[515] со всей серьезностью. Когда он добрался до Лондона, то лично доставил яйца в Музей естественной истории в Южном Кенсингтоне, ожидая, что его примут как героя. Вместо этого встретивший его младший служащий совершенно не проявил интереса к образцам, лихо рявкнув: «Вы кто? Чего вам тут надо? Это вам не яичный магазин»[516]. Черри позже напишет в музей жалобу на такой прием: «Я вручил эмбрионы с мыса Крозье, которые чуть не стоили троим людям жизни, а одному – стоили здоровья, персоналу вашего музея, а… ваш представитель даже не сказал “спасибо”»[517].
Исследователю было неведомо, что источником этого кураторского безразличия послужило довольно несвоевременное изменение парадигмы в эволюционном мышлении. В то время как Черри и его коллеги рисковали жизнью ради науки на морском льду, теория рекапитуляции Геккеля сама капитулировала. Наука эгоистично шла вперед, сделав императорские яйца ненужными.
Черри провел большую часть оставшейся жизни, подталкивая музейщиков к изучению эмбрионов, но прошел двадцать один год, прежде чем были опубликованы результаты. И результаты эти не стоили ожидания. Сначала известный зоолог Джеймс Коссар Юарт, изучив под микроскопом срезы эмбрионов, предположил, что, вопреки надеждам Уилсона, чешуя и перья не имеют общего происхождения [518]. Затем в 1934 году последовал финальный удар: анатом Ч. У. Парсонс язвительно заключил, что яйца, собранные на довольно раннем этапе развития, даже не «добавили ясности в понимании эмбриологии пингвинов»[519].
Для полярника, потерявшего из-за пингвинов ногти на ногах, зубы и в изрядной степени рассудок, было бы простительно затаить обиду на них. Однако Черри оставался очарованным пингвинами. Его воспоминания полны только тепла и уважения к этим похожим на человека птицам. «У пингвина Адели жизнь трудная, у императорского пингвина – ужасная, – замечает он в конце своих бурных мемуаров. – Попробуйте найти в мире более веселых, счастливых и здоровых дьяволов. Мы должны восхищаться ими: хотя бы потому, что они намного приятнее нас!»[520]
Такова антропоморфная сила пингвина. «Они чрезвычайно похожи на детей, – писал Эпсли Черри-Гаррард, – полны собственной важности, опаздывают к обеду, носят черные фраки и белые манишки – и вдобавок довольно толстые»[521]. Не ему одному они такими казались. Аналогии с детьми стали проводить вскоре после того, как пингвинов впервые заметили. Даже самые серьезные ученые XVIII века, писавшие в Королевское общество, в лирической форме рассказывали, что морская птица «на первый взгляд выглядела как ребенок, ковыляющий в слюнявчике»[522]. Даже моряки XVII века, ловившие пингвинов для пропитания, были очарованы тем, как они «стоят, будто маленькие дети в белых фартуках»[523].
Как и в случае с пандой, шаткая походка пингвина, по-видимому, похожа на первые шаги человеческого малыша и запускает у нас врожденное стремление к заботе. Добавьте к этому многострадальную жизнь на грани выживания и естественную склонность к клоунской буффонаде, и у вас готов рецепт получения антропоморфной суперзвезды.
Мощное сочетание стоицизма и шутовства сделали первых пингвинов, покинувших Антарктику, настоящим хитом. The Times, сообщая в 1865 году о пингвинах в зоосадах в лондонском Риджентс-парке, наслаждалась неуклюжестью птиц, сочетавшейся со «смешным серьезным видом»[524]. Стойкость перед лицом бесконечных ледяных ловушек и неожиданная любовь к катанию с горок сделали их звездами кинематографа с момента его изобретения. Чарли Чаплины животного царства были идеальными персонажами для детских книг; их естественное графичное черно-белое облачение (как и в случае с пандой) мечтали заполучить рекламные агентства. Логотипы с пингвином украшали все – от книг до коробок с печеньем. Благодаря оскароносному документальному фильму «Марш пингвинов» (March of the Penguins) даже американские религиозные консерваторы сочли этих птиц образцом христианских семейных ценностей.
«Невероятная история семейного путешествия, которое принесет в мир новую жизнь. В самом суровом месте на Земле любовь находит путь»[525], – произносит Морган Фримен на фоне кадров идеальной пары императорских пингвинов, заботящейся о своем невероятно пушистом птенце. С этого момента фильм прибавляет в скорости и теряет в правдивости. Сценарий представлял ежегодный гормонально обусловленный поход императорского пингвина по ледяным полям для размножения как эпическую историю любви. Это была неправда, но она содействовала коммерческому успеху проекта. Идея притягивала христианских фундаменталистов, которые считали упорство императорских пингвинов аллегорией духовного подвижничества, а их поведение – примером для людей.
Консервативный кинокритик Майкл Медвед объявил «Марш пингвинов» «кинофильмом, который наиболее страстно утверждает такие традиционные нормы, как моногамия, жертвенность и воспитание детей». Группа под названием «Сеть 153 домовых церквей» организовала для участников семинар по лидерству «Марш пингвинов», чтобы обсудить влияние фильма на жизнь. «Некоторые пережитые [пингвинами] испытания, похоже, соответствовали христианским»[526], – заявлял организатор. Церкви бронировали целые кинотеатры для своих членов, и на момент написания этого текста фильм оставался вторым документальным фильмом по количеству просмотров в истории США (он был тесно зажат между «Фаренгейтом 9/11» Майкла Мура – критическим исследованием «войны с террором» администрации Буша – и «Никогда не говори “никогда”» Джастина Бибера).
Пингвины и в самом деле могут являться моделью правильного социального поведения – в буквальном смысле. Однако считать нелетающую рыбоядную птицу моральным образцом – не лучшая мысль. Большинство пингвинов не только не придерживаются традиционных христианских семейных ценностей, но в некоторых своих сексуальных похождениях поспорили бы даже с самым либеральным сообществом.
Начнем с того, что большинство пингвинов далеко не моногамны [527]. И самыми худшими нарушителями супружеской верности являются как раз те «романтические» звезды большого экрана – императорские пингвины, которые набирают огромные 85 % в смене партнеров от года к году. Для этого, однако, есть резон: поскольку они носят яйца на лапах, у них нет конкретных мест для гнездования и, следовательно, нет определенной точки рандеву, где партнеры могли бы встречаться в начале каждого сезона размножения. Наоборот, в попытках найти прошлогоднего партнера они должны были бы проталкиваться сквозь массовые драки и вопли. В тусовке из нескольких тысяч пингвинов, одетых в одинаковые одежды, и с очень ограниченным временем на поиски супруга довольно трудно сохранить верность.
Моногамия, когда она все же случается, может иметь розово-голубой оттенок. В обстоятельном труде о гомосексуальности у животных «Биологическое изобилие» (Biological Exuberance) канадский биолог Брюс Бэйджмил писал о пожизненном однополом партнерстве у Гумбольдтовых пингвинов. В книге Бэйджмила описывается весь спектр сексуальных свобод более чем у 450 видов: от горилл-геев до амазонских речных дельфинов, склонных при случае перепихнуться друг с другом в дыхало. Многие его наблюдения годами хранились в чуланах зоологов, поскольку не вписывались в дарвинистское мышление. Например, взаимную фелляцию орангутанов мужского пола один чересчур стыдливый биолог истолковал как «пищевую, а не сексуально мотивированную»[528]. Лишь совсем недавно представление о наблюдаемом в животном царстве естественном разнообразии полового поведения стало общепринятым – вместе с новыми теориями о том, как подобные сексуальные занятия снимают напряжение, способствуют выращиванию детенышей или просто служат для забавы.
Несколько гомосексуальных пингвинов Гумбольдта в зоопарке Бремерхафена в Германии были пойманы за попытками насиживать камни, как будто это были яйца. Чтобы, возможно, повлиять на сексуальную ориентацию пингвинов, зоопарк завез самок из Швеции, что привело в ярость ЛГБТ-активистов. Впрочем, разлучить пару, которая воспитывала птенца, не получилось
Однополые партнерства у пингвинов особенно хорошо документированы в зоопарках, где есть пары, которые прославил развевающийся радужный флаг. Дотти и Зи, два самца в зоопарке Бремерхафена (Германия), недавно отметили десятую годовщину совместной жизни и даже усыновили и вырастили вместе птенца. Впрочем, хотя прославление пингвинами сексуального разнообразия, возможно, не слишком приятно для наглухо застегнутых консервативных христиан, оно отчасти разочаровало и более либеральных пингвинолюбов. Вероятно, самой известной в мире однополой парой пингвинов были Рой и Сайлоу из зоопарка Центрального парка Нью-Йорка, ставшие прототипами героев детской книги «С Танго их трое» (And Tango Makes Three) и стяжавшие горячие симпатии ЛГБТ-сообщества после того, как они тоже вырастили птенца. Несколько лет спустя Сайлоу бросил своего партнера, с которым прожил шесть лет, и сбежал с самкой по имени Скраппи, что, по словам корреспондента New York Times, «потрясло мир геев»[529], а также доказало, что пингвин действительно противится пожизненной верности.
Количество разводов у пингвинов имеет тенденцию снижаться по мере удаления к северу от Антарктиды, где более теплый климат делает границы гнездового сезона более гибкими. Долг создания семьи не так жестко торопит пингвинов, и они могут потратить больше времени, чтобы найти прошлогоднего успешного партнера. Галапагосские пингвины – самые северные пингвины, живущие на экваторе, – оказались наиболее верными, у них каждый сезон сохраняется 93 % пар. Возможно, эта верность помогает им лучше координировать усилия по охлаждению птенцов, чтобы не дать им испечься до хрустящей корочки под яростным экваториальным солнцем, а может, и нет. Но надо надеяться.