И все равно что толку от всех этих мыслей? Хорошо, пусть все они правы, ладно. Но это не решает её проблемы! Мария чувствовала себя слабой и ненужной. Музыка не только была её жизнью, она была её силой. Той силой, в которой она черпала уверенность, когда потеряла маму и осталась одна на белом свете. В свои двадцать четыре года Мария ни разу не встречалась с молодыми людьми, хотя за ней ухаживали многие. Ей это казалось каким-то чересчур обыденным, она не тяготилась одиночеством, ведь у неё была её музыка!
Наверно, она даже не могла бы заснуть без музыки, если бы не таблетки, выписанные Маргаритой Львовной. Мария подозревала, что без этих препаратов её состояние было бы ещё хуже. Приняв вечерние лекарства, Мария буквально через пять минут проваливалась в сон без сновидений. Раньше в её снах тоже жила музыка, но теперь исчезло и это. Не было ничего – каждое утро она словно выныривала из ставшего привычным тягучего мрака, некоторое время лежала без мыслей, пока не приходила дежурная медсестра с порцией лекарств. Только после этого Мария хотя бы немного собиралась, кое-как, с помощью всё той же сестрички, приводила себя в порядок, равнодушно завтракала… Потом был врачебный обход – Сергей Нисонович или Владимир Григорьевич осматривали её каждый день, каждый день приходила Маргарита Львовна (у неё пациентов было немного, потому она проводила с Марией больше времени), иногда заглядывала Мадина Баяновна или Светлана Андреевна.
А потом Мария была предоставлена самой себе. Первые дни она лежала в глубокой депрессии, но с визита батюшки что-то изменилось. К тому же её не оставляли одну подолгу – медсёстры, санитарки и девочки-волонтёры заходили к ней постоянно и иногда просиживали у неё подолгу, болтая ни о чём. Зоя сдержала обещание и читала ей письма, приходившие в госпиталь. Дядя Гриша как-то забежал на минутку. Мария в то время опять была в депрессии и злилась – в основном на себя, хотя что именно ее злило она сказать не могла. Начали чесаться швы, их обрабатывали какой-то жидкостью, снимавшей чесотку. Пальцы на правой руке потихоньку начинали слушаться, так что Мария при желании могла кому-нибудь показать фигу, если бы хотела, но такого желания у неё не возникало, да и двигались пальцы с трудом.
Мария лежала и думала, сможет ли она сыграть этими пальцами хоть что-нибудь. Музыка внутри так и не зазвучала. Иногда Мария включала принесённый кем-то из девочек приёмник – в него вставлялась флэшка с коллекцией поп-музыки. Некоторые композиции Марии даже понравились; особенно она «запала» (если можно так выразиться в её случае) на творчество одной франкоязычной певицы. Мария достаточно знала французский, чтобы оценить депрессивные тексты певицы, хорошо отвечавшие её собственным печальным мыслям.
– Ну как, дочка, унываешь? – спросил дядя Гриша с неуместным весельем. – Прости, что не забегаю – дел по горло. На фронте пока затишье, наши бьют врага в других краях, под Харьковом сейчас заруб. А еще этот придурок Зеленский решил распустить хвост перед своими хозяевами, чтоб деньжат подбросили на кокаин, и начал «контрнаступление» под Херсоном. Конечно, получил полную панамку, на Украине все госпиталя переполнены, возят раненых чуть ли не в Ужгород, а он всё гонит и гонит своих солдат на убой…
– Чтоб он сдох, – сказала Маша, удивляясь своей злости. Хотя чего тут удивляться? Именно Зеленский со своей бандой виновны в том, что с ней случилось. Именно эти выродки рода человеческого отдали приказ рассеивать «лепестки» по городам Донбасса. Мины, которые предназначены были, чтобы останавливать вражескую пехоту, взрывались на детских площадках и парках, убивая женщин, детей, стариков…
– Не могу с тобой не согласиться, – признался дядя Гриша. – Я сам человек не злой, но этого укурка самолично бы пропустил через мясорубку. Эх… не будем о грустном. Смотри, я тебе книжечку принёс. Новенькая – сам я её ещё не читал, но автора знаю. Он даже к нам в госпиталь заезжал, свой мужик.
– Спасибо, – равнодушно сказала Мария. Читать ей не хотелось. – А о чём книга?
– Понятия не имею, – пожал плечами дядя Гриша. Точнее, пожал одним плечом, другое так и осталось неподвижным – с той стороны, где рука была ампутирована. – Я в Забойск ездил, там и прикупил. Тебе привет передавали – Тамара и девочки из общежития. Ты Тамару помнишь?
Мария неуверенно кивнула.
– Она встречается с Вовкой – сыном Григорича, прикинь? – сказал дядя Гриша. – Парень не промах, поступает в военное училище, офицером хочет быть. А у девочки судьба трудная – мама погибла, отец без вести пропал, но держится она молодцом. Клуб этот организовала, в Интернете чего-то там разрабатывает…
«Зачем он мне это рассказывает? – думала Мария. – Зачем все мне рассказывают о каких-то незнакомых людях, об их трагедиях? Мне что, должно стать легче от того, что кому-то тоже плохо? Или я должна „брать пример“ с тех, кто справился со своими проблемами? Но у них ведь совсем другие проблемы! У каждого человека – своё горе…»
– Ты о чём задумалась, дочка? – спросил дядя Гриша, кладя книгу на столик рядом с приёмником. – Ладно, можешь не отвечать. Вижу, ты музыку слушаешь? – Мария нехотя кивнула. – Классику?
– Попсу, – призналась Мария равнодушно.
– Нашу или импортную? – уточнил дядя Гриша.
– Зарубежную, – ответила Мария. – У нас слушать нечего.
– Это точно, – кивнул дядя Гриша. – Я хоть и старый, как чучело мамонта в краеведческом музее, и то меня от этих рож в телевизоре аж трясёт. Хотя когда мне телевизор смотреть? Я как тот Фигаро – то здесь, то там, то на передке, то в глубоком тылу… даже в Новый год катался – упыри фашистские в новогоднюю ночь обстрел устроили от Луганска до берега – мы ж тогда ещё не наступали. А теперь эти гады европейские всё талдычат: «неспровоцированное нападение России на Украину»… аж зло берет! Как будто мы не люди! Как будто жизни наши стоят медный грош… ай, ладно, как всегда – начал за здравие, закончил за упокой… Тамара тебе какой-то сюрприз готовит, не знаю, правда, какой, но она с самим Владимиром Григорьевичем по этому поводу консультировалась.
– Небось протез подыскивает, – догадалась Мария. – Только напрасно всё это. Нет такого протеза, который может заменить мне мои руки. Придётся смириться и искать новый смысл жизни.
Дядя Гриша задумчиво посмотрел на Марию, но промолчал.
– Вы не думайте, – неожиданно для себя сказала Мария, – что я тут только и делаю, что унываю. Думаю, вы меня понимаете лучше других, вы сами через это прошли. Не могу я просто так взять и принять то, что чёртова мина разнесла мою жизнь в клочья…
Иногда я лежу и думаю – а тот урод, что наводил на цель пушку, из которой выпущен снаряд с минами, одна из которых разорвалась у меня в руках, – он нормально спит? Или он не понимал, что стреляет по мирным кварталам, по женщинам и детям? Или для него мы не люди? Что он чувствует и чувствует ли хоть что-то?
– Смотря кто, – задумчиво сказал дядя Гриша. – Там ведь многие тоже на дуло ложатся, совесть заживо жрёт. А другие в синьку с наркотой прячутся. Или крышей едут. У нас тут в госпитале есть один…
– Укроп? – удивилась Мария.
– Не совсем, – ответил дядя Гриша. – Там история куда интереснее, по свободе как-нибудь расскажу, если сама раньше не узнаешь. Так он сам себе амнезию нарисовал, чтобы не помнить, что натворил, когда на Украину работал…
Марию это заинтересовало.
– Жаль, что нельзя забыть о том, что у тебя нет рук, – сказала она.
– Да уж, – дядя Гриша прищурился, глядя на Марию. – Знаешь, у того мужика, чью книгу я тебе притаранил, есть ещё один роман… ну, то есть романов этих у него, как блох на барбоске, тридцать лет уже пишет как-никак. Но этот – особенный. Там мужик, оказавшись на мели, стал продавать свои воспоминания и превратился в чудовище. Вот ты бы хотела забыть свою музыку? Не помнить, как ты играла?
– Нет, – моментально ответила Мария. – Не хочу. Да, я больше не смогу играть, так пусть хоть память останется…
– То-то и оно, – кивнул дядя Гриша. – Но ведь боль тоже уйдёт – вместе с воспоминаниями?
Теперь Мария задумалась. Да, память о том, как её пальцы порхали, как птицы, над клавишами фортепиано, причиняла боль. Страшную боль утери, пожалуй, самого важного, но…
Забери у неё эту боль – и что останется? Нет уж, забывать она не хочет. Жить памятью о той свободе, которую ей дарил танец пальцев на клавишах рояля, может быть, тяжело. Но жить без этого – совсем невыносимо.
– Когда нет дороги назад, надо двигаться вперед, – ответил её мыслям дядя Гриша. – Теперь тебе нужно только выбрать направление. А мы будем тебе помогать, если хочешь. Так как?
Мария молчала. Потом неуверенно кивнула и робко улыбнулась:
– Как будто, если я откажусь, вы не станете мне помогать. Нет, я уже поняла, что в покое вы меня все не оставите. И, если уж на то пошло, мне было бы намного хуже без этой вашей помощи. Спасибо вам.
– Не за что, доченька, – ответил дядя Гриша. – Это нормально. Как в песне поётся: ведь человеку трудно одному, когда враги сожгли его родную хату…
К концу недели Мария стала больше ходить, без какой-то цели. Теперь она не дожидалась, пока Маргарита Львовна придёт к ней в палату, и сама приходила в её «кабинет». Пользуясь затишьем на фронте, в госпитале затеяли ремонт – вместо временных перегородок появились капитальные стены, заменили окна и двери, поставили кондиционеры, установки для кварцевания и тому подобное. Работы шли параллельно с лечебным процессом, и Мария то и дело натыкалась на работающих строителей и солдат, помогающих им.
Швы чесались, несмотря на обработку, и это раздражало, но и отвлекало от тяжелых мыслей о будущем. Как ни пыталась Мария найти себя в будущем или, точнее, найти какое-то будущее для себя – ничего не получалось. Как ни пыталась возродить музыку в себе – она не звучала. Внутри ее души царила гробовая тишина, и это было самым пугающим. Не помогала даже «музыка извне», которую девушка слушала из своего приемника.