Так что у Киево-Могилянской академии яркий след в прошлом нашего Отечества, не зря русские историки XIX в. с почтением именовали её «Старой Киевской Школой» (именно так, все три слова с большой буквы). Однако ряд моментов мешает нам посчитать эту заслуженную «Школу» первым университетом России.
«Ради благоискусных дидаскалов…»
Гоголь, хорошо знавший историю своей малой родины, не зря подчеркивает специфический характер обучения сыновей Бульбы: «Они были отданы в Киевскую академию, потому что все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно позабыть его… Тогдашний род учения страшно расходился с образом жизни: эти схоластические, грамматические, реторические и логические тонкости решительно не прикасались ко времени, никогда не применялись и не повторялись в жизни. Учившиеся им ни к чему не могли привязать своих познаний, хотя бы даже менее схоластических. Самые тогдашние ученые более других были невежды, потому что вовсе были удалены от опыта…»
Конечно, Николай Васильевич слишком строг и литературно перегибает, но подчеркнуто «несветский» характер Киевской академии бесспорен. При этом в царской России – как по традиции, так и в нормах законодательства – религиозные и военные учебные заведения всегда очень чётко и строго отделялись от общегражданских. Поэтому и Киево-Могилянскую академию, и возникшую чуть позже в Москве по её образцу Славяно-греко-латинскую академию, при всём уважении, следует считать именно религиозными учебными заведениями. Обучение «светских» слушателей в их стенах было сугубо побочным, во всех смыслах «факультативным». Не случайно обе «Школы» стали прямыми предшественниками двух и ныне существующих духовных академии, соответственно Киевской и Московской.
При этом в строгом смысле первый классический Университет в России собирался создать даже не Пётр I, а его старший брат, позабытый широкой публикой царь Фёдор Алексеевич. На троне он пробыл всего 6 лет, умер на 20-м году жизни и ничем заметным в истории отметиться не успел. Однако именно в годы его царствования был подготовлен проект указа: «В богоспасаемом граде Москве ради благоискусных дидаскалов и изощрения разумов храмы чином Академии устроити…»
«Дидаскалами» в античной Греции и Византии именовались педагоги высших школ. Проект царского указа планировал именно классический университет, дающий не только богословское образование, но и «учение правосудию и прочим всем свободным наукам». Предполагалось, что после создания такой «Академии» на все «государские чины», кроме воинских, смогут претендовать только её выпускники.
Однако дальше проекта царского указа дело не пошло. Более того, не пошло оно даже у бесспорно великого царя-реформатора Петра I. Учреждая в 1724 г. Академию наук (точнее «Академию наук и курьёзных художеств») первый русский император задумал при ней и первый русский Университет. Приглашенные из Европы профессора должны были читать лекции русским студентам.
Исходный замысле Петра был крайне амбициозен. Базировался он на проекте Готфрида Лйбница, выдающегося немецкого учёного той эпохи, одного из отцов математического анализа. Царь и математик были лично знакомы, не раз встречались. Лейбниц представил Петру первый не только в России, но и в Европе проект общегосударственной системы образования, венчавшийся университетами для подготовки «гражданских чиновников» и Академией наук с «научными предприятиями», сегодня мы бы их назвали НИИ. При этом университеты в данном проекте мыслились именно государственными учреждениями, а не автономными корпорациями, как то повелось в Европе со средних веков. «Область неограниченной свободы» Лейбниц прямо называл «постыдным недостатком, укоренившимся в немецких университетах и академиях».
«Ни образа, ни подобия университетского…»
Царь-реформатор умер через год после учреждения Академии наук. При этом он оставил стране вполне эффективную систему военного образования. Морская академия (начинавшаяся как «Школа математических и навигацких наук», а ныне Санкт-Петербургский военно-морской институт), Инженерная и Артиллерийская школы – всё это весьма солидные для той эпохи вузы, но именно военные. И как показала история последующего столетия высшее военное и прикладное образование в Российской империи оказалось на уровне – с честью выдержало строгие экзамены в многочисленных победоносных войнах.
Зато с общегражданским высшим образованием ситуация оставалась печальной почти весь XVIII в. «При Академии наук не токмо настоящего университета не бывало, но ещё ни образа, ни подобия университетского не видно…» – писал великий Ломоносов уже в эпоху Екатерины II.
В России того столетия банально не хватало достаточного числа грамотных людей. Почти всех дворян (единственного сословия с поголовной грамотностью) забирала военная карьера, а редкие грамотеи из более низких сословий в основном шли по «духовной» стезе – помимо качественных армейских вузов в стране имелась и развитая система религиозного образования, в т. ч. высшего. С учетом, что даже к началу XIX в. доля грамотного населения в Российской империи не превышала 5 %, человеческой базы для университетских «свободных наук» просто не было.
Мы все знаем про МГУ – во всех смыслах первый вуз и Российской империи, и СССР, и РФ. Но основанный в 1755 г. Московский императорский университет первые полвека существования был весьма скромным по масштабам – не более сотни студентов всех курсов и факультетов. При этом он регулярно испытывал трудности с набором студентов. Так в 1765 г. на юридическом факультете обучался только один единственный студент, а спустя три года подобная картина повторилась на медицинском факультете.
Кстати, помимо Московского при Елизавете Петровне планировали открыть еще один императорский университет на букву М – «Малороссийский» на Украине. Проект лоббировал последний гетман Запорожского казачьего войска Кирилл Разумовский, брат фаворита и тайного супруга царицы. Однако на второй общегражданский вуз тогда не хватило ни денег, ни претендентов на гордое звание «студиоза», как на языке той эпохи именовали студентов.
«С душою прямо гёттингенской…»
В итоге вторым вузом в истории нашего Отечества оказался… Кёнигсбергский университет. Русская армия взяла столицу Восточной Пруссии в 1758 г., и регион стал губернией Российской империи. Жители – в том числе преподаватели университета, одного из старейших в Германии! – дружно присягнули на верность дочери Петра I. Иммануил Кант, знаменитый отец немецкой классической философии, тогда даже отправил русской царице прошение «всемилостивейше назначить» его на место ординарного профессора по кафедре логики и метафизики. Из России в Кёнигсбергский университет сразу прислали семерых юношей для обучения – двое из них впоследствии стали профессорами МГУ.
Хотя Кёнигсбергский университет числился российским менее 5 лет, но в нём на протяжении всего XVIII в. обучалось немало студентов, либо русских, либо отметившихся в истории нашего Отечества. Например, выпускниками этого восточно-прусского вуза были фаворит царицы Анны Иоанновны герцог Бирон, уже упоминавшийся гетман Разумовский и погибший в ходе восстания декабристов герой наполеоновских войн Михаил Милорадович (последний как раз являлся студентом у Канта).
Надо признать, что два десятка немецких университетов были еще одной причиной, по которой в России долгое время не возникало собственных высших школ «свободных наук». Германия тогда была раздроблена, но при этом лидировала в Европе по числу солидных университетов. Эти маститые вузы, прославленные ещё со средних веков, буквально высасывали из России тех немногих, кто мог и хотел стать студентом, а не военным кадетом или «духовным» семинаристом. По подсчётам историков, от Петра I до Николая I в германских университетах обучалось минимум 924 россиянина – это для нас цифра более чем скромная, а для эпохи, когда весь МГУ насчитывал максимум сотню «студиозов», данное количество весьма внушительно.
Если же вспомнить, что и профессора с преподавателями в России массово были «из немцев», то следует признать – высшее гражданское образование по начало XIX в. у нас было во всех смыслах немецким. Ситуация стала меняться только в эпоху Пушкина, но и у него в «Евгении Онегине» есть характерные строки о типичном штатском дворянине:
По имени Владимир Ленской,
С душою прямо гёттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды…
«Геттингенская душа» и прочие германские «учёности плоды» – это именно о Гёттингенском университете в Саксонии, одном из крупнейших вузов Западной Европы на рубеже XVIII–XIX вв., популярном и у русской дворянской молодёжи.
Но вернёмся от Пушкина в эпоху его дедов. Любопытно, что первая критика засилья иностранного духа в русском высшем образовании прозвучала на государственном уровне именно при царице-«немке», Екатерине II. В 1787 г. заведующий народными училищами коллежский советник (гражданский аналог полковника) Осип Козодавлев представил императрице «Планъ учрежденiю въ Россiи университетовъ».
Сам Козодавлев вместе со знаменитым диссидентом Радищевым получал образование в Лейпцигском университете, но в преамбуле к плану писал: «Польза российскаго государства требует, чтоб науки в российских университетах преподавались на языке народном. Где науки преподаются на языке иностранном, тамо народ находится под игом языка чуждаго, и рабство сие с невежеством нераздельно. Число учёных в государстве как бы велико ни было, но если они преподавать науки будут не тем языком, которым говорит народ, то просвещение пребудет только между весьма малою частью граждан, а народ останется в невежестве…»
Царица Екатерина II благосклонно отнеслась как к критике немецкого засилья, так и к планам по создание сети университетов. Предполагалось в дополнение к Московскому открыть университеты в Пскове, Чернигове, Пензе и в только что основанном городе Екатеринославе – столице недавно отвоёванной у татар и турок Новороссии. Наместник этого нового края Григорий Потёмкин получил указ: «Основать Университет, в котором не только науки, но и художества преподаваемы быть долженствуют…» Указ в сущности делал новый вуз инструментом освоения нового края, предписывая принимать студентов «как российскаго языка, так и тех, кои греческий, татарский, или иной язык употребляют…»