– Половина десятого, – ответила Слава. – Но сегодня суббота, и у вас выходной на почте.
– Всё-то ты знаешь, – расслабилась Надежда.
– Нет, не всё, – потупилась Слава. – Я вообще-то будила вас в семь часов, но вы очень крепко спали, тоже устали, наверно. А потом мне Владимир Григорьевич сказал, что у вас выходной, ну, я и не стала вас тревожить.
– Хорошо, – сказала Надежда. – Ты сумку мою не видела? Не помню, куда я ее вчера дела.
– Вы из машины без сумки вышли, – ответила Слава, – так что она, наверно, у Коли в «Козаке».
– А сами они где? – спросила Надежда. – В смысле, Николай и Джулия.
– У нас в сестринской, – ответила Слава. – Позавтракали, теперь кофе пьют, Джульетта все пишет что-то на планшете. Она по-нашенски понимает, но не говорит почти ничего, щебечет по-своему, а Колька переводит. Такая дотошная, девочек обо всём расспросила, всё ей интересно. Со мной тоже поговорила, я ей столько рассказала, даже себе удивляюсь.
– Ну, ты у нас разговорчивая, – улыбнулась Надежда. Слава зарделась:
– Ну да, есть такое. Я и с ранеными беседую. Им от этого легче становится. Говорят, в старину врачи с больными постоянно разговаривали, чтобы не так сильно болело. Отсюда выражение пошло – зубы заговаривать; да и само слово «врач», прости господи, от глагола «врать», то есть болтать попусту.
Слава вздохнула:
– Ну и мне от этого легче. Особенно когда раненый в коме или под наркозом. По ночам к такому подойдёшь и не знаешь, жив он или мёртв. А если говоришь с ним – выходит, что жив, с мёртвыми-то не разговаривают. Был у нас тут один солдат…
При этих словах Слава покраснела еще гуще, а Надежда Витальевна навострила уши – интуиция подсказала ей, что нить разговора подошла к интересующей ее тайне.
– Над ним кассета[66] рванула, – продолжила Слава. – Знаете, как оно бывает? Осколочные элементы прямо вниз не идут, веером по бокам и вперед расходятся, а внизу – вроде и безопасно. Но кассетка мощная была, небось, натовская, сто пятьдесят пять миллиметров, там вышибной заряд сам по себе как наша мина от полкового миномета. В общем, контузило его знатно – полный паралич, да еще и язык отказал… Вы кофе-то пейте, остынет. Может, присядем?
– Да я хотела к вам в сестринскую прогуляться, а потом с Николаем сумку мою поискать, – ответила Надежда, присаживаясь и отхлёбывая кофе. Кофе оказался на удивление хорош. Настоящий, заварной! – Откуда такое богатство, кстати?
– Так нам гуманитарку подвезли, еще неделю назад, – ответила Слава. – Вам разве Владимир Григорьевич не говорил?
– Говорил, – нарочито строго сказала Надежда, – что привезли медикаменты. А про кофе ни полслова. Мог бы и домой прихватить, между прочим.
– Да мы ему говорили, – сказала Слава, – а он ни в какую, говорит, домой нам гуманитарку и так привозят, если что надо – Надя в Донецке закажет, а этот кофе – для госпиталя.
– И правильно, – согласилась Надежда. – К тому же будет повод лишний раз к мужу забежать на работу. Так что ты там говорила про раненого?
Слава вновь смутилась:
– Ну, наверно, это не важно…
– Нет, милая, важно, – ответила Надежда. – Ты уж доскажи, хорошо?
– Ну… – замялась Слава, – не знаю я, что в нём такого необычного. С виду – самый обычный парень, но как-то он запал мне в душу. Смотрел как-то по особенному. Лежит без движения, слова не скажет, неизвестно, может, и не слышит ничего… я всякий раз говорила с ним, как забегала в палату, а иногда и просто заходила – поговорить… – Слава хихикнула. – Поговорить… с глухонемым. Я дурочка, да?
– И ничего ты не дурочка. – Надежда осторожно взяла со стола «письмо незнакомке», благо в стопочке запечатанных писем оно лежало на самом верху. – Как звали солдатика ты, конечно, не знаешь?
– Почему не знаю? – лукаво прищурилась Слава. – Виктором его зовут, фамилия, кажется, Орехов. Интересно, что с ним? Григорьевич говорил, что его в тылу в неврологии быстро поставят на ноги. Мне бы хотелось, чтобы он вспоминал обо мне. Даже если он считает меня болтливой дурёхой.
– Орешкин, – с улыбкой поправила ее Надежда. – Славочка, никто тебя не считает дурёхой, поверь мне. А в остальном – сама убедись лучше. Тебе тут письмо, я его сразу не отдала, потому что не знала, что это тебе. Прочитаешь – сама всё поймёшь.
И Надежда вручила ошалевшей Славе конверт. Пока девушка читала, Надежда Витальевна пила кофе и думала о том, что письма без адреса тоже могут найти своего адресата – в том случае, если это письмо по-настоящему важное.
Самые важные слова не должны теряться. И Надежда была счастлива, что она может этому помочь.
Глава 11. Письмо к матери
Оставив Славу читать письмо, Надежда направилась в сестринскую. По дороге она столкнулась с мужем. Вид у Владимира Григорьевича был уставший, о чем Надежда ему и сообщила, ласково погладив по щеке.
– Неделька тяжелая выдалась, – объяснил Владимир Григорьевич. – Мариуполь наши взяли, теперь активно работают на севере. Два котла нарисовались, третий вот-вот замкнётся. Нацистам сейчас надо как-то отвлекать наши силы на других участках. Атакуют Змеиный, атакуют Херсон, у нас тоже неспокойно…
– Когда уже все это закончится? – машинально сказала Надежда. Вопрос этот давным-давно стал риторическим, задавали его по привычке. Долгое время казалось, что эта война не закончится никогда, но с началом спецоперации народ сильно ободрился.
Конечно, многим хотелось, чтобы наши побыстрее разобрались с осточертевшими нацистами. Некоторые даже укоряли союзные войска за излишнюю гуманность – Освободительная армия, например, никогда не вела огонь по украинским подразделениям, расположенным в жилой застройке, стараясь выкурить их штурмовыми группами. Но такая гуманность оправдывалась сторицей – население оккупированных нацистами и освобождённых нашими городов встречало наши войска как своих спасителей.
– Скоро, малыш, – улыбнулся Владимир Григорьевич. Нижняя часть лица его была закрыта медицинской маской, но Надежда угадывала его улыбку по лучикам морщинок в уголке его глаз. – Мы побеждаем, это уже и на Западе признают. Надеюсь, скоро получится отдохнуть.
– Ты уже три недели дома не ночуешь, – напомнила Надежда.
– Зато ты ночуешь в моем госпитале, – продолжал улыбаться Владимир Григорьевич. – Уже десятый раз за эти три недели. Ну, я побежал, продолжу осмотр. Пока вроде все нормально, но Валя говорит, что один из ребят температурит, надо посмотреть, с чего вдруг.
Они разошлись, и Надежда добралась до сестринской. Пользуясь передышкой, сестры отдыхали в компании Николая и Джулии. Итальянка выглядела на диво хорошо, как для гражданского человека, впервые оказавшегося в военном госпитале в разгар «огненной страды»: она чирикала на своем певучем языке с сестричками, Николай даже не успевал переводить.
– Коля, я свою сумку у вас в машине не оставляла? – спросила Надежда у Николая.
– Нет, – ответил тот. – Вы ее в сортировку отнесли, на вешалке там висит.
– Спасибо, – улыбнулась Надежда и, не задерживаясь, прошла в сортировочную. Там она встретила Екатерину, спешившую на выход:
– А я тебя искала, – сообщила Катя. – Я спросила у Лилии Николаевны, она сказала, что моя помощь не нужна. Побегу к своим, меня Гришка подбросить обещал.
– Подожди, может, вместе поедем, – вообще-то сначала Надежда хотела остаться, но потом вспомнила, что из Донецка должен вернуться Вовка, а значит, надо возвращаться домой. – Я только к Володе заскочу, попрощаюсь.
Взяв с вешалки сумку, Надежда на ходу проверила мобильный. Связь была и, к удивлению Надежды, у нее числилось четыре пропущенных звонка от Галины Львовны. Тревога моментально накатила – вдруг что-то с Вовкой? Донецк нацисты продолжали обстреливать с завидной регулярностью, хотя вокруг Авдеевки. Откуда они вели огонь, всё теснее сжималось кольцо, и подвоз боеприпасов вот-вот должен был прекратиться. Но пока еще не прекратился.
Надежда тут же перезвонила Галине Львовне:
– Доброе утро! – сказала она. – Вы мне звонили…
– Да, Надежда Витальевна, – ответила Галина Львовна. – Хотела сообщить, что ночь прошла спокойно и я отправила ребят в Забойное рейсовым автобусом. Сама осталась в Донецке, есть возможность договориться, чтобы у нас школу перекрыли до осени. Сами знаете, какая у нас крыша… но от Забойного ребят наш ПАЗик подбросит, я созвонилась с Кирилл Дмитриевичем.
У Надежды на сердце стало тревожно. Конечно, Вовка был уже взрослым, самостоятельным, но… надо будет ему новый мобильник купить, у него вообще-то был, но старый, а с ненадежной местной сетью это было почти ничто.
– Хорошо, – рассеянно сказала она.
– Я просила ребят перезвонить, когда доберутся, – извиняющимся тоном сказала Галина Львовна. – Простите, что так получилось, но, раз возникла оказия, надо ковать железо, пока горячо. Этих деятелей лишний раз за полу не подёргаешь – так и останемся без крыши.
– Ну, вы несправедливы, – сказала Надежда, – наше республиканское руководство делами людей занимается все-таки и школами тоже.
– Ну да, ну да, – согласилась Галина Львовна. – Но у них и без наших крыш дел по горло. Пол-Донбасса в руинах, а что делается в освобождённых городах – вообще пером не описать! Но тут приехали люди с Большой земли, прямо из Москвы, собирают заявки на ремонт объектов образовательной сферы. Вот я и жду в очереди. А ребята и сами домой доберутся. Не маленькие.
Владимира Григорьевича Надежда застала в ординаторской. Он стоял возле стола с письмами и читал одно из них. Надежда мысленно всплеснула руками: а про письма-то она и забыла!
– Трогательно, – заметил Владимир Григорьевич, – и правильно, что ты этим делом занялась. Лучше, чем солдатские письма, о войне никто никогда не расскажет. Вот послушай:
«Здравствуй, мамочка! Спешу тебе сообщить, что со мной всё хорошо. Я знаю, как ты беспокоишься про меня, и сразу хотел бы тебя успокоить – мне ничего не угрожает. Меня определили в патрульную группу быстрого реагирования Народной милиции ДНР. Мы просто патрулируем дороги – и всё, даже на передке не бываем…»