– Моя музыка уже прекратилась, – глухо сказала Мария. – Даже если мне сделают протез, играть я больше не смогу.
– Никогда не зарекайся, – сказала Маргарита Львовна, вставая. – Я сейчас не буду тебя ни в чем переубеждать. Скажу одно – даже здесь, в госпитале, полно людей, которые любят тебя, и я в их числе. Наша любовь, конечно, не возвратит тебе руки, но, возможно, вернет что-то другое, куда более важное. Подумай над этим.
Но думала Маша совсем о другом. На самом деле, несмотря на депрессию, ее мысли неслись буквально вскачь галопом. То она злилась на Маргариту Львовну – её визит не принес ей облегчения, даже разозлил. То ей казалось, что окружающие не понимают, что на самом деле она потеряла. То испытывала стыд – ведь восьмилетняя необъявленная война ежедневно калечила других людей, в том числе женщин и детей. Даже здесь, в госпитале, таких наверняка было много.
В один из таких моментов к ней пришли две женщины, одна из них, помоложе, держала на руках трёхлетнего малыша. У другой, постарше, была корзинка с аппетитными на вид фруктами – точнее, фрукты показались бы Марии аппетитными в любое другое время, а сейчас она только окинула равнодушным взглядом пушистые персики и крупный, сочный виноград.
Женщин Мария не узнала, а вот малыша вспомнила – это был тот самый непоседа, что тянул ручки к мине. На глаза Марии навернулись слёзы – с одной стороны, она была рада тому, что мальчик жив и цел, с другой – помнила о той цене, которую ей пришлось заплатить. При виде Маши малыш заулыбался:
– Тётенька живая! Ура!
Мария отвернулась, но потом повернулась обратно.
– Максим, тётенька болеет, ей сейчас очень плохо, – строго сказала молодая женщина. – А всё потому, что ты не сидишь на месте, будто у тебя шило в…
– Не ругайте его, пожалуйста, – попросила Мария, удивляясь, каким слабым был её голос. – Максим ни в чём не виноват.
– Ой, мы так вам благодарны! – запричитала женщина. – Вы даже не представляете, как мы вам благодарны. У нас с мужем ведь старшую дочь убили, ещё в пятнадцатом. Мы тогда только два года, как поженились; я и не думала, что у меня ещё дети будут – я на сохранении полсрока провела, врачи говорили, что мне рожать больше нельзя. А потом разбомбили наш дом, и Машеньку осколком убило…
«Надо же, – подумала Маша, – их дочь была моей тёзкой». На мгновение у неё в голове пронеслась спасительная мысль, но Мария не успела её ухватить – помешала благодарная мать:
– А потом Максимка родился, потом – Олюшка… Олюшке нашей полгодика всего. Я с ними часто в том парке гуляю. Не думала, что случится что-то плохое, а поди ж ты…
Мария чувствовала, что начинает уставать от этой женщины, особенно когда та начала всхлипывать. Зачем она пришла сюда? Хотела её поблагодарить? Но для неё видеть живого и здорового Максимку было… не то, что неприятно. Просто мальчик был живым напоминанием о том, что она потеряла.
– Мы вам фруктов привезли, – сказала женщина, сдержав всхлипы. – Виноград из нашего сада, а для персиков пока рано, я на рынке купила. Простите, что так мало, но… мы вам теперь… мы вам очень обязаны! А еще… – Она порылась в сумочке, которая висела у неё на плече, и достала сложенный вчетверо лист бумаги: – Максимка вас нарисовал!
Рисунок был на первый взгляд обычным детским рисунком из серии «палка, палка, огуречик». На нем был нарисован человечек, должно быть, сам Максим, а позади него парил золотистый ангел. И в этом ангеле, как ни странно, безошибочно угадывалась Мария. Ни о каком портретном сходстве речи, конечно, не шло, но всякий, взглянувший на золотистую фигурку с крыльями, узнал бы в нём Марию.
Рук у ангела не было, вместо них были крылья. Мария почувствовала, что плачет. Раньше она почти не плакала, даже в детстве, а теперь – не могла себя контролировать. Отвернувшись, чтобы не видели её слез, она выдавила из себя:
– Спасибо. У вашего сына талант. Берегите его.
«Как будто детей без таланта беречь не надо», – саркастически заметил её внутренний голос. На самом деле, когда Мария приняла решение схватить проклятую мину, ей было плевать на то, какой это ребенок – талантливый или нет, послушный или капризный. Прежде всего, это был ребенок…
Ребенок, которого хотели убить те, кто захватил власть в далёком Киеве. Она просто стала между ним и смертью. И за его жизнь заплатила своими руками. Своей жизнью. Её могли бы не спасать – без рук её жизнь всё равно закончена…
Но, по крайней мере, не зря. В эту минуту Мария поняла, что рада тому, что её навестила мать спасённого ребенка и её непослушный Максимка. Мир потерял красоту её музыки – но пройдёт время и, может быть, Максим станет художником – и мир приобретёт другую красоту взамен утраченной?
Тогда размен был бы справедливым.
Она не заметила, как вторая женщина провела Максимку с мамой на выход, а потом вернулась. К этому моменту слёзы высохли. Мария лежала на боку и смотрела на корзинку с фруктами, стоящую на тумбочке у кровати. Раньше она очень любила персики, особенно такие, приплюснутые, инжирные. К сладостям Мария с детства была равнодушна, но только не к фруктам. Любила она и абрикосы, и тот же виноград, и вишни, и сливы, и груши, и яблоки. Клубнику любила – они с мамой приезжали к родителям её отца, погибшего на шахте в восьмом, и бабушка разрешала им собирать спеющую на грядке клубнику…
Раньше Мария сразу же набросилась бы на персики, но теперь… даже если бы ее рука по-прежнему работала – она не смогла бы заставить себя взять плод, похожий по цвету на рубцы у неё на культе. К тому же ей и не хотелось. Она даже поела только тогда, когда строгая Лилия Николаевна пригрозила кормить её через трубочку.
– Отрезать вам персика? – спросила женщина, присаживаясь на стул, на котором до того сидела Маргарита Львовна. – Я могла бы вам помочь…
– Спасибо, не надо, – ответила Мария. – Кто вы? Вы врач?
– Вообще-то я почтальон, – сказала женщина. – А ещё – жена здешнего главврача, так что в госпитале я бываю чаще, чем у себя на почте. Но сейчас, конечно, и работы у почтальонов меньше – только когда пенсию привезут или гуманитарку. Пишут мало, а когда в наших краях Интернет и мобильную связь восстановят, станут писать ещё меньше. Так что здесь от меня больше толку.
Мария почувствовала странный интерес и даже чуть повернулась, чтобы лучше видеть гостью:
– Так вы – жена таинственного Владимира Григорьевича?
– Нет в нём ничего таинственного, – улыбнулась женщина. – Просто он – настоящий мужчина во всем, и в работе, и в семье.
– Говорят, он сделал чудо, когда меня оперировал, – сказала Мария. – Спас мне три пальца на руке, и вообще…
– Сначала они с бригадой вытащили тебя с того света, – сказала женщина. – А потом – да, постарались по максимуму спасти руку. Я понимаю, о чём ты думаешь…
– Понимаете? – Мария почувствовала раздражение. – Вы тоже музыкант?
– Нет, – ответила женщина с грустной улыбкой. – Во мне нет никаких особых талантов, как у тебя. Но у меня есть муж, которого я люблю, есть дети, которых я люблю. Наверно, я бы чувствовала то же, если бы потеряла кого-то из них.
Наверно, если бы Володя… если бы Владимир Григорьевич потерял свои руки – он бы тоже чувствовал что-то такое. Или Светлана Андреевна, которая занимается микрохирургией глаза. Не думай, что твоё горе для нас ничего не значит.
– Тогда зачем меня вообще было спасать? – спросила Мария. – Может, лучше было дать мне умереть, чем подарить… такую жизнь?
– Нет, – ответила женщина. – Потому что смерть бы означала конец всего. Ты думаешь, что твоя жизнь рухнула, ведь ты больше не можешь играть. Но ты не знаешь ещё очень многого, ты не знаешь, что кроется в настоящем и что может принести тебе будущее.
– Что мне может принести будущее, в котором я не смогу играть? – Мария попыталась пожать плечами, но у неё не вышло, плечи только как-то несуразно вздрогнули.
– Я тоже этого не знаю, девочка, – ответила женщина. – Я знаю одно – было время, когда ты не умела играть на пианино. Потом стала пробовать какие-то простенькие мелодии. Потом – что-то более сложное. И, наконец, стала виртуозом. А почему ты решила попробовать?
– Потому что играла моя мама, – ответила Мария. – Мне казалось это очень красивым. Сейчас я понимаю, что играла она довольно средне, без огрех, но и не виртуозно, но тогда это казалось мне волшебством…
– А потом ты сама научилась делать это волшебство, – кивнула ее гостья. – Теперь ты потеряла с ним связь – но только на время. Постарайся найти своё волшебство снова. Это будет сложно, и в какие-то моменты у тебя… тебе будет это казаться невозможным. Но, поверь мне, у тебя получится.
– Почему вы так думаете? – спросила Мария. Слова жены главврача заворожили её.
– Потому что я сама волшебница, – улыбнулась женщина, вставая со стула. – Кстати, меня зовут Надежда, и это имя я ни на какое другое не променяла бы.
Глава 13. Домашний уют
Вовку Надежда Витальевна пожурила и, конечно, простила. Его мотивы были ей понятны. Быть матерью двух взрослых сыновей вообще сложно, а здесь, на Донбассе, и подавно: Надежда, с одной стороны, гордилась своим старшим Виталькой, с другой – у нее постоянно сердце сжималось от страха – как он там, на передовой? Потому ее так тронуло письмо сына к матери (кстати, по случаю, пять опознанных писем Надежда передала коллегам из Забойска; остальные шесть еще ждали «опознания»).
Вовку она тоже понимала, но… ей было страшно, что оба ее сына могут погибнуть. Иногда ей бывало стыдно за эти свои чувства, но Надежда ничего с собой не могла поделать – материнское сердце невозможно успокоить, наверно, никакими, даже самыми правильными, словами.
Одно утешало – военком-чудотворец как-то сумел убедить Вовку, что ему надо непременно поступать в военное училище. Уж как ему это удалось – бог весть, но Вовка идеей, что называется, загорелся. Он потащил мать в книжный – в Забойске недавно открылся книжный магазин, точнее, большой ларёк; продавали там, в основном, учебную литературу, которую везли из России, и как раз за учебниками Вовка туда и направился. Художественные книги в магазине тоже были. Надежда подумала, что давно уже не читала ничего, а ведь до войны читать было ее страстью. Она пробежала взглядом по незнакомым именам на корешках книг в мягких обложках. Никого из этих авторов Надежда не знала, но…