[316]. Мы помним его работу с ножничками, улитками и ушами летучих мышей. В этой серии опытов он более творчески использовал свои ножницы, изготовив маленькие шелковые штанишки для лягушек.
Спалланцани был одержим сексом – в частности, лягушачьим. Он считал, что любовные совокупления лягушек вообще откроют секреты зачатия. Дело в том, что оплодотворение у лягушек внешнее, поэтому акт зачатия легко наблюдать и, что более существенно, контролировать.
Но в те времена даже эта базовая истина оспаривалась. Известны слова знаменитого систематика Карла Линнея: «В природе нет ни одного случая, ни одного живого тела, в котором оплодотворение яйца или зачатие происходит вне тела матери»[317]. Тогда Спалланцани вооружился своими ножницами и начал вмешиваться в лягушачий секс, чтобы проверить утверждения шведа. Он ловил самок, вскрывал их и вынимал неотложенную икру. Она, по его наблюдениям, никогда не развивалась в головастиков, а вместо этого превращалась в «отвратительную гниющую массу»[318]. Икра, отложенная в момент, когда самку обнимал самец, наоборот, всегда развивалась в головастиков. Это доказывало, что оплодотворение должно было происходить снаружи, и, хотя на первый взгляд самец почти ничего не делал, просто держался за самку (лягушачья сперма невидима в воде), Спалланцани предположил, что он что-то вносил в процесс. Надо было только найти, что именно.
Для этого предприимчивый падре позаимствовал идею французского ученого Рене Антуана Фершо де Реомюра. Тот тридцать лет назад приложил немало усилий, чтобы поймать субстанцию (если таковая имелась), которую самец лягушки испускал при копуляции. Он придумал самый изобретательный способ – заставил амфибий носить самодельные трусы, которые служили своего рода презервативом. К счастью для Спалланцани (и для нас), дотошный французский ученый тщательно документировал различные модели этих штанов.
«21 марта мы надели на лягушку штаны, сделанные из мочевого пузыря, – писал Реомюр в своих заметках, – очень туго прилегающих штанов, которые запечатывали задний конец»[319]. Мочевой пузырь являлся идеальной формой одежды – он был красивым, эластичным и легко скользил по амфибии. Но, как только лягушки оказывались в воде, он «размягчался и сползал»[320]. Реомюр не был уверен, что «лягушка надлежащим образом защищена»[321], поэтому оригинальные органические подштанники сняли с производства.
Провощенная тафта, водонепроницаемый материал, из которого делались зонты, оказалась более надежным вариантом. К сожалению, она не обладала нужной эластичностью, гарантирующей плотное прилегание. Француз записал с нескрываемой досадой: «Сделал им штаны и надел их, но лягушки сбросили их прямо при мне»[322]. Отверстия для ног были слишком большие, и, к его недовольству, лягушки снимали штаны, втягивая ноги в дырки и выпрыгивая из них.
Французский ученый Реомюр был так доволен своим изобретением специальных амфибийных трусов, что нанял художницу Элен Дюмустье для увековечения этой лягушачьей моды, объятий и прочего. Кто бы мог его осудить?
Но Реомюр был непреклонен. Он решил проблему индивидуальной подгонкой, снабдив штаны маленькими подтяжками, которые проходили лягушке через плечи и прочно удерживали конструкцию на месте. Читая записи Реомюра, Спалланцани загорелся идеей повторить опыты со своими влюбленными амфибиями. «Идея брюк, какой бы причудливой и смешной она ни казалась, понравилась мне, и я решил применить ее на практике. Самцы, несмотря на это обременение, искали самок с тем же рвением и выполняли, как могли, акт размножения»[323].
После того как лягушки сделали свое дело, Спалланцани осторожно снял с них штаны и посмотрел внутрь, чтобы понять, есть ли там улов. В отличие от своего французского предтечи, итальянский священник преуспел и собрал несколько драгоценных капель спермы, которые тут же размазал по неоплодотворенным икринкам. Они начали развиваться в головастиков, а это подсказывало, что содержимое лягушачьих штанов было действительно важным для оплодотворения. Однако методичный Спалланцани ничего не оставил на волю случая. Он продолжил опыты, чтобы доказать, что ничто другое не могло оживить икру. Он натирал ее кровью, уксусом, духами, вином (разных урожаев), мочой и соками лимона и лайма. Он даже пытался оживить ее с помощью электричества. Все это не дало результата в репродуктивном плане.
Портновские приключения Спалланцани стали важным шагом в открытии тайны оплодотворения. Менее чем через сто лет земноводные вернулись в лабораторию, где их стали использовать для предсказания оплодотворения – на этот раз не у лягушки, а у человека.
Хотя это кажется подозрительным и напоминает средневековую народную псевдомедицину из бестиариев, но в 40–60-х годах XX века первый в мире надежный тест на беременность был маленькой пучеглазой жабой. Когда ей вводили мочу беременной женщины, жаба не окрашивалась в голубой цвет и не покрывалась полосками, но через 8–12 часов откладывала икру, подтверждая положительный результат.
В то время тест нельзя было провести в домашних условиях на собственной жабе. Инъекцию выполняли специалисты, которые приятно проводили время в подвалах и прилегающих к больницам и клиникам планирования семьи зданиях около аквариумов с жабами-предсказателями. Мне удалось побеседовать с искрометной восьмидесятидвухлетней Одри Питти, бывшим тестером из Хартфордшира, которая рассказала мне, как она в течение трех лет общалась с жабами в больнице Уотфорда.
В 1950-е годы лаборатория с баночками мочи и амфибиями была необычным местом работы для молодой женщины. После окончания школы многие подружки Одри стали секретаршами, она же в 17 лет отправилась в Уотфорд строить карьеру, которая, по ее словам, была «причудливой» и «трудно поддающейся объяснению», но ей нравилась.
«Мы проводили около сорока тестов в день. Жабы были довольно скользкими, но их хватали между лап, держали и делали им инъекцию под кожу в мясистые бедра, – вспоминает Одри. – Потом их кидали в пронумерованные банки, оставляли на ночь в теплом месте, а утром проверяли, не отложили ли они икру. Если жаба откладывала всего несколько икринок, мы повторяли тест на другой жабе. Но жабы практически никогда не давали ложный результат».
По словам Одри, их особые жабы-предсказательницы были «не обычными жабами из близлежащего сада», а экзотичными африканскими шпорцевыми лягушками Xenopus laevis, древним видом водной лягушки из стран южнее Сахары. Они вооружены длинными когтями, у них плоские тела и необычные отметины на боках, как будто их тело заштопали, так что они не очень-то симпатичные. На их выпученных глазах нет век, отчего кажется, будто ксенопусы следят за вами с угрожающим видом по всей лаборатории.
Способность лягушек определять беременность обнаружил в конце 1920-х годов британский эндокринолог Ланселот Хогбен во время работы в Университете Кейптауна. Хогбен в своих исследованиях гормонов ранее использовал европейских лягушек, но в Южной Африке он начал экспериментировать с местной фауной. Он обнаружил, что Xenopus, прямо как современные тесты на беременность, ярко реагирует на присутствие человеческого хорионического гонадотропина – гормона, который выделяется после оплодотворения человеческой яйцеклетки. Хогбен понял, что потенциал этой лягушки как теста на беременность «послан ему свыше»[324]. Он так обожал эту амфибию, что позже назвал в честь нее свой дом.
Одри Питти (справа) в лаборатории планирования семьи при больнице Уотфорда, где в 1950-е годы она занималась скользким делом – заставляла лягушек сообщать ей, беременны женщины или нет
«Тест Хогбена», как его стали называть, быстро заменил менее надежный «кроличий тест», при котором крольчихе делали инъекцию мочи, а затем вскрывали через несколько часов, чтобы проверить, есть ли в ее яичниках яйцеклетки. Эта старая технология, объяснила мне Одри, была очень непрактичной. «Представьте, сколько надо держать кроликов, чтобы делать по сорок тестов в день!» У жаб было заметное преимущество – их можно было использовать много раз.
Еще одно достоинство жабьего теста заключалось в том, что жабы маленькие и их можно держать в аквариумах в ожидании встречи с гормональным образцом неуверенной женщины. После выдачи очередного предсказания жаба [325] получала короткий отпуск от гормонов, как сказала Одри, «около трех недель». В это время «они свободно плавали, и их кормили рубленой печенкой». Затем их снова использовали для предсказаний.
Африканская шпорцевая лягушка в одиночку произвела революцию в тестах на беременность, сняв клеймо позора с процесса, который раньше был связан со смертью животных, и сделав эту услугу гораздо более практичной, чем когда-либо. Но на этом их научная значимость не заканчивается. Сотни тысяч лягушек завозились из Африки в тестовые лаборатории Европы и Америки, где они привлекли внимание других ученых, занятых в недавно появившейся области биологии развития. Эти интеллектуальные последователи Спалланцани пытались картировать рост эмбриона, для чего им требовалось множество икринок. Амфибии, которых они использовали, размножались сезонно, что сильно ограничивало работу эмбриологов. И вот появилась лягушка, которая могла откладывать икру десятками тысяч штук по команде, после инъекции хорионического гонадотропина (что напоминает очень современную версию спонтанного рождения). В качестве дополнительного бонуса – икринки