[539]. Причем настолько, что вскоре в результате постоянного использования от него осталась только «мерзлая голова с самоклеящимися белыми “О” вместо окологлазных колец»[540]. Это все еще «достаточно стимулировало самцов копулировать и оставлять сперму на камне»[541] – зрелище, которого, вероятно, бедный Левик просто не вынес бы.
Но так ведут себя не только пингвины. «Любой, знакомый с птицами, знает, что за ними водится такое поведение», – объясняет Рассел со с трудом скрываемым раздражением. Поэтому я заглянула на онлайн-форум берд-вотчеров, чтобы узнать их мнение.
В треде, посвященном птичьей некрофилии, встречались сообщения о всевозможных проделках, например, «сизого голубя», оседлавшего «мертвую городскую ласточку», которая, как услужливо добавил свидетель, была «гораздо меньшей птицей»[542] – не говоря уже о том, что другого вида. Другой наблюдатель за птицами сообщил, что видел самку домового воробья, сбитую на дороге и, к несчастью, раздавленную с распростертыми крыльями, «как будто готовой отдаться самцу». Это действительно оказалось смертельным возбуждающим стимулом для самца воробья, который спустился к ней, чтобы спариться, и «тоже был раздавлен»[543]. Была также публикация об агрессивной встрече двух фазанов, когда один напал на другого, которого тут же сбила машина. «Эпизод закончился тем, что первый фазан оседлал умирающего и совокупился с ним». («Мрачная история, но у меня есть фотографии, если кому интересно!»[544] – жизнерадостно добавил автор поста.)
Наше понимание животных все еще сильно ограничено. «Вы должны быть очень осторожны, применяя к животным оценочные суждения, – подчеркивает Рассел. – Люди всегда стремятся проводить аналогии с человеческим поведением, но вы должны помнить, что это просто птица с очень маленьким мозгом».
Но что мы можем узнать о животном с большим мозгом, да еще во многом похожем на нас – людей? В последней главе вы увидите, как близко (порой слишком близко) мы подошли к одному из наших ближайших кузенов в животном мире – шимпанзе. Столетиями, в течение которых мы нащупывали линию, отделяющую «нас» от «них», мы сталкивались с некоторыми из наших главных страхов и навязчивых идей.
Шимпанзе
Животное, но такое исключительное, что человек не может созерцать его, не имея в виду себя[545].
Вид Pan troglodytes
У меня богатый опыт общения с животными, но один случай останется со мной навсегда. Я была в лесу Будонго в Уганде на съемках BBC, где присоединилась к исследовательской группе, которая изучала диких шимпанзе в течение почти десяти лет, сопровождая их, как тени, от рассвета до заката каждый день, пока они не привыкли к присутствию ученых и не стали игнорировать их. Это давало редкую возможность заглянуть в интимную жизнь наших ближайших родственников.
Но сначала их надо было найти. Это означало, что выходить следовало на исходе ночи и надеяться их застать, когда они будут просыпаться на своем «спальном дереве», и до того, как успеют скрыться в глубине леса.
Поход по спящим джунглям – упражнение по сенсорной депривации. Под пологом леса было темно, безветренно и до жути тихо, постоянный чавкающий ритм резиновых сапог – обычное средство защиты лодыжек от ядовитого возмездия со стороны спящих змей, которых мы могли потревожить, – создавал скудный звуковой фон для наших мыслей. Но солнце в тропиках встает быстро, и вскоре первые лучи начали озарять утренний туман теплым желтым светом, раскрывая буйство жизни вокруг нас.
Я всегда чувствовала, что дождевой лес – это мой храм, место, где я ближе всего к моему богу – эволюции. И Будонго – впечатляющее священное место: пятьсот квадратных километров плотных джунглей, обнимающих восточный край рифта Альбертин, части Великой рифтовой долины, где, как считается, сформировался сам человек. Это самый большой дождевой лес, какой еще есть в Восточной Африке, и, хотя многие из его величественных махагони [546] были срублены викторианцами для отделки лондонского Альберт-Холла, некоторые старые деревья еще стоят, достигая высоты двадцати этажей и возраста почти полтысячи лет.
Мы молча пробирались цепочкой сквозь туманы под этими древними деревьями, и мне казалось, будто я ухожу в прошлое. Затем началось крещендо отдаленных хриплых воплей. Этот нарастающий крик «вууп», сигнализирующий о волнении шимпанзе, разносится по лесу на многие мили и, кажется, проходит прямо сквозь тебя. У меня побежали мурашки по коже – почти то же самое, что было бы с другим шимпанзе. Мы приближались. Я почувствовала прилив адреналина. У шимпанзе устрашающая репутация. Хотя утверждения о том, что они в десять раз сильнее человека (и способны легко оторвать человеку руку), преувеличены (они сильнее лишь в два раза), я все равно никак не могла унять тревогу из-за того, что мы пришли с намерением их разбудить и даже не предложили банановый смузи на завтрак.
Мои спутники остановились под высоченным фруктовым деревом, показывая вверх. Сначала я ничего не видела; черные тела шимпанзе сливались с бесконечностью леса. Но через некоторое время мои глаза привыкли, и, как будто на волшебной картинке, шимпанзе проявились из сумерек: дюжина их прилежно поглощала утреннюю трапезу. Раньше я много раз видела шимпанзе, которые играли в зоопарке или пили чай «Брук Бонд» в телевизоре, но это совсем другое. Они были какими-то невероятно знакомыми, но в то же время незнакомыми; похожими и непохожими на нас. Эффект был завораживающим и странно эмоциональным. Я ощутила комок в горле и слезы на глазах. Это была такая трогательная сцена, будто открылось окно в наше далекое прошлое, а тот факт, что этих исчезающих существ все реже можно встретить в природе, делал ее еще более важной.
Мои грезы были нарушены звучным пуком. Дикие шимпанзе, как оказалось, подвержены сильному метеоризму – и это был громкий звук свободного и не чувствующего за собой вины животного, питающегося незрелыми плодами и не давшего бы ни фиги ради приличия. Я не была готова к этому особому рассветному хору, который больше походил на сцену из фильма Мела Брукса [547], чем на то, что я видела в документальном фильме Аттенборо. Но в этом не было ничего необычного. Команда сказала мне, что этот звук отдаленных труб – один из лучших способов найти потерянных шимпанзе на бескрайних просторах деревьев.
Мы не можем не искать свое отражение в животном царстве, но в шимпанзе мы видим зеркальное отражение, и сходство с нами сбивает с толку. Это возбуждает растерянность и страх, и в значительной мере из-за этого наш ближайший родственник тоже вошел в число неправильно понятых родственников-животных. Одержимость линией, которая нас разделяет – где она проходит и что будет, если ее пересечь, – привела к некоторым из самых глубоких заблуждений в истории науки.
«Конституция обезьяны горяча, и, поскольку это животное похоже на человека, оно всегда наблюдает за ним, чтобы подражать его действиям[548], – писала Хильдегарда Бингенская [549] в XII веке. – Она также разделяет привычки зверей, но оба эти аспекта ее природы несовершенны, так что ее поведение не является ни полностью человеческим, ни полностью животным; поэтому она непостоянна»[550].
Вряд ли немецкая монашка-провидица хоть краем глаза наблюдала непостоянную природу обезьяны. Для самых первых натуралистов человекообразные обезьяны были, в сущности, мифическими животными, их описания складывались из слухов и смешивались с рассказами о пигмеях, сатирах и странных диких людях, прикрывающих свои ягодицы собственными длинными ушами. В своей великой энциклопедии Плиний Старший утверждал, что обезьяны могут играть в шахматы, в то время как средневековые создатели бестиариев подчеркивали их смертельный страх перед улитками. Все признавали их пугающую способность имитировать человека, или «обезьянничать». Это делало обезьян дьявольскими тварями, потому что если человек был создан по образу и подобию Бога, то этот страшный волосатый двойник должен быть его вечным соперником. Под стать такому образу были и сюрреалистические иллюстрации, сопровождавшие эти ранние тексты. На одном особенно часто копируемом портрете изображена крупная волосатая женщина с гордой осанкой, впечатляющей гривой, массивными висячими сиськами и тростью.
Самые ранние европейские сообщения очевидцев о диких обезьянах были не менее странными. Одно из первых принадлежало Эндрю Баттелу, английскому путешественнику и каперу, схваченному португальцами в 1589 году и заключенному в тюрьму в Анголе. Баттел в течение восемнадцати лет то сидел в тюрьме, то участвовал в португальских торговых экспедициях в Африке. Наконец добравшись домой, в Ли-он-Си, хитрый парень из Эссекса сумел нужным образом рассказать свою историю. Он превратил неудачу в хорошо продаваемое приключение, которое включало пространное, хотя и несколько причудливое, описание (как принято думать) горилл и шимпанзе. Баттел описывал «две разновидности чудовищ, которые встречаются в тамошних лесах и очень опасны»[551], а затем привел смутный рассказ о волосатых, похожих на человека существах, которых он называл «понгуш и инжекуш»[552] – они строили дома на деревьях и били слонов дубинками.