[276]). Просто высокочастотные писки летучих мышей почти полностью выходят за диапазон воспринимаемых человеком звуков, а потому не слышны нам.
Только в 1930-х годах, когда биолог из Гарварда Дональд Гриффин вместе с инженером построил специальный детектор звуков, мы смогли подслушать беззвучные вопли летучих мышей, и представление об их сверхъестественном «шестом чувстве»[277] наконец ушло в прошлое. Это был великий, хотя и запоздалый прорыв для летучих мышей, поскольку скрытные рукокрылые изрядно пострадали более чем за сто лет мучений при попытках выяснить секреты их биолокации.
Их испытания начались в XVIII веке с итальянского католического священника, обладавшего ненасытным любопытством, острыми ножницами и биографией, которая читается как сочинение садиста от биологии. Ладзаро Спалланцани отрезал головы семистам улиткам, чтобы узнать, будут ли они регенерировать (он утверждал, что могут), и заставлял уток глотать полые стеклянные бусины, чтобы разобраться с дробящим действием их мускульных желудков. Он также был первым человеком, который реанимировал странный неубиваемый микроорганизм, тихоходку, единственное животное, которое выдерживает (помимо любознательности Спалланцани) замораживание, радиацию и космический вакуум. С таким большим интересом к вскрытию и воскрешению, возможно, неудивительно, что он искал прикрытия в церкви. Церковь помогала финансировать его экспериментальные усилия, а также до некоторой степени отпускала ему грехи.
В 1793 году, когда ему было 64 года, Спалланцани обратил свой чрезмерно пытливый ум к способности летучих мышей ориентироваться в темноте. Он заметил, что его домашняя сова полностью теряет ориентировку и тыкается в стены, если задуть свечу, освещавшую комнату. Почему, задумался он, того же не происходит с летучей мышью? Чтобы выяснить это, падре заточил ножницы для серии мучительных экспериментов.
Все начиналось относительно невинно. Спалланцани сшил для подопытных колпачки, выбирая разные ткани и фасоны, чтобы закрывать летучим мышам обзор. Чтобы затруднить мышам в колпачках задачу, он выпускал их в помещение с построенной полосой препятствий из длинных веток и шелковых нитей, свисающих с потолка. Колпачки мешали мышам ориентироваться в полете, почти как сове, но Спалланцани не был уверен, было ли это потому, что мыши летали вслепую, или им просто были туговаты колпачки. Тогда он сделал следующий логический шаг и ослепил мышей.
«Мы можем ослепить летучую мышь двумя способами», – жизнерадостно заявлял он в одном письме из длинной и кровавой переписки со своим швейцарским соавтором профессором Жюрином. И продолжал перечислять методы средневековых пыток: «Выжечь роговицу тонкой проволокой, раскаленной докрасна, или… вытянуть глазное яблоко и отрезать его»[278].
В красочных письмах священника Жюрину нет и намека на моральные дилеммы. Возможно, это было следствием отношения к летучим мышам как к сатанинским созданиям, а может, и чего-то совершенно другого. Приемы Спалланцани могут шокировать своей жестокостью, но он был человеком, который для изучения собственных пищеварительных соков глотал тряпочные мешочки с едой на длинных веревочках, за которые он потом вытягивал их после соответствующего периода переваривания. И чем являлись глаза летучих мышей в погоне за знанием? Особенно когда результаты оказались такими поразительными:
Ножницами я полностью удалил глазные яблоки летучей мыши. <…> Подброшенное в воздух… животное быстро полетело… со скоростью и уверенностью здоровой мыши… Мое удивление этой летучей мышью, которая могла видеть, хотя и была лишена глаз, невозможно передать[279].
Открытие действительно походило на чудо. Особенно учитывая, что Спалланцани залил глазницы летучих мышей горячим воском и закрыл их крошечными кожаными очками – на всякий случай.
Придя к выводу, что слепая летучая мышь не может ориентироваться с помощью зрения, Спалланцани и профессор Жюрин продолжали творчески уничтожать оставшиеся чувства животного одно за другим.
Сперва они принялись за осязание. Оно было признано вероятным кандидатом на удивительное шестое чувство летучей мыши, поскольку слепые люди в то время, по слухам, находили дорогу «невредимыми по улицам города», ощущая «изменения через кожу»[280]. Спалланцани использовал горшок мебельного лака, чтобы «покрыть все тело слепой летучей мыши, включая рыло и крылья». Неудивительно, что толсто залакированное животное сначала испытывало затруднения с полетом, но вскоре «восстановило энергию» и без особых усилий полетело. Ничего не оставив на волю случая, священник повторил эксперимент с еще большим количеством лака. «Следует отметить, – написал он своему научному доверенному лицу, – что второй и третий слои лака не препятствуют нормальному полету животного»[281].
Попытка отключить летучей мыши обоняние привела к его первой крупной неудаче в эксперименте. «Я заткнул ей ноздри, – сообщил Спалланцани Жюрину, – но эта тварь скоро упала на землю, испытывая трудности с дыханием». Небольшое неудобство, связанное с тем, что летучим мышам надо было дышать, вынудило итальянца импровизировать. Следующим номером он прикрепил «маленькие кусочки губки», пропитанные сильно пахнущими солями, перед ноздрями летучей мыши. Мыши «летали свободно, как всегда»[282], доложил он.
Проверка на отключение вкуса оказалась более поверхностной: «Удаление языка не дало результата».
Только одно нарушало способность мышей к полету: устранение слуха. Этого итальянец достигал разнообразными средствами, достойными испанской инквизиции. Он пробовал отрезать или сжигать уши летучих мышей, зашивать их наглухо, наполнять горячим воском и протыкать их «раскаленными докрасна сапожными гвоздями»[283]. Последнее оказалось чересчур, мышь «упала вертикально вниз, когда ее подбросили в воздух». Она умерла наутро, подняв неудобные вопросы о том, уж не существенный ли дискомфорт, сопровождавший эти опыты, явился на самом деле причиной беспорядочного полета. Спалланцани, никогда не сдававшийся, выступил с очередным креативным решением, сделав специальные маленькие слуховые трубки из меди. Их тоже можно было залить воском (убрав звук) или оставить пустыми (в качестве контроля).
Именно эти эксперименты с маленькими слуховыми трубками наконец-то позволили нашим отважным мучителям уверенно заявить, что летучие мыши должны слышать, чтобы «видеть» в темноте. Единственной проблемой оставалась кажущаяся безмолвность мышей в полете, которая постоянно тревожила священника. «Но как, во имя всего святого, сможем мы объяснить или хотя бы представить в виде гипотезы слух?»[284] – вопрошал Спалланцани. В конце концов он предположил, что звук от крыльев летучих мышей может как-то отражаться от объектов «и они судят о расстоянии по качеству этого звука»[285]. Он ошибался. Но откуда ему было знать, что летучие мыши на самом деле вопят громче пожарной сирены, но на частоте вне человеческого восприятия? Изучение звука в то время только начиналось, хотя значительные прорывы вот-вот должны были произойти.
Учитывая изобретательную и изощренную природу экспериментов, не говоря уже о пожертвованных летучими мышами глазах, жаль, что эта работа в основном была проигнорирована научным сообществом. Но так уж вышло. В течение следующих ста двадцати лет повсеместно считалось, что летучие мыши ориентируются не на звук и даже не на зрение, а на осязание.
Такое убеждение можно проследить до одного человека, уважаемого французского зоолога и анатома Жоржа Кювье (брата уже знакомого нам содержателя бобров Фредерика Кювье). По причинам, известным только ему, Жоржа не убедили методические увечья, наносимые мышам Спалланцани и Жюрином. В 1800 году, не поставив самостоятельно ни одного эксперимента, в первом томе своего эпического пятитомника по сравнительной анатомии француз авторитетно заявил: «Нам кажется, что органы осязания достаточны для объяснения всех явлений [огибания препятствий], которые демонстрируют летучие мыши»[286].
Слава Кювье как раз была на вершине, а его слово – решающим. В суматохе послереволюционного Парижа к амбициозному ученому прислушивался Наполеон, который назначил его разрабатывать государственную научную программу. Одинокие голоса несогласных, например английского врача сэра Энтони Карлайла, который на основе собственных экспериментов пришел к выводу, что летучие мыши обходят препятствия «благодаря крайней остроте слуха», в основном не были услышаны. Традиционное мнение высказал и некий Джордж Монтегю, который в 1809 году саркастически заметил: «Если летучие мыши видят ушами, слышат ли они глазами?»[287]
Хотя такое ученое издевательство, должно быть, расстраивало наших преданных «мышеведов», самим летучим мышам предстояло претерпеть нечто гораздо худшее; поколения этих зверьков должны были перенести еще столетие пыток и увечий. Исследователи по всему миру взялись повторять эксперименты сладкой парочки. Бесчисленное множество летучих мышей были побриты и покрыты вазелином, их глаза склеивались или выдирались, их уши вырезались или закупоривались чем-то вроде цемента. Все эти попытки не дали окончательного результата. Наконец спасение (как для летучих мышей, так и для неудачливых исследователей) пришло откуда не ждали: от затонувшего «Титаника».
Сэр Хайрем Стивенс Максим был американским инженером, коренным британцем, с особым талантом к инновациям. Обладая, возможно, левополушарным мышлением, он явно был способен выдумывать полезные устройства для всех и каждого – первый в мире станковый пулемет (для мальчиков), щипцы для завивки (для девочек), автоматические системы пожаротушения (для сознательных) и самозаряжающиеся мышеловки (для менее сознательных). Самым сложным его проектом был летательный аппарат с паровым двигателем, который даже успел немного полетать, прежде чем рухнул в 1894 году. Видимо, чувство вины за катастрофу не давало Максиму покоя. В 1912 году, когда «Титаник» столкнулся с невидимым айсбергом, он получил стимул разработать средства для предотвращения подобных трагедий. Вдохновение к нему пришло от летучих мышей.