Через минуту, овладев собой, Вадим Петрович собрался было выйти, но дверь перед ним распахнулась, и он увидел на пороге мать, неестественно выпрямленную, с длинной, вытянутой шеей, и за ней — отца в подтяжках, тучного и круглого, как воздушный шар, и Анна Александровна сказала с ужасом и изумлением:
— Как… ты, мой сын, культурный, образованный человек… оскорбил и ударил сестру?!
— Вон из нашего дома!! — заорал и затопал на него отец, весь красный от негодования. — Вон отсюда, мерзавец!!
Вадим Петрович судорожно юркнул между Анной Александровной и косяком, пробежал в переднюю, с лихорадочной поспешностью оделся, пряча глаза от взглядов родных, и, схватив портфель, выскочил из дому. На душе у него было скверно…
Наутро, заночевав в гостинице, он пошел в институт, и оказалось, что там его ожидает сюрприз — творческая командировка в Болгарию, на три месяца, начиная с апреля, — время было подходящее: март был крайним сроком представления проектов на конкурс, так что с оформлением необходимой для этого документации, требовавшим личного контроля и подталкивания Вадима Петровича, он успевал и, значит, мог уехать со спокойной совестью.
Заполнив все нужные для поездки за границу (первую в своей жизни!) бланки, доложив Капителину о текущих долах филиала и заверив его, что, судя по ходу строительства, цветной квартал к марту месяцу должны сдать под отделку, Вадим Петрович дружески распрощался с начальством и уехал в Лесопольск в приободренном настроении. Но дома ждали его неприятности: любимец Вадима Петровича карликовый пинчер искусал в его отсутствие сынишку Юрку…
Пинчер Буль, как его назвал Вадим Петрович, подрастая (по размером оставаясь не больше взрослого котенка), все чаще проявлял свой злобный и кусачий норов. Однако никакого беспокойства по этому поводу у хозяина не возникло: Вадим Петрович считал, что порядочной собаке и положено быть злой — ко всем, за исключением хозяев, разумеется. И когда у него на глазах его Буль впервые тяпнул гостя, — им оказался Жорка Селиванов, — Вадим Петрович так объяснил это вслух (для себя и для Жорки): у пинчера настолько острая реакция на чужих, что достаточно было Жорке неосторожно махнуть рукой — и Буль это понял как покушение на хозяина, поэтому и тяпнул. По тайному мнению Вадима Петровича, он это проделал мастерски: черный, лоснящийся, с крошечной крысиной мордочкой, на которой яркими бусинами желтели глаза, он беззвучно вскинулся вверх на целых полтора метра — да еще и с таким красивым разворотом в воздухе, как будто шел на сальто, — и, ощерив острые как иглы зубы, вцепился ими Жорке в руку, оставив у него на запястье гроздь кровавых капель… Позднее он таким же макаром укусил Курбатова, потом — жену Ненашева, с которой дружила Светлана, потом — снабженца Каштанова — всех, кто бывал в доме Выдриных. Светлана возмущалась Булем, просила мужа удалить его из дома, но — тщетно: Вадим Петрович смотрел на злобные проделки Буля спокойно, будучи уверен, что такова уж, видимо, натура пинчера, и не наказывал его, пока обнаглевшая собачонка не осмелилась цапнуть за ногу саму Светлану. Только после этого Вадим Петрович сделал строгое внушение Булю и, для порядка, стеганул его пару раз ремешком, да и то слегка: уж больно преданными, человечьи-преданными глазами смотрела на него животина…
Узнав, что Буль покусал сына, увидев его перебинтованную руку — «Злой Буль! У-у!!» — замахнулся Юрка здоровой рукой на виновато жавшуюся к ногам хозяина собаку, — Вадим Петрович понял с сожалением, что с Булем придется расстаться, тем более что жена, во всем, большом и малом, подчиняясь воле Вадима Петровича, на сей раз проявила характер и сказала:
— Делай с ним что хочешь, но в доме чтобы я его не видела! Или — если тебе Буль дороже семьи — я забираю Юрика и мы уезжаем в Пензу, к тете. Хватит!
— Ладно, я отдам его собачникам, — решил Вадим Петрович.
— Только не собачникам! — вскричала Светлана и добавила с грустью: — Боже, какой ты, оказывается, жестокий…
— Не надо собачникам! Не хочу собачникам! — заныл и захныкал Юрка.
— В таком случае, отдам кому-нибудь, — задумчиво глядя на Бульку, сказал Вадим Петрович.
— А ты думаешь, у других хозяев он кусаться перестанет? — с сомнением спросила Светлана.
— Ну, я найду, что с ним сделать… Охотничьему обществу подарю, — нашелся Вадим Петрович и, надев на Буля ошейник с цепочкой, повел его на улицу.
В душе Вадим Петрович уже решил, что Буля нужно пристрелить, чтобы ниоткуда не было ему нареканий за негодное воспитание щенка. Он вошел в соседний подъезд и, привязав Буля внизу, у батареи, поднялся на третий этаж, к Триандафиловым. Ивана Терентьевича дома не оказалось. «Со вчерашнего утра в обкоме», — сказала его жена-«старушка», часто-часто помаргивая глазами, словно она стыдилась своих морщин, преждевременно избороздивших все ее лицо. По просьбе Вадима Петровича она вынесла ему одно из трех охотничьих ружей, одноствольное, которое муж имел обыкновение одалживать Вадиму Петровичу, когда они вместе отправлялись в затон бить уток, и коробку с патронами. Пообещав вернуть ружье сегодня же, Вадим Петрович спустился вниз, взял за поводок Буля и, выйдя на улицу, прошел дворами к Волге, плоско изогнувшейся широкой, белой от снега дугой. Вечерело. На расчищенном от снежных наметов льду мальчишки играли в хоккей, оглашая ближний берег победно звонкими кликами и отрывистыми щелчками клюшек по шайбе. У самой кромки льда двое каких-то пацанов в черных мохнатых шапках катались на салазках, в которые впрягли матерую немецкую овчарку… В этом месте Вадим Петрович приостановился и несколько минут стоял в недвижности, вспоминая собственное детство и стрелку Волги в Куйбышеве, где так же бегал с хеврой на коньках, а летом нырял и купался… Он посмотрел на Буля, черным комочком свернувшегося у его ноги и вопросительно косившего на хозяина желтым блестящим глазом, и побрел по-над берегом дальше, к железобетонному мосту, по которому, гудя моторами, неслись автомашины одна за одной, бросая впереди себя бледно-желтые снопы света… Архитектура моста была унылой, то есть никакой архитектуры мост не имел: длинная-длинная гладкая серая балка, перекинутая по таким же гладким и уныло-серым опорам с берега на берег, и больше ничего… Пейзаж такой как раз подходил настроению Вадима Петровича. Сопутствуемый Булем, которого он отстегнул от поводка, Вадим Петрович спустился по заснеженному конусу устоя вниз — таким маршрутом он обычно прогуливал пинчера — и здесь, под мостом, где глухо и сонно гудели высоко над головой машины, вынул из кармана сверток. Распотрошив его, он бросил Булю на снег любимое лакомство — сырой кусок бараньего ребра; и покамест пинчер, тихо урча, расправлялся с бараниной, Вадим Петрович недвижно, как окаменелый, глядел на него. Потом, находясь в каком-то состоянии безразличия, он, как во сне, проделал то, что нужно было сделать: снял с плеча ружье, зарядил его, свесив дуло книзу, и, как только пинчер, перестав облизываться, взглянул на хозяина, Вадим Петрович осторожным движением дула стал почесывать Булю живот. Буль, впервые видевший в руках хозяина этот предмет и не ведавший о его назначении, с готовностью свалился на снег и поднял кверху свои кривоватые лапы; тогда, продолжая ласково почесывать животину, Вадим Петрович тихонько двинул дуло ближе к уху Буля, и в момент, когда оно коснулось околоушной впадины, самой чувствительной у собаки, которая от удовольствия зажмурила глаза, Вадим Петрович надавил курок. Ударил выстрел — непредвиденно гулко под сводами моста, — Буль дернулся и, судорожно потянувшись, замер. Вадим Петрович вытоптал прикладом глубокую нору в ближайшем сугробе и, приподняв собаку за теплый загривок, аккуратно уложил ее в снежно-ледяную гробницу, бросив поверх ненужный теперь поводок; потом подгреб ногами снегу и, с помощью приклада тщательно замуровав отверстие норы, побрел обратно, низом, по тропинке, вьющейся вдоль кромки льда. Он шел и, вспоминая Буля, убеждал себя, что держать собак, к которым привязываешься больше, чем к людям, — опасное занятие, и он, Вадим Петрович, никогда уже не повторит такой ошибки…
…Следующая неприятность, как Источник драматических переживаний Вадима Петровича, обрушилась на него вскоре после гибели Бульки: на выборах в городской Совет, по рекомендации обкома, был избран председателем исполкома давнишний недоброжелатель Вадима Петровича, в школьные годы комсомольский секретарь его, Алешка Родников, в свое время грозивший даже побить Вадика Выдрина из-за Ольги Зюзиной…
Вадим Петрович слышал краем уха, что Алешку, работавшего в «Куйбышевгидрострое», взяли недавно в обком инструктором строительного отдела, и все же весть о том, что его избирают мэром Лесопольска, явилась для Вадима Петровича полной неожиданностью и неприятно взволновала его. Он попытался успокоить себя мыслями о том, что, в конце концов, слишком много воды утекло с тех давних школьных лет, чтобы Алешка, по старой памяти, начал вдруг подкапываться под него, да и авторитет его как главного архитектора был достаточно высок и безупречен, чтобы ему можно было опасаться чьих-то козней, пусть даже и новоявленного мэра; к тому же, прикидывая перспективы своей будущей работы с Родниковым («Чем черт не шутит, а вдруг мне не удастся перевод в Москву», — подумал тут Вадим Петрович), он уповал еще на то, что Алешка за эти последние восемь лет наверняка пообтесался жизнью и по характеру не может уже быть таким отчаянным «комсомольцем», каким слыл в юности. Однако, так и оставшийся замом, Триандафилов развеял иллюзии приятеля: по его словам, новый мэр с первых же дней показал характер нелицеприятный и прямой, быстро ознакомился со всеми недочетами в работе аппарата, с ходу сделал нужные, на его взгляд, смещения и перемещения («Новая метла, чего же ты хочешь», — с усмешкой заметил тут Триандафилов), так что на него уже ходили жаловаться в горком («Да только без толку пока», — вздохнул «зампреда»); а по тому, в какой манере он провел первые заседания, ясно стало всем, что пришел хозяин, который, требуя с других, не боится брать и на себя («Не чета предшественнику: тот всю работу на меня перевалил, а сам — барствовал», — то ли с сожалением, то ли с одобрением сказал Иван Терентьевич); самое же неприятное из всего услышанного от Триандафилова было то, что новый мэр отобрал у него дела по строительству, кинув такую знаменательную фразу: «Хватит тебе забот по торговле и быту. Да и строитель ты аховый. Градостроительство я буду курировать сам. Точка!» (Вадим Петрович вспомнил: «точка» было любимым словечком Родникова.) Впрочем, в самое ближайшее время главный архитектор получил возможность лично видеться и разговаривать с Алешкой Родниковым, когда был приглашен на созванное