя, а там уж тебя соберут по кусочкам, даже если у тебя все кишки наружу.
Они довели, почти дотащили паренька до операционной, которая, конечно, мало напоминала то, что показывают в фильмах. Даже освещение здесь было устроено с помощью селфи-ламп на штативах, а обогрев (который зимой был просто жизненно необходим, а иногда требовался и в самую жесткую жару) обеспечивали инфракрасные лампы. И все-таки, несмотря на тесноту и кажущийся беспорядок, несмотря на змеящиеся по полу провода и кислородные баллоны, возвышающиеся у операционного стола, эта операционная, как и две другие, спасла немало жизней. Даже не просто немало – очень и очень много.
– Мне остаться? – спросила Надежда, когда они с помощью двух сестричек уложили бойца на стол. – У вас сестрички уже с ног падают, может, я помогу?
– Что вы, Надежда Витальевна, – защебетали Соня и Слава, ассистировавшие Сергею Нисоновичу, – мы еще очень даже в норме!
– В сортировке больше никого? – уточнил Сергей Нисонович. Надежда отрицательно покачала головой, хотя в сортировочной оставалось ещё несколько легкораненых. – Тогда побудьте здесь. Девочки хорошо поработали, но, хоть и бодрятся, вымотаны до крайности. А что будет завтра – одному богу известно…
…В мирное время различные отделы Генерального штаба выпускают множество инструкций, регламентирующих работу тех или иных частей и подразделений в практически любой ситуации. Это очень нужная, очень правильная работа, и это верно. Но также верно, что в боевой обстановке все эти инструкции очень часто приходится нарушать, поскольку невозможно предусмотреть буквально всё. Если говорить о деятельности военных госпиталей, то даже обычные болезни порой весьма «изобретательны» в деле причинения вреда, что говорить о средствах огневого поражения! Ни одно ранение не похоже на другое; осколки, фрагменты, пули калечат организм человека каждый раз по-новому, и можно только приблизительно систематизировать и классифицировать ранения. На практике военный хирург каждый раз решает очень сложную и запутанную задачу. А ставка в этой игре – чья-то жизнь, чьё-то здоровье. И права на ошибку нет, хотя ошибки, порой, и случаются. Человек – не Бог, он не может всё предусмотреть, и порой даже самый добросовестный врач вынужден уступить своего пациента другому доктору, тому, кто избавляет от боли навсегда, но, увы, очень большой ценой…
К счастью, этот последний доктор был редким гостем в госпитале Владимира Григорьевича. Врачи эвакогоспиталя с ним были хорошо знакомы и полны решимости не пускать на порог этого незваного гостя.
Надежде Петровне пришлось всё-таки подменить Соню, когда та пожаловалась на темноту в глазах. С учётом того, что было около двух ночи, а первые раненые стали поступать в пять вечера, девушка, почти девочка (четвертый курс медучилища), работала уже девять часов – неудивительно, что она могла почувствовать себя плохо. Впрочем, остаток операции прошёл не напряженно – Надежда даже удивилась, как быстро Сергей Нисонович привел в порядок такую страшную на первый взгляд рану.
К концу операции в палате появился сам Владимир Григорьевич:
– Отпустил третью бригаду, – сообщил он. – Мои там заканчивают, потом тоже идут отдыхать. Наши приголубили укропов из арты, потом еще сушки[61] отработали эрэсами[62]… не думаю, что до утра будут проблемы. Тебе помощь нужна?
– Долатываю уже, – ответил Сергей Нисонович. – Парнишка крепкий оказался, плюс кто-то грамотно шину наложил и руку зафиксировал. Ну и девочки наши молодцы, хорошо блокаду провели.
– Поработали на славу, – согласился Владимир Григорьевич. Он подошел к Надежде и присел рядом с ней на корточки: – Ты как? Очень устала?