Конечно, большинство ссыльных в Якутии XVIII века составляли не аристократы и государственные преступники, а обычные крестьяне и уголовники. Правда, на берегах Лены они получали необычную роль – их насильно определяли в ямщики на «Приленском тракте» из Иркутска в Якутск. Труд по «гоньбе», как тогда называли перегон конных обозов, на почти три тысячи вёрст между этими городами был очень тяжёл.
Ставшие ямщиками ссыльные обязаны были жить и работать на десятках «почтовых станций», затерянных в тайге. И как писал очевидец, ямщики из ссыльных «по невозможности завести в тех местах хлебопашество и скот, не только не были в силах исполнять гоньбу, но и сами умирали с голоду…»
Чтобы спасти даже не ссыльных, а функционирование тракта, государственные власти приказали окрестным якутам снабжать подневольных ямщиков лошадьми и необходимыми продуктами. Трудом ссыльных обслуживалась и появившаяся в 1772 году паромная переправа, позволявшая из города Якутска попасть на правый берег Лены. За труд на переправе ссыльным платили по 5 копеек в день – хорошие по тем временам деньги для европейской части России, но на дальневосточных землях, с их высокими ценами, этого едва хватало на пропитание.
В 1781 году государственные власти подсчитали, что ссыльные составляют четверть всего русского населения Якутии.
«В стране метелей и снегов, на берегу широкой Лены…»
В самом конце XVIII века якутская ссылка пополнилась некоторым количеством знатных поляков. Например, в 1796 году в Жиганск по указу царицы Екатерины II за участие в восстании против России сослали Яна Оскирко, самого богатого помещика Литвы и Западной Белоруссии. Однако польские мятежники пробыли в Якутии недолго, их вскоре амнистировал новый император Павел I.
Зато начавшийся XIX век подарил реке Лене не только новых ссыльных, но и первые стихи о якутской ссылке. В 1825 году в столичном Петербурге будущий руководитель декабристов Кондратий Рылеев опубликовал поэму «Войнаровский», написанную в популярном тогда стиле мрачного романтизма и начинавшуюся с описания Якутии, именно как места ссылки:
В стране метелей и снегов,
На берегу широкой Лены,
Чернеет длинный ряд домов
И юрт бревенчатые стены…
Никто страны сей безотрадной,
Обширной узников тюрьмы,
Не посетит, боясь зимы
И продолжительной и хладной.
Однообразно дни ведёт
Якутска житель одичалый;
Лишь раз иль дважды в круглый год,
С толпой преступников усталой,
Дружина воинов придёт…
И хотя впервые реку Лену мимолётно упомянул в стихах ещё Ломоносов, но именно поэма Рылеева стала первой поэзией на русском, посвященной как якутской ссылке, так и Якутии вообще. Будущий лидер декабристов в стихах описал судьба одного из самых знаменитых якутских ссыльных предыдущего столетия – Андрея Войнаровского, племянника и подельника гетмана Мазепы.
Вместе со своим дядей-гетманом, Войнаровский изменил царю Петру I и переметнулся к шведскому королю. На службе у врагов России изменник получил чин полковника шведской гвардии. Активно ездил по европейским столицам, агитируя против «русской тирании» и содействуя попыткам Карла XII создать большую антироссийскую коалицию из поляков, турок, австрийцев и шведов.
Спустя несколько лет столь опасный перебежчик был выкраден нашими спецслужбами. Однако тут Войнаровскому повезло – к царю в Петербург его доставили в день рождения будущей царицы Екатерины I. По случаю праздника, император Пётр помиловал изменника, заменив ему смертную казнь вечной ссылкой в Якутск.
В ссылке на берегах Лены племянник гетмана Мазепы провёл долгие 23 года до самой смерти, по свидетельствам очевидцев, «уже одичав и почти забыв иностранные языки и светское обхождение». Кстати, сам гетман Мазепа, до того как изменить России, вполне пользовался плодами ссылки на берега Лены. Ведь именно по его доносу был сослан в Якутск вместе с сыном предыдущий запорожский гетман.
Любопытно, что предисловие к поэме Рылеева написал другой будущий декабрист и поэт, Александр Бестужев-Марлинский. Всего через несколько месяцев после публикации первых стихов о якутской ссылке, Рылеев и Бестужев примут участие в неудачном восстании декабря 1825 года. В итоге Рылеева казнят, а Бестужева-Марлинского сошлют… в Якутск.
Декабристы в якутской ссылке
По итогам неудачного восстания 1825 года на территории современной Якутии в ссылке побывали одиннадцать декабристов. Суровые берега Лены, конечно, были лучше тюремных казематов и каторги. Декабристов хотя и лишили дворянских званий и чинов, но столичные ссыльные благородного происхождения вдали от Петербурга пользовались уважением местного начальства и относительной свободой.
Штабс-капитан гвардии, друг Пушкина и Грибоедова, Александр Бестужев-Марлинский оказался в самом Якутске. Его соседом по месту ссылки стал отставной генерал Семен Краснокутский, участник войн против Наполеона и герой Бородинского сражения, награжденный золотой шпагой за храбрость, а за содействие декабристам приговорённый к 20 годам «поселения в Якутскую область».
Чуть позже, в 1828 году в Якутск после каторги в Чите прибыл под конвоем граф Захар Чернышёв и поселился в одном дом с Бестужевым. «Теперь есть с кем потолковать о старине, о Петербурге, о словесности…» – писал столичным друзьям обрадованный Бестужев.
В Вилюйске, в 400 верстах к северо-западу от Якутска, отбывал ссылку отставной полковник Матвей Муравьев-Апостол, брат одного из казнённых в Петербурге руководителей восстания. Недалеко от него, в селе Верхневелюйском находился ссыльный поручик Аполлон Веденяпин.
Бывший лейтенант флота Николай Чижов провёл в Олёкминске на берегу Лены семь лет ссылки. В январе 1827 года сюда же, едва живым от морозов, привезли ссыльного подпоручика лейб-гвардии Андрея Андреева, возлюбленного сестры поэта Грибоедова. В Олёкминске два декабриста построят первую мельницу.
Двум декабристам – поручику Николаю Бобрищеву-Пушкину и бывшему столичному гвардейцу Михаилу Назимову – довелось побывать в ссылке на берегах Колымы. Здесь нравы были куда грубее «столичного» Якутска. Местное начальство, испугавшись, что им прислали больших преступников аж из самого Петербурга, держало декабристов взаперти под охраной. К счастью для Бобрищева-Пушкина и Назимова их колымское заточение продлилось недолго, ссыльных вернули в более южные места, и Колыма им запомнилась в основном вяленой рыбой – единственной пищей, доступной там посреди зимы.
Несколько лет в посёлке Витим (сегодня это Ленский район Якутии, а тогда Киренский уезд Якутской губернии) провел ссыльный подпоручик Николай Заикин. Здесь в итоге оказалось три декабриста – Заикин, возвращённый с Колымы Назимов и прибывший из забайкальской каторги бывший поручик Николай Загорецкий. Трое ссыльных сами построили себе дом на берегу Лены, завели огород и начали обучать местных крестьянских детей грамоте. Николай Заикин стал единственным из декабристов, кто умер на земле современной Якутии – он скончался от тифа в 1833 году.
И всё же от ссыльных мятежников в Якутии осталась не только одинокая могила – именно благодаря декабристам на берегах Лены родится русская дальневосточная литература! О ней и последующей истории якутской ссылки читайте во второй части нашего рассказа.
Глава 81. Якутская ссылка – от поэтов до конокрадов
Тайга и тундра Якутии стали местом ссылки ещё в XVII веке, почти сразу после присоединения этого обширного и северного края к нашей стране. Невольные путешествия сюда совершали как простые крестьяне, так и самые знатные и известные люди Российской империи.
Продолжаем рассказывать историю якутской ссылки, породившей первую дальневосточную литературу России.
«Вы ничего не видали, не видев Лены весною…»
После восстания декабристов на берегах Лены оказалось одиннадцать ссыльных мятежников. Могучая природа и жизнь «дикого края» поразили бывших столичных дворян. «Вы ничего не видали, не видев Лены весною…» – писал из ссылки поэт Бестужев-Марлинский.
Бестужев ещё до ссылки интересовался далёкой Якутией и её обитателями, а уж оказавшись на много лет невольным гостем берегов Лены, не смог не отразить увиденное и пережитое в своём творчестве. И до Бестужева были путешественники, описывавшие якутскую природу и местную жизнь. Но именно ссыльный декабрист стал первым в истории, кто дал картины Якутии и вообще российского Дальнего Востока в художественной прозе. Бестужев назвал их «Сибирские рассказы» (дальневосточные земли в ту эпоху именовали исключительно «Восточная Сибирь»). И эти рассказы производят впечатление даже спустя два столетия – не случайно ими некогда зачитывался сам Пушкин.
Бестужев первым художественно описал зиму в приполярной тундре, «струи вчерашних метелей» на сугробах и рассвет, «кровавый» в промороженном «густом» воздухе. Впрочем, романтичный автор не удержался и от охотничьих баек, вроде истории о том, как на тракте из Якутска в Охотск бурые медведи умело и регулярно крадут водку или как на Колыме гончие собаки связывают белых медведей упряжью от нарт…
Зато сделанное Бестужевым-Марлинским описание пожаров дальневосточной тайги и ныне остаётся самым впечатляющим: «Но кто опишет ужасную красоту лесных пожаров, столь обыкновенных в Сибири! Далеко встречают путника, плывущего по реке Лене, облака дыма. Наконец, видны и волны пламени, разливающегося по горам – иной утес кажется драконом с огненною гривою. С треском дожирает пламя валежник, сухой лес и опушку. Высокие кедры и сосны обгорают только до половины. Огонь ползет, вьется по ним, как змея, яркое зарево играет над головою, река то двоит картину, отразив её в лоне своем, то опять застилается клубьями дыма, и путник вплывает под свод его, будто в мрачное жерло ада…»
Ссыльный поэт не обошел и дальневосточный фольклор, ему понравились местные предания и страшные легенды, о которых он писал не без юмора: «Рассказывали мне жители Якутска о чудесах и удальстве, о приворотах и порчах колымских и камчатских волшебниц!.. От одного воспоминания у меня становятся дыбом усы… Сначала, что таить греха, я было дерзнул кое о чем усомниться, но, когда меня чуть-чуть не разжаловали в безбожники за то, что не верил в чёрта, я отступился от своего, как они говорили, непроученого бесами разума…»