[18] и жиреет, ибо только так он может повторить изнуряющий путь длиной шесть тысяч километров обратно к своему потайному океанскому лону, где в темных глубинах он снова отложит икру и умрет.
Тот факт, что угорь достигает половой зрелости лишь после последней метаморфозы в самом конце такой своеобразной жизни, помог скрыть его происхождение и подарил ему мифический статус. На протяжении веков попытки разобраться в этой тайне сталкивали лбами народы, приводили людей в самые отдаленные моря и мучили лучшие умы зоологии, словно бы соревновавшиеся между собой за авторство самой безумной теории происхождения угрей. Какими бы странными ни были эти теории, они не могут превзойти подлинную историю обычного речного угря, которая крайне необычна: это замечательный рассказ о нацистах, обрекших угрей на голод, об одержимых искателях гонад, о вооруженных рыбаках, о самом знаменитом в мире психоаналитике – и обо мне.
В детстве я тоже была одержима угрями. Когда мне было лет семь, отец поставил в саду старую викторианскую ванну и превратил это вместилище для человеческих омовений в совершенную прудовую экосистему, быстро ставшую моим главным увлечением. Я росла любознательным ребенком и отнеслась к этому занятию крайне серьезно. Каждое воскресенье папа сопровождал меня на дренажные канавы болот Ромни Марш, где я проводила счастливые часы, выуживая разные формы жизни импровизированной подводной снастью, которую он сконструировал для меня из пары старых тюлевых занавесок. В конце дня мы триумфально возвращались, будто опьяненные рвением викторианские натуралисты, а наша подводная добыча плескалась в багажнике старого маленького пикапа, готовая к определению и помещению в водное царство. Животные поступали «каждой твари по паре»: к вечеринке в моей ванне присоединялись озерные лягушки, обыкновенные тритоны, колюшки, вертячки и водомерки. Но, увы, не угри. Моя надежная сеть подцепляла их, но удержать их слизистые тела при пересадке в ведро было все равно что хватать воду. Каждый раз они ускользали, уползая в безопасное место по земле – похожие на змей, а не на рыб. Они были неуловимыми, и поймать их стало моим наваждением.
Я тогда не знала, что, если бы я преуспела в этой миссии, угри положили бы конец моей приятной прудовой вечеринке, съев всех прочих гостей. Угри проводят пресноводную стадию своей жизни как спортсмены-экстремалы, набирающие чемпионский вес, готовясь к долгому заплыву обратно в Саргассово море для размножения. Поэтому они едят все, что шевелится – в том числе друг друга. Их прожорливость была установлена в неприятном эксперименте, проведенном двумя французскими учеными в Париже в конце 1930-х годов. Исследователи поместили тысячу угрей – молодых особей около восьми сантиметров в длину – в бак с водой. Рыб кормили ежедневно, но через год их количество сократилось до 71, правда, оставшиеся стали втрое длиннее. Еще через три месяца, после «ежедневных сцен каннибализма»[19], как об этом написал местный журналист, остался один победитель – самка длиной треть метра. Она прожила еще четыре года, пока случайно не погибла из-за нацистов, которые, оккупировав Париж, ненароком лишили ее поставок червяков.
Эта жуткая история шокировала бы натуралистов прошлых столетий, которые были уверены, что угорь – добрый вегетарианец с особым пристрастием к горошку, до того сильным, что ради поисков своих любимых сочных овощей готов покинуть водный мир и выбраться на сушу. Такие свидетельства появились благодаря монаху-доминиканцу XIII века Альберту Великому, который в своей книге «О животных» (De Animalibus) писал: «Угорь также выходит из воды по ночам, туда, где может найти горох, бобы и чечевицу»[20]. Идеи о хипповской диете угря исследователи все еще придерживались в 1893 году, когда в «Истории рыб Скандинавии» (A History of Scandinavian Fishes) появились «наблюдения» монаха, сдобренные смачными звуковыми эффектами. Поместье графини Гамильтон было наводнено угрями, которые пожирали ее овощи «с чавканьем, какое производят молочные поросята во время еды»[21]. Несмотря на нехватку подобающих манер, угри вдовствующей графини отличались довольно изысканными вкусами: они «потребляли лишь мягкую и сочную кожуру» и не трогали остальное. Хотя угри и в самом деле могут прожить до сорока восьми часов без воды благодаря своей слизистой дышащей коже (приспособлению, которое дает им возможность перебираться из водоема в водоем в поисках воды при засухе), рассказы о том, как они облизывают губы, воруя горошек, – откровенный бред.
Прожорливые пресноводные годы впечатляюще увеличивают размер угря, хотя, может быть, и не настолько, как хотел уверить нас античный натуралист. Рыбы эти словно специально созданы для рыбацких баек в стиле «какая с крючка сорвалась». И все-таки утверждение римского натуралиста Плиния Старшего, сделанное в эпической книге «Естественная история» (Naturalis Historia), что угри из реки Ганг вырастали до «тридцати футов в длину»[22] – десять метров – было дерзким преувеличением даже в таком видавшем виды жанре вранья. Айзек Уолтон, автор рыболовной библии XVII века «Искусный рыболов» (The Compleat Angler), оказался более сдержанным, когда описал угря, пойманного в реке Питерборо. Он заявил, что тот был длиной «ярд и три четверти»[23], то есть около ста шестидесяти сантиметров. Уолтон стремился упредить любых скептиков, добавляя, возможно, чересчур поспешно: «Если вы не поверите мне, то отправляйтесь и посмотрите на него сами в одной из кофеен на Кинг-стрит в Вестминстере»[24] (где он, несомненно, радостно попивает капучино и потчует посетителей историями о своих юношеских приключениях в море). Более скромные измерения поступили от доктора Йоргена Нильсена[25] из Зоологического музея Копенгагена, который изучил труп угря из сельского пруда в Дании. Он сообщил Тому Форту, автору «Книги угрей» (The Book of Eels), что длина экземпляра-победителя составила сто двадцать пять сантиметров. К несчастью, склизкое чудовище безвременно скончалось, когда хозяин пруда убил его лопатой, сочтя угрозой для своих любимых декоративных уточек.
Угри, которых ловила я, были намного мельче, не больше карандаша в длину и толщину. Они, несомненно, только начинали свою пресноводную жизнь, которая могла продолжаться от шести до тридцати лет. О некоторых известно, что они жили намного дольше. Возраст шведского представителя вида – самки по кличке Путте, пойманной молодой возле Хельсинборга в 1863 году и содержавшейся в местном аквариуме, – перевалил за восемьдесят восемь лет. Ее смерть широко оплакивали в прессе, а ее возраст, побивший все рекорды, принес ей статус знаменитости, обычно недостижимый для длинной скользкой рыбы.
Такие угри-долгожители не смогли реализовать свое стремление мигрировать обратно в море: они содержались в неволе, часто в качестве питомцев. Выбор угря в качестве животного-компаньона может показаться необычным – с ним не очень-то пообнимаешься, но римский оратор Квинт Гортензий, говорят, плакал, когда умер его угорь, «которого он долго держал и сильно любил»[26]. Все это несколько облегчает мое разочарование, что я так и не преуспела в поимке угря, а ведь могла бы и по сей день быть с ним повязана.
Угорь в справочнике о рыбах Эдриена Коэнена (1577) – настоящий монстр, доходивший до чудовищных «40 футов» (чуть больше 12 метров) в длину, то есть он подрос еще на 10 футов (около 3 метров) с того времени, как его описал римский натуралист Плиний Старший
Пресноводное существование угря может быть долгим и прожорливым, но это лишь одна из многих жизней этой рыбы (хотя и единственная очевидная для меня и бессчетного числа других натуралистов всех столетий). Однако у нас нет ключей к остальным частям его жизненного цикла – рождению, воспроизводству и смерти, – все они скрыты в море и настолько отличаются, что привели к интернациональным поискам таинственных гонад угря, продолжавшимся около двух тысяч лет.
Аристотель был одним из первых, кого происхождение этой, казалось бы, бесполой рыбы поставило в тупик. Он уложил рождение угря в свою теорию самозарождения, которую свободно применял к разного рода тварям – от мух до лягушек, чье быстрое размножение казалось необъяснимым. Несколько столетий спустя Плиний Старший прервал компилирование текстов своих греческих предшественников, чтобы включить собственное воображение в деле размножения угрей; он предположил, что угри воспроизводятся, отираясь о камни: «Угри трутся о скалы; их оскребки оживают» [27]. Надеясь поставить точку в данном вопросе, римский натуралист заключил с авторитетным росчерком: «И только так они производят потомство»[28]. Но несексуальные фрикции Плиния оказались не более чем фикциями.
В последующие столетия фантастические толки о размножении угря плодились как кролики. Говорили, что угри появляются из жабр других рыб, из свежей утренней росы (но только в соответствующие месяцы), из загадочных «электрических возмущений»[29]. Один «почтенный епископ» сообщил Королевскому обществу, что видел молодых угрей, которые рождались из покрытия кровли[30]. Икринки, заявил он, прилипли к тростнику, которым покрыли крышу, и там их инкубировало солнечное тепло. Не все церковные натуралисты столь доверчиво относились к таким скользким рассказам. В своей «Истории английских знаменитостей» (History of the Worthies) Томас Фуллер презрительно высказался об одном поверье, распространенном на болотистых землях Кембриджшира, что незаконные жены и дети священников для избегания осуждения принимают форму угрей. Это, заявлял он, явная «ложь». Чтобы подчеркнуть серьезность такого дела, он рассудил так: «Нет сомнения, что первый, кто пустил столь злостный слух, давно уже получил свою награду»