Тот не сразу прихромал. Сел в углу на лавку, из тени отозвался:
— Че, Захар Кузьмич?
— Сколь у тебя лопат на складе?
— Ни одной.
— Как так ни одной?
— Так. На центральном нет, а я где возьму?
— А пилы, топоры?
— Два топора есть, без черенков, а пил сроду не получали.
— Ты сознайся, голова, когда в последний раз на центральный склад заходил?
— Че мне сознаваться? Вчера… Да, считай, дня не проходит, чтобы я там не был. А то в день по два раза бегаешь…
Солнце светит из окна как раз в Захара Кузьмича, а Якова лицо плохо видать в дымном углу, — не поймешь: врет ли, правду ли говорит.
— Да-а… Плохо, голова, дело. Худые мы с тобой хозяева.
— Отколь нам взять-то, Захар Кузьмич? — тихо говорит Яков.
— Ладно. Завтра к утру полтора десятка лопат, десяток топоров насаженных и две пилы поперечных чтоб готовы были. Городских нам дали на постройку клунь. Понял?
— Понять-то понял. Да только где возьмешь? Своровать?
«Эк, кадры, кадры!.. Ничем его не проймешь. А ведь знает, и как инструмент на складе уловить, и где его теперь взять, все знает! Время только, зануда, тянет…» Захар Кузьмич три года с ним мается, с тех самых пор, как Якова с агрономов турнули за безграмотность. Давно бы надо какую-нибудь хозяйскую бабу поставить кладовщиком, да его-то, калеку хромого, куда? В сторожа? В рабочком побежит…
— Вот что: бери деньги и езжай в рабкооп.
— И че зря говорите? — Яков пожал плечом. — Знаете же: запрещено за наличные…
— Маша! — криком разразился Кузьмич.
Та уже в дверях.
— Деньги в кассе есть?
— Есть.
— Яков, сколь тебе надо?
— Мне нисколь не надо.
— На инструмент, говорю, сколь надо?
— Гм… струмент. Сами считайте: топор семьдесят шесть копеек, да пилы, кажись, по два двадцать, да лопаты копеек по сорок… Та-ак. — Голову сбычил, подумал. — В общем, рублей двадцать пять.
— Выпиши ему двадцать пять рублей, Маша.
— Я выпишу, Захар Кузьмич. — Маша по привычке принялась за косу: крутит ее и гладит. — Только ведь за наличный расчет разрешено разовое приобретение не более как на пять рублей. Вы же знаете. — И откинула косу за спину. Захар Кузьмич затянулся шибко, закашлялся.
— Яков, попросишь в рабкоопе счета выписать по пять рублей разными числами. Понял?
— Да я давно понял. Только ответственность с себя сымаю. Вот, при свидетеле, — и захромал вслед за «свидетелем».
— Сымай… Только дело скорей делай… Погоди-ка, — остановил его в дверях, — а постелей у тебя на всех хватит?
— Хватит, — буркнул себе в плечо Яков и прикрыл дверь.
Захар Кузьмич стал прикидывать, кому дать квартирантов: «Не забыть бабку Анну. Хоть невелики квартирные деньги, бабке же и тех взять негде. Да квартиранты-то и молока, яиц, зелени купят, а когда и угостят чем — все помога старой. А то, глядишь, и обрезков припасут со стройки…
Хороших бы мужиков впустить к Ольге-разведенке. Мается с двумя ребятишками баба, в поле весь день, а дом сирота: и плетень завалился, и крыша течет, с улицы видно: проржавые листы задрались».
В окно заметил: входит во двор босоголовый с институтским парнем. Вышел к ним навстречу.
Парень — крупный, шея как у доброго бычка, грудь бугристая под футболкой. Волосом бел, простолиц, глаза же, однако, щуркие. С хитринкой парень.
Снизу глянув на него, старшой шевельнул бровищами:
— Вот он, наш бригадир. Валентин Андреевич. По профессии инженер… Прошу, так сказать, любить и жаловать.
— Можно проще: Валентин, — улыбнулся парень всем лицом.
— Валентин так Валентин. Будем знакомы, — и хлопнулись ладонями: у одного — сухая, корявая, у другого — мягкая, но крепкая.
Поговорили-постояли, и старшой ушел людей размещать.
— Чего он у вас без шляпы в этакую-то жару? — спросил Кузьмич.
Валентин усмехнулся:
— А бог его знает. Хочет, наверное, лысину подкоптить. Красивее так…
— Он кем же у вас в институте?
— Заведующий издательским сектором. Наши труды редактирует.
— Вот как! Ну, пошли, Валентин. Вон в ту, возле столовой, избу заглянем.
«Изба», сказал, а какая там изба… Избенка! И малостью избенка, и древностью своей. В сруб-то ткни пальцем — сквозь пройдет. Сам Захар Кузьмич сорок безвоенных лет живет и Белоярке, знает: крепких изб в эти годы много народом поставлено (а кто и кирпичные, шлакоблочные дома отгрохать сумел), а вот чтоб хоть одну такую избенку сломать — ни единой никто не сломал и не бросил… Мазанок-землянок, тех порядком порушили, а избенки все стоят, все древнеют. Считай, треть села живет в избенках да мазанках, а по здешним морозам с бездровьем прозимуй-ка в них зиму — один разор…
— Тут Варвара живет, скотница. Девчонка у нее восьмой класс нынче кончила. Варвара сама неудачница. Семнадцати лет замуж вышла. Парень был как парень, а вернулся из армии — и пошел пить-гулять. От водки и окочурился… Так и живет с тех пор Варвара десять лет уж одна.
Валентин молчит, кивает.
В той избенке Захар Кузьмич частенько бывает. В иной день так в конторе закрутишься — сходить поесть некогда (живет Кузьмич на другом конце, за рекой), сюда забегает и всегда хоть чем — щами ли, молоком ли с хлебом — а накормят…
Пришли. Окошек не видать: деревца с ранетками застят. Косая калитка откинулась под рукой Кузьмича. С крыльца глядит сама хозяйка: головой под притолоку, плечистая, лицо подсушено крепким загаром, черные глаза блестят. На ногах, иссеченных травой, вьются голубые жилы.
— Здорово, Варвара! Что больно скоро из города?
— Здравствуйте вам. А че там, в городе? Проживаться? Справилась да айда назад.
— Дочь определила?
— Определила, слава те… Да чего это вы встали-то? В избу заходите. — Крутой спиной повернулась, пошла впереди. — В техникум документы взяли. Как его, черта… ну, по радио…
— Радиотехнический, — подсказал с порога Валентин.
— Так, кажись… Уж я так рада, так рада. — Варвара говорит и смотрит только на Захара Кузьмича, а руки сами собой ставят табурет Валентину.
Гости сели. Присела и хозяйка на залавок: ноги крестом, тяжелые руки — на колени.
В избе просторно: русская печь, стол под латаной клеенкой, сельской работы комодка да в пол-избы полати. Одна красота — чисто.
Захар Кузьмич достал папироску:
— Не зря, выходит, с ней хороводилась?
— Да кто знает?.. Как экзамены сдаст? — Варвара вздохнула. — Я и то наказала: старайся, дочка, специальность получишь, в город работать возьмут. Не будешь, как мать, дурой малограмотной.
— Ну уж и дурой! — качнул головой Кузьмич, чуть улыбаясь, и пустил себе дым под ноги.
— А то нет?.. Была бы умная, разве бы стала мужичью работу править? — И вдруг отвела глаза к Валентину. — Ведь с коровами ни днем, ни ночью спокоя нет, зимой особенно: друг за дружкой телятся, а то и две-три разом. Потаскала я теленочков на своих руках, потужилась.
Управляющий усмехнулся:
— Смотри, отощала баба!
— Отощала не отощала, Захар Кузьмич, а тринадцать лет со скотом колгочусь. Надоело… Ба, — осеклась вдруг Варвара, — чего это я байки-то… Сейчас на стол соберу. — И, поднявшись, хрустнула коленкой.
— Не хлопочи, мы к тебе по делу. К нам из города приехали… Видела, знать?
— Возле столовой? — Варвара подбоченилась одной рукой, другой пригладила свои темные с белым пробором волосы.
— Они самые. Квартирантов пустишь? Двоих?
— А мне жалко? Пущай живут. Бабка им и сварит, и постирает. Агафья-то не больно вкусно готовит…
— Койки, Валентин, на складе возьмешь, — сказал Кузьмич.
— Что вы, — улыбнулся Валентин. — На полу прохладней.
— Ну, гляди…
И разом встали.
— А может, закусите? Малиной с молоком угощу. Бабка свежую насбирала.
— Некогда, Варвара. — Захар Кузьмич застучал сапогами к сеням, отбросил окурок, через двор пошел с Валентином.
Варвара с крыльца вдогонку:
— Карантин-то, Кузьмич, когда сымут? Уморились бабы за пять-то верст на дойку ходить…
— Это ты не меня, Игнашку спроси, — обернулся управляющий. — Давно бы пора посты поснимать… Хвать — у соседей ящур объявился…
— Еще не легше…
Захар Кузьмич махнул рукой — ящур этот в печенках у него сидел.
Пошли дальше. На улице показал Валентину избы Ольги и бабки Анны:
— И те и другие живут теперь в летней кухне, а в избу ваших пустят. Вот тебе еще на шесть-семь человек. А прочих к поварихе Агафье посылай. Вся бригада у тебя под рукой будет…
Войдя в контору, соли: управляющий за стол, бригадир — напротив.
Захар Кузьмич достал листок, взял карандаш — красный в руку попал — чирк-чирк, начертил клуню:
— Вот, две таких надо построить. Говори, за сколько возьметесь.
Валентин разулыбался, аж на щеках ямки поделались:
— То есть как за сколько? Сколько по наряду получится…
— По наряду? А мы аккордный составим… Говори напрямки, сколь за обе хотите?
— Уж лучше вы сами назовите, сколько… — И так на Захара Кузьмича просто глянул, как будто всю жизнь его знает. — Только ребята мне сказали: будет хороший наряд, со временем считаться не станем и построим на совесть… Мы приехали помочь… и подработать.
Управляющий молчал, прикидывал: через месяц уборка. Две клуни, сто метров длины, за месяц никто тут не строил, значит, заплатить хорошо надо. И решился:
— Давай так, голова. Завтра двадцатое, и двадцатого же августа клуни должны готовые стоять. С этого расчета и наряд расценим — на тыщу рублей.
Бригадир молчит, думает, глаз прищуря.
— А не управитесь — сколь сделаете, за столь же, в пропорции, и получите.
Вдруг бригадир шлепнул по листу ладонью:
— Тысячу двести — и двадцатого августа мы сдаем вам клуни! — И потише добавил: — Нас ведь двенадцать, — каждому по сотне…
«Э-э, — подумал Захар Кузьмич, — хлеб в закрому, что хозяин в дому», — и с косого размаха подал Валентину руку:
— Держи!
Бригадир поглядел на него с прищуркой, спросил простодушно: