Столь автоматическое поведение делает бюффоновский образ бобровой республики совершенно безумным. Но другого французского ученого, Фредерика Кювье – младшего брата знаменитого зоолога Жоржа Кювье, – эксперимент Вилсона побудил бы понимающе кивнуть, а может быть, даже с гордостью прошептать: «А я что говорил!» В 1804 году Кювье стал главным смотрителем того же самого парижского Зверинца, где за несколько десятилетий до того Бюффон наблюдал за своим меланхоличным бобром. Однако наблюдения Кювье сильно отличались от графских. Его новые бобры были полны энергии и, несмотря на отсутствие родительского контроля, заняты стройкой, влекомые, по его мнению, слепой силой инстинкта.
Кювье был последователем еще одного известного французского ученого, Рене Декарта, который в XVII веке утверждал, что животные не более чем автоматы и только люди способны действовать разумно. Столь несентиментальная точка зрения была в ту пору на пике моды, неизбежной реакцией на явный антропоморфизм бестиариев и подобных им писаний. Кювье придерживался мнения, что разумность постепенно развивалась от грызунов к жвачным, от толстокожих и хищников[130] до самой вершины животного царства – восхитительного интеллекта приматов и особенно людей, подобных нам. Исходя из этого, Кювье отказывал своим бобрам – всего лишь грызунам – в любом проявлении изобретательности. Но образовавшаяся в последние десятилетия компания из использующих орудия осьминогов, решающих задачи голубей, считающих ворон и общительных попугаев могла бы сказать Кювье (в случае говорливого серого попугая жако – буквально), что его взгляд на интеллект животных не совсем разумен.
Я пообщалась с доктором Дитландом Мюллер-Шварце, специалистом мирового уровня по бобрам, пытаясь оценить глубину умственных способностей этого животного. Говоря со мной по телефону из своего дома в штате Нью-Йорк (с сухим немецким растягиванием слов, напоминающим акцент режиссера Вернера Херцога), профессор объяснил мне, что нам еще многое предстоит узнать.
Мюллер-Шварце считает необычайные инженерные свершения бобров проявлениями по большей части инстинкта. Они, по его мнению, управляются набором простых правил вроде «слышишь текущую воду – строй», но эти правила только начинают расшифровываться. Он привел мне один особенно интересный пример. Бобрам часто приписывают чрезвычайную предусмотрительность – дескать, они валят деревья так, чтобы те падали кроной к воде и не запутывались в ветвях соседних деревьев. «Но все, что нужно сделать бобру, – это просто подгрызть дерево и позволить ему упасть куда попало, – сказал Мюллер-Шварце. – Скорее всего, оно упадет в сторону открытой воды, потому что дерево растет к свету, так что там будет больше ветвей и с этой стороны оно будет тяжелее. Оно так или иначе упадет».
Инстинкт несовершенен. Британская желтая пресса недавно поместила фото невезучего норвежского бобра, которого прихлопнуло только что поваленным деревом, с заголовком: «Wood You Believe It?» [131] Это демонстрирует не только безграничную способность нашего вида к schadenfreude (злорадству), но также и то, что у бобров тоже не все получается. В большинстве случаев, однако, их ошибки относительно безобидны и дают им возможность учиться и адаптировать свое поведение. Было подмечено, что бобры делают и то и другое с немалой изобретательностью, особенно при создании и починке плотин. Их способность учиться и сложность их жизненных навыков могут объясняться тем, что бобрята довольно долго – больше года – остаются со своими родителями.
Бревно! Этот несчастный случай с бобром в ходе работы – неприятное напоминание, что, каким бы вы ни были умным, не на всех ошибках можно учиться
Одним из главных поборников когнитивных способностей бобра в последние годы был еще один французский ученый – П. Б. Ришар. Когда Ришар использовал тест на интеллект при исследовании водных грызунов, он обнаружил, что бобры обладают волшебным сочетанием живости ума и пальцев и нужным уровнем настойчивости, чтобы справиться со сложными защелками и легко решить задачу.
Способности бобров к обучению и освоению нового были высоко оценены многими людьми, которые вынуждены были вступить в интеллектуальное противоборство с этими неуемными архитекторами, пытаясь обуздать их тягу к строительству. Один ученый, изучавший бобров в маленьком пруду, пытался не дать подопытным сгрызть декоративные деревья, обернув их стволы на большую высоту мелкой железной сеткой. Он глубоко закопал основание сетки в землю и надежно привязал ее верх к веткам. Очень скоро один из взрослых бобров перехитрил своего исследователя, построив пандус из грязи и палок, взойдя по нему выше сетки и быстренько срезав ствол дерева. Ночь за ночью другие бобры следовали по стопам своего изобретательного вожака, пока парк не лишился всякой тени.
Ливневая канализация и дренажные трубы – излюбленные объекты вандализма распоясавшихся городских бобров, чьи доводящие до бешенства умения ежегодно обходятся властям США в миллиарды долларов.
Однако когнитивные способности бобров по-прежнему противоречивы. Оценка интеллекта всегда ненадежна и коварна, но особенно – в случае животного не только ночного, но еще и проводящего большую часть жизни под водой или внутри своей хатки. Куда легче оценить физические особенности бобра. Миллионы лет эволюции оснастили этого водяного архитектора совершенными инструментами для работы: постоянно растущие, самозатачивающиеся зубы, прозрачные веки, которые действуют как плавательные очки, уши и ноздри, которые автоматически закрываются под водой, и губы, которые могут смыкаться за передними зубами (позволяя бобру грызть дерево под водой, не захлебываясь, и оставлять снаружи острые щепки при валке деревьев). Его мозг должен быть не менее точно настроен; просто заглянуть внутрь этого ящика с когнитивными инструментами гораздо труднее.
То, что известно о поведении бобров, порождает увлекательные вопросы о границах между инстинктом и обучением и о способности грызунов к мышлению. Бобр, возможно, не настолько наделен даром предвидения, чтобы отгрызть собственные яички для спасения жизни или создать демократическую республику, но даже самый консервативный этолог, вероятно, согласился бы с тщательно подобранными словами великого исследователя поведения животных Дональда Гриффина, который сказал: «Бобр сознательно мыслит в простых понятиях о своем положении и о том, как его действия могут привести к желаемым изменениям во внешнем мире»[132].
Это очень далеко от заводных марионеток Декарта.
Я хотела бы закончить эту главу еще одной бобровой историей – сюжетом, который, возможно, ставит под сомнение разумность нашего собственного вида. К XX веку люди ухитрились практически извести бобра почти по всему ареалу его обитания. В Европе и Азии его популяции, еще теплившиеся в восьми маленьких очагах, не насчитывали в сумме и 1200 особей. Чтобы поддержать численность евразийского бобра и тем самым помочь его спасению, на континент запустили американских бобров.
Интродукции были чрезвычайно успешны, новые бобры процветали. Но тут выяснилось, что американские и европейские бобры на самом деле два отдельных вида. Они выглядят одинаково, но американец агрессивнее своего европейского кузена. Задиристое поведение бобра-янки имело нежелательный эффект – оно еще больше подтолкнуло евразийского бобра к вымиранию, так что американца быстро объявили инвазивным видом, подлежащим истреблению. Но как могли чиновники, экологические активисты и охотники их различить? Эти два вида почти невозможно отличить, не сосчитав их хромосомы [133].
Позже, уже в 1999 году, пара ученых из Центрального университета штата Вашингтон (Central Washington University) предложила «быстрый и легкий»[134] способ идентификации двух видов бобров по цвету кастореума, который у них отличается по оттенку. Они разработали удобный определитель цвета для использования в полевых условиях (напоминающий каталог фирмы Farrow & Ball [135] – особенно те страницы, где представлены самые модные краски для домов: «лесная зелень» и «горчично-желтый»).
Так что в конце концов бобровые «яички» могли бы спасать бобров от охотничьего ружья, но только сначала их надо «подоить», а содержимое тщательно сравнить с цветовой таблицей, чтобы выяснить, тот ли это вид бобра, который надлежит убивать. Такое окончание нашей истории, возможно, еще более абсурдно по сравнению с первыми легендами про этих животных.
Теперь от одного из самых уважаемых членов животного царства, восхваляемого там и тут за деятельную жизнь, мы обратимся к его полной противоположности – к существу, вечно порицаемому за леность. В следующей главе мы встретимся с ленивцем – отцом-основателем моего зверинца неверно понятых – и узнаем, что принесло самому неторопливому млекопитающему на свете такой успех.
Ленивец
Ленивцы – деградировавший биологический вид, возможно, единственный, к которому природа была немилостива[136].
Подотряд Folivora (Листоядные)
Есть выражение: «Что скрыто в твоем имени?» Немало, если оно – синоним смертного греха [137].
Бедный старина ленивец был обречен с того момента, как его обвинили в одном из самых тяжких прегрешений, а это кому угодно может нанести сокрушительный удар по репутации. Но даже до того, как ленивец получил свое печально известное клеймо, его непостижимую природу описывали в самых крепких выражениях, когда-либо обрушивавшихся на животных. Это совсем уж нечестно по отношению к животному, которое ничем не докучает человеку. Тихий пацифист-вегетарианец – и к тому же настоящий обним