Взгляд сам остановился на книжке в белой обложке. «Старьёвщица». Надежда осторожно взяла книгу, полистала – а затем решительно добавила к отобранным Вовкой учебникам. Молодая продавщица тем временем записывала в блокнотик под диктовку серьёзного Вовки, какие книги следует дозаказать. Надежда рассеянно смотрела на эту девушку, почти девочку – худенькую, загорелую, но не морским, а степным, огородным загаром. У продавщицы были красивые, густые волосы чёрного цвета – жгучие брюнеты в этих краях, где греки, румыны, цыгане и множество других народов были не в гостях, а дома, встречались довольно часто. И, конечно, Надежда не могла не отметить тонкие седые прядки на висках девушки. Слишком ранняя седина…
Новенькое обручальное кольцо на безымянном пальце, рядом с серебряным церковным, тоже нельзя было не заметить. В конце концов, Надежда разговорилась с продавщицей. Девушка оказалась беженкой, из Святогорска, который как раз недавно освободили, но возвращаться туда Аня (как звали продавщицу) не собиралась. Дом бандеровцы сожгли, родителей, к счастью, удалось в Ростов переправить, а Аня осталась в ДНР. Причину этого звали Сергеем, он служил в разведке Народной милиции и помог Ане с семьёй выбраться из Святогорска. Между молодыми людьми появились чувства, и не так давно они сыграли свадьбу. Аня поделилась с Надеждой Витальевной своей тревогой:
– Серёжа ведь судимый. Он в девяностых попал на малолетку, по хулиганству. Потом попытался начать честную жизнь, работал в депо, а потом… а потом нацики напали, и Серёжа в ополчение ушёл. Воевал, стал командиром. Его уважают, но ведь это сейчас. А закончится война – не припомнят ли ему старое?
– А что старое? – удивилась Надежда. – Что он когда-то был в колонии для подростков? Ну и что с того? Важно не то, что у человека было в прошлом, важно то, кто он сейчас. Не беспокойся об этом. Он ведь тебя любит?
– Очень любит, – подтвердила Аня.
– И ты его люби, – посоветовала Надежда. – И жди, обязательно жди. В храм ходи, молись за него, за его друзей…
– Я так и делаю, – подтвердила Аня.
– Вот и продолжай, – ободряюще улыбнулась Надежда.
– Он мне не хотел об этом рассказывать, – продолжила Аня. – Он даже фамилию-имя-отчество сменил, когда разрешили, чтобы, как он сказал, совсем с прошлым порвать. Но когда я всё узнала, он не рассердился, просто сказал, что боится, что я его такого брошу… вот глупый!
– А как ты узнала? – спросила Надежда.
– У меня в общежитии девочка живёт, – ответила Аня. – У неё родители при бомбёжке погибли, документов нет никаких, восстанавливает. Но она очень талантливая, она программист. Ну, то есть не программист, она работает с сетями. Когда восстановит документы, будет поступать в Москве на факультет интернет-коммуникаций, её туда уже зовут. Она уже работает в этой сфере, участвует в команде разработчиков нейросети. Представляете, эти ребята даже не видели друг друга вживую – их лидер команды живёт в Дудинке, другие ребята – в Питере, Краснодаре, Бобруйске, Улан-Уде, а моя подружка – здесь, в Забойске – и они вместе разработали нейросеть.
– А что это такое? – спросила Надежда. Она слышала это слово и раньше, но не вдавалась в подробности.
– Грубо говоря, это искусственный интеллект, – ответила Аня. – Ребята сделали его для поиска пропавших людей. В программу загружаешь любую фотографию, а компьютер ищет в сети совпадения. Не такую точно фотку, это было бы просто, а другие фото того же человека. Он может его состарить, омолодить, мужчине может убрать или отрастить бороду, может причёску и цвет волос поменять. Программа довольно точная, я так нашла информацию про своего Серёжку.
– Вот что, – сказала Надежда, – давай обменяемся телефонами? Здесь часто пропадают люди и находятся тоже. У меня муж заведует госпиталем, у него как раз пациент лежит с ретроградной амнезией. Документов, понятное дело, нет, надо же узнать, кто он. Вдруг его родственники ищут?
Надежда боялась, что Аня отнесётся к её предложению с подозрением, но та, наоборот, воодушевилась:
– Конечно-конечно! Ребята рады будут протестировать систему ещё раз, да еще и человеку помочь! Вы как будете забирать книги, заказанные Володей, привезите мне фото или отправьте на мобильник, хотя тут такая связь, что привезти, наверно, надёжнее будет.
– А когда Вовкины книги будут готовы? – спросила Надежда.
– Я сегодня отправлю запрос в Донецк, – ответила Аня, – а дальше от них зависит. Обычно два-три дня это занимает. Если что, я вас наберу.
Надежда записала для Ани номера телефонов – и свой мобильный, и служебный на почте; подумав, добавила телефоны мужа. Аня дала ей свои номера – мобильный и коменданта общежития. Надежда заплатила за книги, и они тепло попрощались.
По дороге домой Надежда не читала – в трясущейся на ухабах дороги, которая осталась в наследство от Украины, буханке читать было неудобно. Надежда думала о людях, которые её окружают.
Война, которая здесь шла уже восьмой год, многое изменила в людях, но вовсе не так, как можно было себе представить. Она не ожесточила дончан, не сделала их циниками и мизантропами. Наоборот, война словно сдёрнула с душ людей матовую плёнку, из-под которой пробились лучи света от их душ.
Война с её обстрелами, бомбёжками, с постоянно нависающей с запада неонацистской угрозой очистила людей от всего чуждого, наносного, искусственного. Люди стали ближе друг к другу. По-другому, наверно, и быть не могло – в этой атмосфере ты быстро ощущаешь хрупкость человеческой жизни, своей и чужой. Быстро учишься дорожить ею – и чужой, и своей.
Здесь всегда надо быть готовым прийти на помощь ближнему – даже просто потому, что в следующую минуту помощь может понадобиться тебе самому. Да и само слово «ближний», абстрактное в мирное время, приобретало здесь совершенно иной смысл. Ближний – это тот, кто перевяжет раны, кто вытащит из-под обстрела, – и которому перевяжешь раны ты, которого ты будешь тащить из-под огня. Ближний – это тот, с кем ты разделишь кусок хлеба – его или свой. Вообще, понятия «своё» и «чужое» очень сильно размылись. Незнакомых людей здесь пускают под свой кров, кормят, помогают – опять-таки хотя бы потому, что завтра нуждаться в крове и помощи можешь ты сам и твоя семья…
Люди стали откровеннее друг с другом, стали честнее – но и доброжелательнее. Общая беда, общая опасность сближают. Они показывают, что в нашем повседневном общении слишком много лишнего. Как жаль, что для такого очищения души людям нужна война! Как будто в мирное время нельзя быть такими же – простыми, честными, добрыми, сочувствующими…
– О чём задумались? – спросил Гришка. Вовка на заднем сиденье увлечённо листал одну из купленных книг. «Надо будет ему планшет купить», – невпопад подумала Надежда. Компьютер у них дома был, но на планшете книги читать, говорят, удобнее. Да и вообще удобно – целая библиотека в кармане.
– О людях, – ответила Надежда. – О наших, донецких.
– А что люди? – с тех пор, как Гришка остался без руки, он очень странно пожимал плечами. – Люди у нас хорошие. Может, за то нас и не любят. Сегодня опять ночью обстреливали…
– Знаю, – кивнула Надежда.
– По Донецку начали было, – проигнорировал ее слова Гришка, – да наши быстро им ответку бросили, они и заткнулись. А вот по Горловке, Макеевке, Енакиево – прилетало не слабо. Двое погибло, шестеро ранены.
– Каждый день такое, – кивнула Надежда. – Ужасно. Позавчера троих детей в Донецке убило…
– Двоих, – уточнил Гришка, – одну девочку спасли всё-таки, хотя остановка сердца была. Её вчера в Москву отправили. – Он тяжело вздохнул. – А у меня у шурина соседский парнишка с сестренкой на речке купались, так еле ноги унесли – бандеры по пляжу отоварили, поздравили детишек с каникулами… только чудом никто не пострадал, смех и грех – только одному пацану осколком велик новый раскурочило.
– На Крынке, что ли? – спросила Надежда. Гришка кивнул. – Это чем же они туда достали? У тебя же жена из Липового вроде?
– Из Липового, ага, – кивнул Гришка. – Там и шурин живет, в доме тестя покойного, царство ему небесное. Чем-чем, натовским чем-то, ясен пень. Я тут по радио их волну иногда ловлю, не специально, она нашу станцию перебивает, так там один генерал из их бандитской армии говорил, что они-де благодарны натовцам, мол, теперь бьют из пушек по нашим складам и штабам…
Гриша вильнул, объезжая колдобину на дороге, заполненную стоячей водой:
– Типун бы ему на язык размером с эту ямину! Каким штабам, каким складам! В Крынке, где золовка учительствует, в школу метили, шесть снарядов уложили, да не попали, косоглазые. У школьной котельной только крышу снесли, да вместо спортплощадки теперь воронка – как раз там, где песок был для прыжков в длину. Я сам в эту школу ходил, каждый миллиметр знаю. В Донецке две школы за одну ночь с землёй сравняли, а уж по детской больнице сколько били – не счесть. Григорьевич как услышит – с лица спадает и кроет матом, хотя, сами знаете, матерщина – это совсем не про него.
– Да уж, – кивнула Надежда. – Гриш, а ты, как нас завезёшь, обратно в госпиталь?
– Да уж не к тёще на блины, – хохотнул Гришка. – Куда ж ещё?
– Ты, пожалуйста, передай Григорьевичу, – начала, было, Надежда, но Григорьевич и сам объявился:
– Гриш, ты моих отвёз? – ожила рация.
– Завожу, – ответил Гришка. – Въезжаем в Русский Дол как раз.
– Как высадишь, бегом в сто первый батальон, – продолжил муж Надежды. – Надо паренька забрать.
– А что там? – удивился Гришка. – Сегодня вроде как затишье после вчерашнего…
– Да он, похоже, ещё вчера словил осколок, – ответил Владимир Григорьевич, – и то ли под адреналином не заметил, то ли просто проигнорировал из удали молодецкой. А сегодня парня скрутило так, что срочно его к нам надо. Не заезжай на базу, дуй сразу к ним, идёт?
– Так точно, – ответил Гришка, притормаживая у дома Ясенецких. Надежда тут же отобрала у него микрофон:
– Володя, я понимаю, что тебе не до того, – сказала она, – но пусть кто-то сфоткает твоего… – она сверилась с книгой, – Шелаева, а фотку сбросьте мне.