Нет смысла перечислять все студенческие бунты или разоблачённые подпольные организации в университетах на исходе XIX в. Достаточно напомнить несколько моментов, слишком ярко отразившихся в нашей истории.
Студент физико-математического факультета Петербургского университета Александр Ульянов (все помним, чей старший брат?) не только готовил покушение на царя, но и был лидером ряда легальных студенческих объединений – председателем научно-литературного общества при своём университете и лидером «Союза землячеств», неформальных студенческих объединений имперской столицы. Показательно, что после ареста неудавшихся террористов руководство университета поспешили отправить царю покаянное послание: «Три злоумышленника, недавно сделавшиеся к великому несчастью С.-Петербургского университета его студентами, своим участием в адском замысле и преступном сообществе нанесли университету невыносимый позор. Тяжко, скорбно, безвыходно! И в эти горестные дни С.-Петербургский университет в целом его составе, все его профессора и студенты, ищут для себя единственного утешения в дозволении повергнуть к священным стопам Вашего Величества чувства верноподданнической преданности и горячей любви…»
Раболепный стиль покаяния вызвал неприятие даже у тех, кто не сочувствовал революционерам. Царь же ответил руководству столичного университета показательно сухо, на грани официальных приличий. Четырёх студентов приговорили к смерти и повесили, на суде все четверо вели себя мужественно и вызывающе. Процесс и казнь в итоге стали настоящей агитацией против самодержавия.
Едва ли способствовал укреплению авторитета власти и неуклюжий «циркуляр» Министерства народного просвещения, требовавший брать от всех студентов подписку, что они обязуются не принадлежать ни к какому «тайному обществу» и не участвовать без разрешения начальства в каких-либо «сборах» и демонстрациях.
В самом Петербургском университете дошло до откровенного маразма – студенческую читальню, где любили собираться неудавшиеся террористы Александра Ульянова, быстро перестроили в туалет. Естественно, такое действо тут же стало посмешищем в глазах студентов, соревновавшихся в сочинении едких эпиграмм, рифмующих «читальня» и «сральня» в адрес начальства и власти вообще. Не удивительно, что только за один 1887 г., год казни студентов в Шлиссельбурге, из главного столичного университета властям пришлось исключить по политическим мотивам более 16 % учащихся. Нет нужды говорить, что исключенные по «подозрению в неблагонадёжности» представители элиты (а люди, способные учится в высшей школе, вне сомнений элита для ещё неграмотной страны) на всю жизнь превращались во врагов существующего строя.
Исключённые из вузов могильщики монархии
Далеко не все студенты царской России увлекались радикальной политикой, как и политикой вообще. Однако общие настроения неприятия абсолютной монархии, переплетаясь с типично молодёжным бунтарством, определяли дух высшей школы. Исход XIX в. закончился первой «всеобщей стачкой» российского студенчества. Начавшись в феврале 1899 г. с мелкого конфликта в Петербургском университете, волнения в итоге охватили вузы по всей стране, от Варшавы до Томска.
Достаточно перечислить лишь некоторых студентов, исключенных по итогам тех событий: Борис Савинков (будущий террорист № 1), Николай Брюханов (будущий нарком финансов СССР), Николай Бурденко (будущий главный хирург нашей армии в годы Великой Отечественной войны), Поликарп Мдивани (будущий первый руководитель советской Грузии и Закавказья), Пинхас Рутенберг (будущий убийца Гапона), Антанас Сметона (будущий диктатор самостийной Литвы), Максимилиан Волошин (в скором будущем крупнейший поэт «Серебряного века»).
Этот список, далеко не полный, говорит сам за себя. Как заметил маститый американский историк и «советолог» Ричард Пайпс: «Если всё же попытаться установить события, не просто предвосхитившие 1917 год, но и прямо приведшие к нему, то наш выбор должен пасть на студенческие волнения, прокатившиеся по российским университетам в феврале 1899 года…»
Хотя по законам царской России духовные семинарии не относились к высшей школе, но по уровню образования во всё ещё малограмотной стране их логично ставить вровень с вузами. И тогда выйдет, что уже в 1899 г. кое-где дошло до стрельбы со стороны учащихся-бунтовщиков. Семинаристы (вроде бы носители официальной идеологии той эпохи – православия) вообще были едва ли не радикальнее студентов, а выстрелы прозвучали в Смоленской семинарии. Тогда обошлось без жертв – стреляли в дверь директорского кабинета, где руководство семинарии пряталось от будущих священников, впавших в раж молодёжного бунта. Если же вспомнить что из недоучившихся, исключённых семинаристов вышла масса врагов монархии – от Сталина (Тифлисская семинария) до лидера украинских сепаратистов Петлюры (Полтавская семинария) – очевидно, что царизм проигрывал молодые души не только в обычных вузах, но и в своих главных «идеологических» центрах.
Нет нужды упоминать, что студенты приняли самое активное участие во всех трёх революциях. Но стоит подчеркнуть, что крушению монархии в феврале 1917 г. предшествовали и чисто студенческие волнения. Так 25 января того года в Москве на Моховой улице полиция разогнала крупную студенческую демонстрацию. Казанский университет накануне февральских событий в столице бастовал уже вторую неделю, протестуя против ареста полицией трёх студентов (двух эсеров и одного большевика). С начала февраля забастовки и волнения охватили целый ряд крупнейших вузов по стране – Харьковский, Саратовский, Новороссийский университеты…
Студенческий след сталинизма
Уже к 1940 г. учащихся вузов в СССР насчитывалось в 6 раз больше, чем в Российской империи накануне крушения монархии, а к 1970 г. – больше в 35 раз! Высшее образование осталось престижным, но многомиллионное советское студенчество уже не было чем-то элитарным. Исчез ярко выраженный корпоративный дух, так отличавший студентов в эпоху монархии. В сочетании с жёстким и долгое время эффективным идеологическим диктатом одной партии, всё это не оставляло места для каких-либо неофициальных студенческих движений и тем более волнений.
Советская эпоха радикально сменила облик студенчества. К тому же в 20-40-х гг. минувшего века типичный студент это не вчерашний гимназист и школьник, а нередко уже успевший повоевать мужчина. Естественно, такие студенты скорее попадали не в молодёжную, а во вполне «взрослую» политику.
Однако чисто студенческий радикализм всё же отразился в истории СССР, притом в истории его первого, сталинского периода. Вспомним, что большая партийная и государственная карьера Георгия Маленкова началась на электротехническом факультете МВТУ – Московского высшего технического училища (сегодня МГТУ им. Баумана). В 1923-25 гг. в стенах училища Маленков с товарищами, среди которых тоже найдётся ряд будущих наркомов, министров и членов советского правительства, порою жёстко, до драк сталкивались с таким же студентами-«троцкистами». Поскольку именно в те годы было ещё не вполне ясно, кто же из них «оппозиция», а кто «генеральная линия партии», то мы можем смело считать всё это студенческими протестами и волнениями.
Словом, буйный студенческий след отыщется даже у сталинизма и транзита власти от Сталина к Хрущёву. При последнем, как и при Брежневе, массовых студенческих волнений не замечено, хотя отдельные яркие инциденты случались – и далеко не всегда привычного либерально-диссидентского толка. Так в марте 1967 г. один из студентов МАИ (Московского авиационного института) разбросал на Красной площади листовки, в которых, как писалось в последовавшем уголовном деле, «проповедовал отдельные идеи Мао-Цзэ-дуна». Примечательно, что это студенческое выступление у Кремля случилось за год до распиаренной западными СМИ демонстрации диссидентов в августе 1968 г.
Но в целом, ни знаменитые «хунвейбины» (во много именно студенческое движение), ни еще более знаменитые студенческие бунты в Париже того же 1968 г. не вызвали сочувствия учащейся массы советской высшей школы – при ещё бодром Брежневе для студентов СССР все громкие ужимки их зарубежных сверстников оставались «левее здравого смысла»… Советское студенчество счастливо пребывало вне политики (если не считать за таковую спор «физиков и лириков») до самой перестройки и распада СССР. Впрочем, и в те переломные годы самыми заметными и тем более ведущими политическими силами выступили отнюдь не вчерашние школьники.
Глава 73. «На отдаленном Востоке нашего Отечества…» – судьба человека, превратившего Сахалин в остров
Две столетия назад еще не было Дальнего Востока – был «крайний Восток» или «отдалённый Восток». Настолько отдалённый и неизвестный, что даже Сахалин официально считался полуостровом. Правду о географии Сахалина открыл человек, действовавший без приказа. Он же, вопреки прямому приказу, основал первое русское селение в устье Амура. Расскажем, каким был этот человек и почему он действовал именно так.
Спаситель царского сына
Двадцать лет назад турецкое ядро пролетело между его ног, вырвав куски мяса с внутренней поверхности обоих бёдер. Невероятный выстрел, невероятное ранение и столь же фантастическое везение – князь выжил. Теперь светлейший князь Меншиков, правнук знаменитого фаворита Петра I, возглавлял русский флот. В тот день на исходе лета 1848 года перед князем и адмиралом, высоким седым красавцем, стоял невзрачный флотский офицер – приземистый, со следами оспы на круглом лице. Некто Геннадий Невельской.
Светлейший князь, адмирал и морской министр Российской империи Меншиков Александр Сергеевич (1787–1869)
Если бы не мундир, то посетителя адмиральского кабинета можно было принять за крестьянина. Впрочем, князь Меншиков не только храбрый боевой офицер – опытный царедворец, умело лавирующий в высшем свете Петербурга, он хорошо знал, кто стоит перед ним. По слухам, капитан-лейтенант Невельской недавно спас царского сына.