Возможно, это был единственный несчастный случай с действительно пьяным лосем. Но стоит заметить, что трезвый лось, спускаясь по лестнице, может наделать дел не меньше.
В свете репутации лосей как пьяных дебоширов довольно трогательно увидеть этого отпетого хулигана животного мира в роли спасителя только что обретших независимость американских колоний от клейма нации дегенератов. Но в конце 1780-х годов изрядно тухлый мертвый лось стал едва ли не защитником чести Соединенных Штатов.
Старый Свет с подозрением относился к Новому Свету и постоянно чувствовал исходящую от него угрозу. Эти оборонительные настроения выкристаллизовал в четкую научную доктрину не кто иной, как могущественный Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, изложив в своей «Естественной истории» спорную «Теорию американского вырождения». «В Америке, – заявил он, – одушевленная Природа слабее, менее активна». В Новом Свете не только обнаруживалось меньше видов, но и «все животные оказывались гораздо мельче тех, что со Старого континента»[429]. Из видов, встречавшихся на обоих континентах, обитатели Нового Света были «более выродившимися»[430]. Америка не могла похвастаться выдающимися гигантами: «Никакое американское животное не сравнить со слоном, носорогом, гиппопотамом, верблюдом, камелеопардом [жирафом], буйволом, львом, тигром»[431].
Бюффон на самом деле ни разу не был в Новом Свете, но, как обычно, это не помешало ему теоретизировать. Его представление о миниатюрности американских животных основывалось по большей части на чучелах и рассказах путешественников, а ни то ни другое не отличалось точностью. Однако он разработал уникальную систему проверки: если один и тот же «факт» он находил в рассказах по крайней мере четырнадцати путешественников, то, согласно расчетам вероятности по его особой методике, он мог быть уверен в его «моральной достоверности»[432].
Он решил, что Америке присуща карликовость из-за природной среды. Этот континент только недавно поднялся из океана и по большей части был заболочен; в отличие от Европы он еще не просох. Вот поэтому американские животные и растения мельче, слабее и менее разнообразны. Единственные, кто дорастал до приличных размеров, – насекомые и рептилии. «Все животные, обитающие в болотах, чья кровь водяниста и кто множится в гнили, крупнее и многочисленнее в низменных, сырых и болотистых землях Нового континента»[433].
Американские собаки, например, мелкие и «абсолютно тупые». В качестве истинно французского оскорбления граф заявил, что баранина, выращенная в тех местах, «не такая сочная»[434].
Американские туземцы, согласно Бюффону, те еще дегенераты – слабоумные, с безволосыми телами, не азартные и со «слабыми и маленькими» гениталиями[435]. Хотя он этого и не написал, но явно полагал, что любой европеец, отправившийся в Америку, пострадает от тех же уменьшающих эффектов, потому как любые животные, перевезенные в Америку, «съеживаются и уменьшаются под скудным небом и на неплодородной земле»[436].
Теория Бюффона дала крепкую пощечину развивающейся нации. Гигантские насекомые и съежившиеся гениталии – не слишком хорошая реклама для страны, отчаянно пытавшейся (в то время) привлекать иммигрантов. А непристойные школярские насмешки еще и подкреплялись непререкаемым авторитетом. Граф был самым знаменитым натуралистом своего времени, светочем Просвещения, а его энциклопедия считалась мировым бестселлером. В результате «Теория американского вырождения» охватила умы, словно лесной пожар, и европейцы получили удобное научное подтверждение своей веры в то, что их континент сохраняет превосходство над Дивным Новым Светом.
Американская брутальность требовала ответных действий. На сцене появляется Томас Джефферсон, будущий президент Соединенных Штатов, который между написанием Декларации независимости, работой губернатором Виргинии и посольской миссией в Париже находит время на то, чтобы сразиться с уничтожающими заявлениями графа. Джефферсон любил природу почти так же, как политику, и у него имелись все возможности, чтобы пресечь уничижение своей любимой нации и представить веские доказательства американского величия.
Джефферсон пишет своим коллегам – отцам-основателям США и призывает их выйти на природу с парой штангенциркулей и начать измерять американских животных, чтобы те с присущей им дипломатичностью могли возразить французскому натуралисту. Политики с большим удовольствием откликнулись на эту новую задачу. Джеймс Мэдисон, например, отправил Джефферсону длинное послание, в котором сначала обсудил достоинства различных форм представительной демократии, а затем дал чрезвычайно точное описание местной виргинской ласки, трижды измерив каждую ее часть вплоть до «расстояния между анусом и вульвой»[437]. Мэдисон заключил, что параметры ласки «несомненно противоречат его [Бюффона] утверждению, что из общих для двух континентов животных те, что на новом, мельче тех, что на старом»[438].
В этом рекламном объявлении 1778 года с гордостью сообщаются размеры лося-самца. Вероятно, это была попытка сокрушить губительную «Теорию американского вырождения» графа де Бюффона, которая обвиняла существ Нового Света в том, что они слабые и хилые. В нем говорится, что «это замечательное животное» может достигать 12 футов (около 3,7 метра) в высоту – вот уж воистину «все возвышающий обман»
Поскольку Джефферсон служил послом США во Франции, он получил приглашение в летний дом графа в Париже. Вечеринка обещала быть напряженной. После первоначальной попытки игнорировать друг друга в саду они столкнулись в библиотеке. Джефферсон подготовил добытые в поте лица интеллектуальные боеприпасы, но, прежде чем он смог поразить Бюффона сравнительными характеристиками ласки, тот выложил перед ним увесистую рукопись, последнюю версию своей энциклопедии, со словами: «Когда мистер Джефферсон это прочтет, он совершенно удовлетворится моей правотой»[439]. После этого вечер растворился в споре о лосях.
Бюффон сказал, что «ничего не знал» об американском лосе и думал, что так по ошибке называют северного оленя. Джефферсон довольно резко парировал графу, «что северный олень пройдет у нашего лося под брюхом»[440]. Бюффон посмеялся над ним – и, в общем, правильно. Наконец французский аристократ смягчился и бросил вызов: если бы Джефферсон подарил ему лося «с рогами длиною в фут»[441], то в следующем томе своей энциклопедии он отрекся бы от своей «Теории американского вырождения».
Джефферсон знал, что лоси – это его козырь. Чтобы собрать информацию о них, он уже распространил опросный лист из шестнадцати пунктов, включавший, например, такой актуальный вопрос: «Издают ли они на бегу грохочущие звуки?»[442] Он также умолял своих политических союзников добывать, набивать и отправлять ему чучела самых крупных экземпляров, «от семи до десяти футов в высоту» (2–3 метра) и с «рогами очень необычного размера»[443] – прекрасный пример завышенных требований.
Главным агентом по лосям стал некий генерал Джон Салливан. «Готовность, с которой вы взялись за поручение добыть мне шкуру, скелет и рога лося, – писал одержимый Джефферсон из Парижа 7 января 1786 года после встречи с графом, – придает мне смелости повторить мое обращение к вам насчет этих объектов, которые были бы здесь приобретением более дорогим, чем вы можете представить» (выделено в оригинале)[444].
Джефферсон оговорил даже детали того, как нужно препарировать животное, чтобы сохранились его огромные размеры. «Оставьте также в шкуре с рогами кости черепа, – объяснял он в пространной инструкции Салливану, – чтобы при сшивании шеи с брюхом мы могли получить истинную форму и размеры животного»[445]. К сожалению, когда Салливан наконец раздобыл для Джефферсона семифутового лося, тот был мертв уже две недели. Генерал не был таксидермистом, но постарался минимизировать урон, нанесенный «в состоянии разложения» туше от ухабистой дороги[446]. Но что было хуже всего – отсутствовали великолепные рога лося. Поэтому Салливан был вынужден послать подпорченный экземпляр с запасными рогами поменьше. «Это рога другого лося, – признавался он Джефферсону, беспечно добавляя, – но при желании их можно к нему приделать»[447].
После череды злоключений, вплоть до того, что его чуть не потеряли в доках, лось наконец прибыл в Париж в октябре 1787 года. К тому времени он приобрел решительно жалкий вид: утратил форму, практически облысел да еще и был без своих внушительного размера рогов. Джефферсон тем не менее сохранял оптимизм и переправил животное Бюффону с запиской с извинениями за необычайно жалкий вид огромного зверя, в особенности за его рога, которые «удивительно малы». У него даже хватило духу похвастаться: «Я, конечно, видел такие, которые весили бы в пять или шесть раз больше»[448].
Джефферсон записал в своем дневнике, что Бюффон действительно получил лося и, несмотря на его жалкий вид, «пообещал в следующем томе исправить информацию»