[63], после войны их иногда использовали вместо дефицитных тогда тракторов, потом, выработав ресурс, сняли всё что можно, а корпус бросили.
Одна из легенд Мглистого распадка была связана с этим танком. Дескать, до войны был там хутор старообрядцев или, в другом варианте, в самом начале войны укрывался табор цыган (и цыгане, и старообрядцы часто фигурировали в народных страшилках). Когда пришли фашисты, один из танков отделился от колонны, чтобы расправиться с хутором – или табором. И тогда старая цыганка, или поп-старообрядец, в зависимости от версии легенды, проклял это место, чтобы всякий, оказавшийся в Мглистом распадке, не нашёл дороги домой. А сами цыгане (или старообрядцы) ушли в озеро и пропали навсегда…
Последняя часть легенды могла вызвать разве что улыбку – озерцо в распадке было курам по колено. И потом, на памяти Надежды все из Мглистого распадка нормально возвращались, никаких трагедий там не происходило… что не мешало людям держаться от этого места подальше, особенно осенью и в непогоду.
Во сне Надежда оказалась в самом начале Мглистого распадка. Была ночь, но багровое зарево с запада освещало всё вокруг неестественным, кровавым светом. В распадке клубился туман, не густой, но имеющий все тот же неприятный оттенок. Ни один человек в здравом уме и трезвом рассудке не стал бы идти в такое время в такое место, но логика сна непонятна и неумолима – Надежда решительно шагнула вниз по склону и пошла прямо в туман.
Вскоре она увидела впереди очертания какой-то фигуры. Сначала Надежда подумала, что это дерево, хотя деревьев в Мглистом распадке отродясь не бывало, да и вообще на юге Украины деревья встречаются нечасто. Но, приблизившись к «дереву», Надежда поняла, что это – человек. Высокая, очень худая женщина стояла к ней спиной, но, вероятно, услышала шаги Надежды, потому что заговорила:
– Они пришли, чтобы убивать. – Голос незнакомки был неприятным, хриплым, с присвистом. – Как три четверти века назад. Они опять сжигают людей живьем и давят танками.
– Кто вы? – спросила Надежда. Её собеседница повернулась к ней. Почему-то Надежда ожидала увидеть что-то страшное, какое-то чудовище или мертвеца – ничего подобного. Перед ней стояла высокая, худая пожилая женщина в цыганской одежде. Когда-то она, должно быть, была очень красивой, но время неумолимой рукой смяло прекрасные черты, избороздило глубокими морщинами…
Из-под платка, которым была повязана голова незнакомки, на ее плечи ниспадал поток серебристых седых волос, от них, казалось, исходил свет. Длинная, изящная шея была прикрыта тёмной шалью.
– Никто из них не вернется домой, – сказала женщина. – Все они костями лягут в нашей степи, и не найдётся того, кто их похоронит. Но и наших немало поляжет, защищая мир, как восемьдесят лет назад. Зачем ты читаешь чужие письма?
– Я хочу сохранить их, – сказала Надежда, шагнув назад от неожиданности вопроса. – Я хочу сберечь память об этой войне. Чтобы помнили…
– Чтобы помнили… – повторила женщина. – Ты не память, ты чужие жизни сохраняешь! Письма эти тебе не просто так попали, скоро сама поймёшь. Прочитай их все, сколько бы их ни было. Прочитай, и пусть другие тоже прочтут.
Она взмахнула руками, концы шали, заброшенные на плечи, опали, открыв шею женщины, и Надежда поняла, почему голос незнакомки казался ей странным, – на горле у женщины была рваная рана, покрытая запёкшейся кровью. Надежда зажмурилась; когда она открыла глаза, незнакомки не было. Стало светлее, но и туман, кажется, стал гуще. Пахло порохом и гарью…
Надежда пошла дальше. Пройдя немного, она увидела молодого солдата, не старше двадцати пяти. Лицо солдата было залито кровью.
– Мои глаза, – тихо приговаривал солдат. – Я ничего не вижу. Боже мой, я ведь еще не видел своего сына! Как же теперь… как же я буду рисовать?
В жизни Надежда наверняка попыталась бы помочь солдату, но во сне прошла мимо, направляясь к следующей фигуре. Это был мужчина средних лет, он стоял, прижавшись к стене, на которой висела непонятно откуда взявшаяся классная доска. На доске мелом было написано: «Русская культура занимает особое место…» – фраза была не закончена, словно мужчина повстречал свою смерть, прямо когда писал на доске. Наверно, это было не так – перед мужчиной на земле лежали мертвые нацисты, которых он успел отправить в последний котёл до того, как пуля оборвала его жизнь…
Следующим был мужчина средних лет – если бы не форма ополченца, его можно было бы принять за профессора, и, наверняка, легко было представить его в аудитории перед студентами или, скажем, на раскопках какой-нибудь новой Трои. Мужчина был мёртв; он сидел, привалившись к побитому пулями могильному памятнику с потускневшей от времени красной звездой. Перед смертью он, однако, тоже успел отправить в ад десяток нацистов. Надежда обратила внимание, что мёртвые враги одеты в необычную форму – серую, явно европейского пошива, и увешаны зловещей символикой, где свастики и руны соседствовали с перевернутыми пентаграммами…
Внезапно на плечо Надежды легла чья-то рука. Вздрогнув, Надежда обернулась. Перед ней стояла Слава.
– Вы не видели Вика? – спросила девушка дрожащим от волнения голосом.
– Вика? – удивилась Надежда.
– Он не любит, когда его зовут Витей, – пояснила Слава. – Говорит, что Вик как-то солиднее звучит. Он сказал, что обязательно вернётся ко мне. Я ждала, но он не вернулся…
Вдали что-то громыхнуло; Надежда инстинктивно пригнулась. Когда она выпрямилась, Славы рядом не было. Она пошла дальше, и вскоре опять наткнулась на побоище. Среди трупов нацистов сидела пожилая женщина в сером и баюкала на руках паренька в форме ополченца. Заслышав приближение Надежды, женщина подняла глаза и сказала бесцветным голосом:
– Юра был моим единственным сыном. Его отец погиб во вторую чеченскую. Я не хотела отпускать его на войну…
Надежда хотела что-то сказать, но ком в горле мешал ей выразить своё сочувствие, а ноги несли мимо – к следующему пункту её странного путешествия. Судя по всему, это был военный врач, но символика красного креста не остановила нацистов. Не задержавшись у тела доктора, Надежда прошла дальше. Из тумана навстречу ей вышла женщина с грудным ребенком на руках – вылитая Мадонна. Но несмотря на то что женщина была молодой, ее волосы были полностью седыми.
– Вы не видели моего мужа? – спросила женщина. – Его зовут Андрей, он служит по контракту. Он был здесь, я искала его… среди мёртвых, но там столько тел…
– Нет, – прошептала Надежда. – Я его не видела. Надеюсь, он жив.
«Мадонна» проплыла мимо, и вскоре Надежда вышла к озеру. Здесь действительно был кровавый бой – на месте немецкого танка стоял Т-64[64] с символикой ВСУ, соседствующей со свастикой. Танк был сожжен, его пушка склонилась к воде озера. Кроме того, на берегу догорали несколько БТР и БМП и лежало множество трупов нацистов. Их тела усеивали берег, лежали в воде… возле танка, по-братски обняв друг друга, сидели мертвый десантник в берете и рыжий солдат из батальона «Ахмад»[65]. Рядом с ними, как ни странно, полулежал мертвый солдат ВСУ со споротыми нашивками и эмблемой Z, неаккуратно пришпиленной на месте нарукавного шеврона. В руках убитый сжимал старый автомат Калашникова без магазина.
Рядом с танком, опираясь на его надгусеничную полку, стоял единственный живой человек. Лица его Надежда не видела, но узнала по фигуре – это был тот мужчина, которого Николай и Джулия привезли в госпиталь. Мужчина был в брюках, подкатанных до колен, и с голым торсом. Надежда видела на его теле старые раны, покрытые неприятной, гноящейся коркой, видела следы наручников на руках…
Она подошла к незнакомцу и спросила:
– Вы помните меня?
– Да, – ответил мужчина, – вы та, кто читает письма.
– Кто вы? – спросила Надежда. – Как вас зовут?
Мужчина обернулся к ней, и Надежда увидела, что у него нет лица. На месте его лица была ровная, гладкая кожа – ни рта, ни глаз, ни носа. Тем не менее, безликий заговорил:
– Меня зовут смерть. Я – четвертый всадник. Помните, как сказано: «И ад следовал за ним, и дана была ему власть истреблять и мором, и голодом, и зверями лесными». Вы зря меня спасаете. Из-за меня ваши жизни тоже в опасности…
…Для нашего соотечественника кофе не представляет собой ничего необычного. Его можно купить в магазине – заварной или растворимый и приготовить дома или выпить в одной из многочисленных кофеен, или взять в одной из еще более многочисленных кофемашин. Давно прошло то время, когда напиток из далёкой Бразилии считался дефицитом, – сейчас кофе могут позволить себе все.
Но в воюющих республиках всё было совсем по-другому – маленькие городки и поселки здесь часто испытывали перебои со снабжением даже самым необходимым, к числу которого кофе, несмотря на мнение множества его поклонников, не относится. Кофе для жителей прифронтовой полосы стал не то чтобы совсем экзотикой, но, определенно, дефицитным товаром.
Надежда проснулась от аромата свежезаваренного кофе. Открыв глаза, она увидела Славу, в руках которой парила чашечка этого напитка. «Чашечка», правда, была эмалированной кружкой, но на такие детали здесь внимания никогда не обращали.
– Доброе утро! – жизнерадостно сказала Слава. – Владимир Григорьевич на обходе, а мы с девочками кофейку сделали, решили вам предложить, будете?
– Спасибо. – Надежда еще не до конца проснулась, остатки сна цеплялись за реальность, делая ее немного неправдоподобной. – А Володя вообще сегодня спал?
– Подремал часа два у себя за столом, – ответила Слава. – Умаялся очень… Господи, хоть бы сегодня не было, как вчера! Хотя, говорят, наши вчера по укропам хорошо вдарили. А под утро в тылу у них что-то мощно рвануло, видать, авиация отработала или из Севастополя гостинец прислали.
– Это хорошо, – сказала Надежда, вставая и поправляя одежду, но потом спохватилась: – Ой, а который час-то?