. Так Темерлин начал рассказ-самооправдание об одиннадцати годах, проведенных в качестве «отца» шимпанзе.
Люси вошла в семью травматичным образом: в 1965 году жена Темерлина Джейн отняла шимпанзенка, которому было всего два дня, у матери, развлекавшей публику в калифорнийском цирке. Темерлин счел, что этот киднэппинг будет считаться «символическим эквивалентом акта рождения»[585] – утверждение, с которым многие матери могут позволить себе не согласиться [586]. В самом начале этого семейного «приключения» Темерлин задумался, насколько очеловечиться сможет Люси и сможет ли он, считающий себя «мальчиком еврейской мамы»[587], стать хорошим «отцом шимпанзе». История показала, что ответ на его психоаналитическое кликушество – оглушительное «НЕТ».
Начиналось все относительно безобидно. Люси научилась одеваться, использовать вилки-ложки и есть за столом рядом с семилетним родным сыном Темерлина, Стивом (который, как можно догадаться, сам прошел психотерапевтическую школу). Люси обучали амслену [588], в конце концов она освоила более ста слов, включая такие важные для шимпанзе термины, как «губная помада» и «зеркало». Она даже вырастила своего любимого котенка. Все было очень мило. Но затем последовала глава «Творческая мастурбация», и краски сгустились.
Примерно в трехлетнем возрасте Люси познакомилась с алкоголем, когда сперла выпивку у робкой жены зашедшего в гости коллеги. В книге Темерлин пишет, осознавая свою вину, что давал алкоголь сыну-тинейджеру, но, что интересно, не упоминает, что давал спиртное Люси. Каждый вечер перед ужином он «делал ей пару коктейлей»[589] – джин с тоником летом и виски с лимонным соком зимой. Люси в итоге научилась открывать бар с напитками и делала себе коктейли, причем ей нравилось лежать с коктейлем на диване и листать ногами журналы.
Как раз во время одной из таких сессий с выпивкой Темерлин заметил, что Люси оригинально использует наконечник их пылесоса Montgomery Ward. Он отметил, что это был вдохновляющий пример использования орудия – умение, которое когда-то считалось исключительно прерогативой человека и средством проведения этой важной линии между ними и нами, пока Джейн Гудолл не пронаблюдала, как шимпанзе используют прутики для выуживания термитов. Открытие Гудолл заставило ее учителя, доктора Луиса Лики, заявить: «Теперь мы должны переопределить, что такое “орудие” и что такое “человек”, – либо признать шимпанзе людьми»[590]. Интересно, стало бы переопределение Лики достаточно широким, чтобы, по мнению великого палеоантрополога, под него подошло находчивое использование Люси пылесоса.
Психоаналитик-фрейдист в Темерлине был очарован пробуждающейся сексуальностью Люси, и его заинтересовало, привлекают ли ее люди или шимпанзе. Поэтому, когда многие родители отобрали бы пылесос и заперли его в чулане, Темерлин вместо этого метнулся в магазин и купил «дочери» журнал Playgirl, чтобы посмотреть, предпочтет ли она этот женский порнографический журнал своему обычному фавориту National Geographic. Люси действительно проявила интерес к журналу, сосредоточившись на фотографиях обнаженных мужчин и поглаживая их в ключевых местах так энергично, что в конце концов протерла страницы. Довольный результатами, Темерлин далее предпринял необычный шаг, сбросив штаны и присоединившись к Люси в самоудовлетворении, «чтобы посмотреть на результат»[591].
С некоторым облегчением читаешь, что Люси проигнорировала высоконаучный онанизм Темерлина, сколько бы попыток он ни предпринимал. Вообще-то я бы на его месте предпочла опустить в своих мемуарах это довольно безвкусное не-событие. Но Морис К. Темерлин не таков. В главе под названием «Эдип-Шмедип» психоаналитик погрузился в серьезные выводы о том, что его отвергнутая эрекция была приятным свидетельством статуса «отца» для Люси и ее демонстрации внутреннего запрета на инцест (одна из его главных исследовательских навязчивых идей).
В конце концов поведение Люси стало слишком вызывающим, чтобы Темерлины могли с ним смириться. Она научилась обращаться со всеми замками в доме, часто убегала на улицу или запиралась изнутри, оставляя родителей снаружи (не слишком удивительно с учетом всего описанного выше). Темерлин заявил, что его «дочь» даже начала лгать. Когда ее ругали за обгаженный ковер, Люси отвечала на языке жестов – показывала пальцем на Сью, одну из ассистенток-аспиранток.
Морис Темерлин надежно задокументировал Люси в упражнениях с ее любимым пылесосом. Его исходная подпись ко второй картинке гласит: «После оргазма Люси впадает в приятную задумчивость, прежде чем вернуться к своему журналу». К счастью, фотографий самого Темерлина, участвующего в сеансе самоудовлетворения, в книге нет
В двенадцать лет, став совсем взрослой, Люси полностью вышла из-под «родительского» контроля. «Люси лезла всюду, – писал Темерлин. – Она могла взять и превратить гостиную в абсолютный хаос меньше чем за пять минут»[592]. Так что Темерлины с тяжелым сердцем поняли, что надо заканчивать домашний эксперимент и искать новую семью для их «дочки».
И вот тут Темерлин сделал самую страшную ошибку: он решил отправить Люси домой и выпустить ее на свободу.
Он сдал Люси в реабилитационный центр для шимпанзе в Гамбии в сопровождении еще одной своей аспирантки по имени Дженис Картер. Африканский лес был очень далек от жизни Люси в пригороде Оклахомы. Люси вряд ли когда-либо прежде встречала другого шимпанзе и совершенно не желала встраиваться в новое общество. Она не хотела есть дикорастущие фрукты и зелень, как другие шимпанзе, не говоря уж о том, чтобы спать на деревьях. Она приобрела куда более утонченные вкусы и теперь оказалась брошенной в джунглях без дивана и коктейльного бара. Дженис Картер посвятила несколько лет, пытаясь пробудить в Люси ее обезьяньи корни, но усилия в итоге оказались бесполезными. В конце концов «дочь» Темерлина была найдена мертвой, без рук, ног и шкуры. Подозревали, что Люси попалась браконьерам, к которым она, не боявшаяся людей, доверчиво приблизилась. Те, конечно, не упустили добычу, которая сама шла к ним в руки. Таков был конец Люси [593].
По счастью, изучение шимпанзе далеко ушло от нарциссических установок 1960-х годов и теперь главным образом состоит из наблюдений за ними в естественной среде обитания. Это гораздо труднее, чем смотреть за шимпанзе в управляемой человеком обстановке, – в чем я убедилась, когда присоединилась к доктору Кэт Хобайтер из Сент-Эндрюсского университета и ее команде в лесу Будонго в Уганде.
Начать с того, что дикие шимпанзе могут в поисках еды проходить от 10 до 20 километров в день. Держать их в поле зрения все равно что играть в прятки со спортсменами олимпийского уровня (которые могут высмеивать своих неуклюжих двуногих родственников со своего хайвея на вершине дерева). Тем не менее Кэт была настойчива. Она была уверена, что документирование естественной жизни шимпанзе не только позволит больше узнать о них самих, но и создаст прочную основу для изучения происхождения человеческого поведения.
«Я думаю, благодаря Люси и другим окультуренным обезьянам мы можем задать вопрос, что могут сделать человекообразные обезьяны в необычных условиях. Ответ гласит, что необычные обезьяны могут сделать необычные вещи в необычных обстоятельствах! Конечно, есть существенные этические резоны, по которым мы ни за что не станем воспроизводить эти работы сегодня. Но кое-что из этого справедливо и в современных условиях содержания в неволе. Вы можете тестировать обезьян на головоломки или проводить опыты в контролируемых условиях, что невозможно в дикой природе. Однако, независимо от того, насколько хорош зоопарк или реабилитационный центр, среда обитания этих обезьян остается скорее человеческой, чем обезьяньей».
Кэт хочет изучать поведение шимпанзе вдали от людей, которые могут влиять на результаты. Для этого ей и всякому, кто решает к ней присоединиться (например, я), приходится становиться невидимкой, думать как шимпанзе и следовать строгим правилам – в первую очередь не смотреть в глаза. Прямой взгляд – акт агрессии для шимпанзе, и нарваться на драку с предметом изучения – не слишком хорошо для тех, кто пытается быть незаметным (или хотя бы избежать серьезных травм).
Когда мы были всего лишь в метре от семейной группы, занятой общим грумингом, мать-шимпанзе подняла глаза и поймала мой взгляд. Я последовала указаниям Кэт и тут же отвела глаза, сердце стучало в груди. Я подняла листик и сделала вид, будто внимательно его осматриваю, а в это время краем глаза следила за реакцией. С огромным облегчением я увидела, что мать-шимпанзе по-прежнему поглощена выдергиванием и поеданием клещей у своих сыновей-подростков.
Второе требование Кэт в полевой работе – беззвучность, что я старалась поддерживать. Но я не предвидела одного – как же трудно заставить молчать язык тела. Общение шимпанзе в основном состоит из тонких жестов рук и смены выражений лица. Их болтовня мирная, и я была поражена тем, что они жили в относительной тишине – не считая пуканья. Именно жесты пыталась расшифровать Кэт, чтобы составить первый в мире словарь языка шимпанзе. Шимпанзе, живущие в неволе, такие как Люси, возможно, попадали на обложку журналов, освоив до 250 слов на амслене, но дикие шимпанзе в джунглях не нуждаются в таких словах, как «помада» и «зеркало», и обходятся гораздо меньшим количеством. К настоящему времени Кэт перевела около семидесяти жестов для своего новаторского глоссария.
Многие жесты похожи на наши. Рукопожатие – знак установления дружеской связи, точно как у бизнесменов, заключающих сделку. Я видела шимпанзе, использующих руку ладонью вверх, чтобы попросить прощения, и поцелуй, чтобы п