Захар Кузьмич крякнул: «Условия им подай… Нам-то кто условия создает?» Вслух же сказал:
— Расценки у нас одни. На свекле, к примеру, по три рубля зарабатывают бабы, на сене — два — два с полтиной.
— Ну что ж, это не так уж и плохо…
Главный впился глазами в институтского:
— Вообще-то самые большие заработки у нас на строительстве — четыре-пять рублей в день. Режет нас строительство. — Главный улыбнулся с хитрецой. — Так как, если мы из ваших бригадку сколотим? Нам — во как! — нужно выстроить две клуни — так у нас зернохранилища называют…
Институтский отвалился на спинку стула, ноги протянул под стол:
— Но ведь постановление исполкома обязывает использовать нас на уборке кормов непосредственно. Вам не нагорит?
— Нагореть-то, может, и нагорит, да не в этом дело… Виды на урожай большие в этом году. А зерно у нас семенное, на элеватор не повезешь. Не построим клуни — пропадет зерно… Так как?
— Ну что ж… Думаю, люди с удовольствием пойдут на стройку…
Главный обрадовался:
— Вот и хорошо… А куда остальных, Кузьмич? На сенокос?
— Люди нужнее на свекле. Да и заработки там выше.
— Так и порешили. — Главный встал, за ним — институтский. — А сейчас, Кузьмич, собирай народ и веди в столовую. У кого не окажется денег, — кормить в кредит… И наряды сегодня же оформи…
— Сделаю…
Институтский поглядел на Кузьмича с недоверием, сказал агроному:
— В случае каких-либо неурядиц я уж к вам…
— Пожалуйста. Звоните, заходите…
Из кабинета Захар Кузьмич с босоголовым пошли вместе. Институтский ростом пониже, по виду ровесник Кузьмичу. «Ишь как он печется о своих», — покосился на старшего управляющий.
В коридоре люди спят вповалку. На дворе народ поредел, а галдежу не меньше. Усмотрев старшого, все двинулись навстречу, его и Захара Кузьмича со всех сторон обтеснили. Девки чистолицые, аккуратные, так и зыркают глазищами, и под зырканье это Захар Кузьмич стушевался, вспомнил, что щетину не сбрил с утра, что костюмишко, который уж сколько раз надевать зарекался, маслом, бензином пропах.
— Товарищи! Прошу внимания! — У старшого на горле жила взбухла. — Сейчас поедем…
Кто во что понес:
— Как, опять ехать?!
— Лучше скажите, когда нас кормить будут…
— Да тише же! Я не могу всех перекричать…
Пока босоголовый надрывался, Захар Кузьмич из толпы незаметно выбрался, прибочась к ограде, закурил. Думки же его про клуни: наряд с прорабом расценить, насчет тонкомеру, гвоздей закинуть удочку…
Вдруг на площадь вкатила полуторка. Возле институтских тормознула с пылью: Мишка вернулся из города. Бахнул дверцей, идет к нему. По шаткой походке заметно: умаялся парень, а рожа веселая.
«Привез, что ли?» — загадал Захар Кузьмич. Мишка посулил добыть ему у знакомца резину для мотоцикла, тексропные ремни для комбайна.
Мишка, подойдя, руку, как чемпион, вскинул:
— Кузьмичу!
— Здорово, голова… Достал?
— Спрашиваешь! Резина новенькая, только на склад поступила.
— А ремни?
— Чин чинарем! Две штуки.
— Сколь с меня?
— Деньги, Кузьмич, тот человек не берет. Мясом платить треба.
— Вон как!
— А ты думал! Полста килограммов. Что, не пойдет? Как хоть, могу назад отвезти, завтра опять в город еду.
Деньги Захар Кузьмич приготовил — не свои, правда, липовый наряд пришлось закрыть — и того, что мяса потребуют за запчасти, не ждал. Теперь угрюмо прикинул: «Что липовый наряд закрыть, что за эти же деньги мясом заплатить — беда немного больше, а ремни тексропные — считай, прибавилось два комбайна. Да и мне без мотоцикла, что казаку без коня».
— К Агафье утром подъедешь. На столовую выпишу.
— Вот это деловой разговор. Ящик со льдом будет?
— Будет, будет.
— Тогда порядок. — Мишка подмигнул. — Куда баллоны-то?
— Домой ко мне завези…
— Захар Кузьмич! Мы вас ждем! — это институтские.
Они в кузове толкутся, скамейки валяются на земле. Управляющий заторопился:
— Ну, спасибо тебе, голова, — сказал.
— Мне это раз плюнуть.
— Заходи, когда что…
— Лады… Ну, бывай, Кузьмич.
Едва Кузьмич на машину взлез, а уж Мишка пылит-газует через площадь. И ЗИЛ моментом загудел, дернулся, затряс кузовом. Захару Кузьмичу, притулившему ноги у борта, институтские мужики кто на плечи, кто на спину руки положили, вроде бы придерживают, а и сами держатся за него.
Ветер закрепчал. Девки у кабины сбились. Шляпы тянут на висок, а верещат и тут, хоть ихние слова ветром теребит:
— За…ар…у…мич, а клуб у… ас есть?
— А кино…асто …ы…ает?
Старшой в ухо орет:
— Наших мужчин больше всего интересуют клуни…
— Клуни каждая длиной пятьдесят метров! — Голос у Захара Кузьмича дребезжит от тряски. — В ширину — десять… А клуб есть, и танцы бывают…
Парень какой-то, с бородкой, перебросил со смехом:
— Так что, девочки, вечерний досуг заполним танцами… под балалайку…
— …и кино крутят чуть не каждый день.
Управляющий толкует, сам глазами институтских обегает: «Сладят ли клуни-то? Больно уж интеллигенция…»
О-оп! Вот так тормознул: девок на кабину завалило, мужиков и Кузьмича с ними — на девок. Санпост. У шлагбаума тетка Анна. На столбе Игнашкина жестянка: «Стой! Ящур! Штраф 20 руб.»
Босоголовый соскочил всех скорей.
— Товарищи! Прошу всех сделать дезинфекцию. — И, как тетка Анна показала, затоптался на мокрых опилках. — Не пугайтесь, это всего лишь раствор каустической соды.
Как старики, полезли из кузова, ворчат. В опилках, однако, топчутся все. Погрузились, дальше поехали.
Из-за взгорка вынырнул скотный: за карантинным пряслом черные кучи навоза, вздыбленного бульдозером. Бетонные арки голым порешетом сквозят — солому с коровников пришлось скормить, — только стенки высятся саманные, как после пожара.
Слева от шоссейки показался ток. Старотесовые склады, прижатые к земле древние клуни. Солома на крышах до серости иссохла. Захар Кузьмич мотнул подбородком:
— Клуни там вон, на току, ставить будем.
Институтские молчат, только головы чуть повернули, и опять глазами целят вперед: села ждут.
А оно вот — только на взгорок вкатили. В низком солнце хорошо видно: беленые мазанки вперемежку с избами, с тополями, с березами, — широко, перед всем горизонтом, раскинулась Белоярка. Из труб кое-где дымок накосую тянет. А вдали интернат двухэтажный маячит: и ловко же его покрасили — в бурый помидор.
Машина под изволок катит гонко, и тряс приутих. С краю села, у самой шоссейки, стоят две кирпичные коробки. Захар Кузьмич поглядел на них, усмехнулся в который раз: в год по два двухквартирных дома сдает прораб отделению. Ежели так строить, мазанки до коммунизма достоят.
Шофер сбросил ход, свернул за коробки. Обок улицы метнулись навстречу избы, впереди блеснула синевой река. На яру — кухня-сарай. Приехали.
Откуда и прыть взялась! Из кузова в момент повысыпали, и понесся по улице, по реке городской галдеж.
— Товарищи, товарищи, вещи сюда пока складывайте, на траву.
— Ребята, сетку волейбольную не забыли в кузове?
— А водичка-то, водичка! Давайте сюда!
Человек пять ныряют головами в раздатку:
— Хозяйка, завтрак готов?..
Захар Кузьмич шепнул Агафье насчет мяса, сунул деньги, подошел к краю яра: городские, те, что постарше, ополаскивают с берега лицо, шею. Парни же с девчатами, считай, все с себя поскидали. Бледные все, как покойники.
Бабы уж тут: Стешка, Александра, Матрена, старая карга. Как на гулянке стоят, руки скрестивши. Говорят вроде сами с собой, а так, что и на реке слыхать:
— А, мамыньки! Девки-то… Срам какой! Чуть грех прикрыт, а мужики рядом…
— Вы на ту вон гляньте, во-о-он, которая к воде на цыпках идет. Кажись, и без лифчика вовсе… А задницей-то че выкручивает…
— Да что с них возьмешь? Они, городские-то, все бесстыжие…
Институтские с бегу в речку падают, ногами брыкают, орут, как ребятишки. Захар Кузьмич, усмотрев, что двое парней к стрежню плывут, сказал старшому:
— Река у нас водоворотная, быстрая. Пусть поостерегутся.
Тот загаркал в ладони, как в рупор:
— Товарищи, предупреждаю: на реке водовороты. Повторяю: на реке водовороты. Кто там к середине гребет?! Сейчас же вернитесь!
— Ну, я в контору, — сказал Захар Кузьмич. — Вон, вторая от угла пятистенка. Надо в интернат позвонить, насчет размещения людей…
— Хорошо, хорошо, — кивнул старшой. На босой его голове блестела испарина…
На улице встретился Захару Кузьмичу Ленька, бабки Анны внук. Трусит Ленька в линялой майке, а штаны, хоть и съерзнули ниже пупа, все ж до щиколоток далеко не достают.
«Гляди, че вымахал, — удивился Захар Кузьмич. — В покойника-отца долготье растет… Сколько же ему? Годов десять?»
— Здорово, дядь Захар! — крикнул Ленька.
— Здорово, здорово. Постой-ка, голова!
Ленька приостановился.
— Что мать-то? Все в больнице?
— В больнице, дядь Захар. Доктор говорит, к уборочной выпустят.
— А ты что же… Заработал бы чего, матери на гостинец.
— Да где заробишь?
— А хоть бы и на свекле. Такие хлопцы, с того вон берега, по трешнице в день зашибают.
— Будто?
— Иль я врать буду? Знаешь, где поле-то свекольное?
— А то…
— Вот… Садись сейчас на попутную и пошел. А завтра не проспи: в семь машина уходит. И дружков своих зови.
— Ладно. — Ленька мотнул головой, дальше потрусил.
— Куда же ты, голова? — крикнул Захар Кузьмич.
Ленька не обернулся:
— Я, дядь Захар, городских только гляну…
В конторе, в горнице, бухгалтер Маша в бумажках копается. Напротив — локти растянул по столу кладовщик Яков, зевает.
— Как с машинами? Люди вовремя уехали? — проходя в кабинет, спросил его Кузьмич.
Яков отзевался, принял локти, не спеша ответил:
— Нынче по заявке полностью дали…
В бесфорточном кабинете все еще утренний дым висит. Телефонная трубка и та провоняла дымом. Позвонил в интернат, договорился насчет институтских, кликнул Якова.