Это печальная ситуация. Мы многим обязаны ксенопусу в понимании оплодотворения и эмбрионального развития, но, получив эти знания, мы случайно вызвали исчезновение необычайно причудливых видов – таких как вынашивающая головастиков во рту северная лягушка Дарвина. Высотный дом водной лягушки-свистуна также заражен грибком. «Мы живем во времена гомогенизации дикой природы, – вздыхает Клаудио. – Благодаря глобализации и росту населения повышаются шансы на перемещение по всему миру диких видов – а вместе с ними и их болезней».
Клаудио упоминал, что современное интенсивное сельское хозяйство, предполагающее постройку плотин, благоприятствует стилю жизни шпорцевой лягушки, которая процветает в тихой стоячей воде. У Юргена, фермера, которого мы посетили, был один маленький ирригационный пруд, о котором он отзывался как о «чертовой дыре». Глядя в этот гнилой пруд со зловонной водой, кишащий ксенопусами, я подумала: насколько же их внезапное появление легко вписывается в Аристотелеву теорию самозарождения!
За пять тысяч лет лягушка прошла долгий путь. Древнеегипетские фермеры могли почитать ее за плодовитость, но в глазах Юргена Xenopus был ближе к воплощенному проклятию, произнесенному Всемогущим в Исходе: «Я поражаю всю область твою жабами; и воскишит река жабами, и они выйдут и войдут в дом твой, и в спальню твою, и на постель твою, и в домы рабов твоих и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои, и на тебя, и на народ твой, и на всех рабов твоих взойдут жабы» [332][333].
В Библии есть и другое создание, которое «знает свои определенные времена» [334]. Связь аиста с плодовитостью привела к другому набору страхов и заблуждений. Его загадочные прилеты и отлеты породили мифы про оборотничество, подводных и космических птиц в дополнение к параноидальным политическим гонениям.
Белый аист
Птицы исчезают таким образом, что мы не знаем куда, равно как мы не знаем, откуда они появляются вновь, но это похоже на то, что они чудесным образом спускаются с небес[335].
Вид Ciconia ciconia
Одним ничем не примечательным утром граф Христиан Людвиг фон Ботмер во время охоты в землях своего замка в Клютце (Германия) подстрелил необычного белого аиста. Птица уже страдала от ранения – но нанесенного не из любимого ружья графа; она была пронзена деревянным дротиком (или стрелой) почти метровой длины, торчавшим из длинной тонкой шеи аиста, как шампур из шашлыка. Граф отнес аиста к местному профессору, который предположил, что примитивное оружие, грубо вырубленное из экзотической твердой древесины и с простым железным наконечником, принадлежало «африканцу»[336]. Ничего себе. Получается, что пронзенное животное не только выжило, но набралось сил и смогло пролететь тысячи километров до Европы с этаким пирсингом в шее, чтобы по прибытии быть застрелянным графом.
Для отважной птицы это оказался, несомненно, не лучший день, но дело обернулось выигрышно для науки. Изучение пронзенного аиста помогло разрешить одну из самых продолжительных загадок природы – сезонного исчезновения птиц.
Белый аист, Ciconia ciconia, – яркое создание. Взрослые птицы носят бросающееся в глаза бело-черное оперение и возвышаются на метр с лишним на длинных красных ногах. Все у них напоказ, в том числе гигантские гнезда, которые могут достигать двух с половиной метров в ширину и открыто размещаются на верхушках самых высоких зданий в городах по всей Европе. Они неистово и ликующе трещат своими большими алыми клювами, когда приветствуют партнеров во время брачного танца в начале каждой весны.
Этот знаменитый Pfeilstorch, или «аист со стрелой», убитый в Германии в 1822 году, предоставил неопровержимые доказательства того, что птицы мигрируют в Африку, – и у него достаточно усталый вид для героической жертвы науки
Это большие шумные птицы, что делает их отсутствие с начала осени еще более заметным. Проведя лето за выращиванием своих птенцов у всех на виду, они исчезают на несколько месяцев, вновь появляясь в следующем году. Сегодня нам очевидно, что в это время аисты мигрируют на двадцать тысяч километров в Южную Африку в поисках лучших источников пропитания [337]. Но куда именно исчезают аисты, а вместе с ними и все прочие перелетные птицы, оставалось предметом некоторых самых стойких ложных истин в естественной истории.
Аристотель первым задумался о том, почему некоторые птицы исчезают в никуда в одном сезоне и появляются снова, как будто по волшебству, в начале другого. Великий мыслитель рассмотрел три возможные теории. Он предположил, что некоторые птицы, такие как журавли, перепела и горлицы, отправляются в теплые края на время холодной европейской зимы. Он даже заметил, что птицы жиреют перед путешествием. Вот бы ему и остановиться на этой верной идее. Но возможно, из-за фантастической выносливости, которая для этого требуется, праотец зоологии счел необходимым придумать еще два объяснения, которые были не только неправильными, но и задержались в науке, значительно превысив срок своей годности.
В эпической «Истории животных» Аристотеля утверждалось, что определенные виды птиц превращаются в другие виды от сезона к сезону. Летние садовые славки, например, становятся зимними славками-черноголовками, а зимние зарянки становятся летними горихвостками [338]. Эти птицы похожи по размеру и окраске, и, что вызывало наибольшие подозрения у философа, они никогда массово не попадались на глаза одновременно (как Кларк Кент и Супермен). Горихвостки мигрируют в Африку к югу от Сахары в то время, когда зарянки, которые размножаются севернее, прилетают на зиму в Грецию. Так Аристотель пришел к выводу, что это птицы-оборотни.
Идея философа о превращении оказалась самой простой по сравнению с фантазиями, которые за ней последовали. Другой грек, Александр из Миндуса, спустя четыреста лет утверждал, что старые аисты превращаются в людей. Это утверждение было всерьез принято как факт Клавдием Элианом. «На мой взгляд, это не сказки, – заявил он в своей энциклопедии животных II века «О природе животных» (De Naturis Animalium). – Если бы это было так, зачем бы Александр рассказывал их нам? – писал он, как бы защищаясь. – Он ничего не получал, сочиняя подобную историю. Негоже такому разумному человеку рассказывать ложь вместо правды»[339]. И ничего, что в той же книге Элиан (несомненно, он должен считаться одним из самых доверчивых энциклопедистов в истории) описывает овец, меняющих цвет в зависимости от реки, из которой они пьют, черепах, которые «ненавидят»[340] куропаток, и осьминогов, вырастающих большими, как киты.
Не только об аистах думали, что они могут перевоплощаться. Бытовали еще более фантастические рассказы с участием белощекой казарки, птицы, которая, как мы теперь знаем, мигрирует каждую зиму из арктических морей на берега Британии. Ее самые северные места размножения на высоких утесах Гренландии европейские авторы средневековых бестиариев никогда, конечно, не наблюдали и потому рассказывали невероятные истории о том, что белощекие казарки вырастают из гниющей судовой древесины.
Считалось, что казарки растут на деревьях или на гниющих бревнах, отчего этих птиц часто помещали в книги о растениях и (что важнее) считали их пригодными для употребления во многие постные дни средневекового календаря
«Природа производит их вопреки природе самым невероятным способом, – без преувеличения писал хроникер XII века Гиральд Камбрийский, считая за истину собственную теорию. – Они получаются из еловых бревен, перемещающихся по морю». Средневековый священник заявил, что лично видел такое феноменальное зарождение птиц во время экспедиции в Ирландию. «Потом они висят на клювах, как будто водоросли, прицепленные к бревну, в окружении раковин, чтобы свободно расти. А когда по прошествии времени они одеваются толстым слоем перьев, то падают в воду или взмывают в воздух»[341].
На самом деле Гиральд наблюдал сидячих рачков морских уточек из отряда Pedunculata [342]. Как следует из названия, эти сидячие фильтраторы размером с палец, и, когда они вытягиваются в сторону от того, к чему крепятся в приливной зоне, они похожи на клювик, сидящий на длинной голой шее. Ассоциативные возможности человеческого ума были столь велики, что уважаемый ботаник XVI века Джон Джерард дошел до того, что вскрывал такие экземпляры, находя внутри «живые существа, которые были совсем голыми, по форме как птица». Некоторые из этих предполагаемых существ были «покрыты мягким пухом, раковина наполовину открыта, и птица готова была выпасть»[343].
Была, однако, и более подходящая причина для популярности этого мифа: он санкционировал поедание жареного гуся в постные дни, когда мясо находилось под строгим запретом. Если гуси вырастали из гниющих бревен, значит, они не считались мясом, «потому что не порождались мясом», объяснял Гиральд. Такая хитрая логика подразумевала: «Епископы и религиозные люди могут без колебаний есть этих птиц в постные дни»[344]. С учетом того, что три дня на каждой средневековой неделе, не говоря уж о Великом посте, были постными, легко видеть, что оголодавшие священники всячески поддерживали эту басню, чтобы большая сочная птица и дальше оставалась годным постным пунктом меню.