Будто им не являлся Мессия,
на звериную шкуру люди сменяют кожу.
Женщине было сорок пять, ее мужу — за пятьдесят. У них был общий ребенок, мальчик лет пятнадцати. Они были, как теперь говорят, современной, открытой парой. У нее еще был двадцатитрехлетний сын от другого мужчины, с которым она разошлась. Почему же она еще раз вышла замуж, а он еще раз женился — на другой? После двенадцати лет, которые они прожили вместе, они уже точно и сами сказать не могли. Много лет они вели свою жизнь как интеллигентные люди, каковыми они себя считали.
Она каждый день по полдня работала в рекламном агентстве. В хорошие свои дни она выглядела почти как тридцатилетняя женщина. Точно ее возраст определить не мог никто, ибо она поддерживала иллюзию: стройное тело (благодаря регулярной морской терапии), шелковистые волосы, загорелая кожа. Она была обворожительна. У нее были любовники, молодые мужчины, которые быстро менялись, и более постоянный друг: преподаватель музыки лет тридцати.
Ее муж, руководитель фирмы по торговле недвижимостью, предпочитал, как он говорил, молодых и очень молодых женщин. «Чем старше я становлюсь, тем больше люблю свежатинку», — смеялся он. Он говорил, что «вынужден постоянно обновлять свое стадо». На «рынке» так много молодых женщин, что можно и хотеть и выбирать. Но, как он с гордостью утверждал, он даже никогда им не платит. Для этого он еще слишком молод. Он, по его словам, давал им нечто другое. Они привязывались к нему. Но он никогда не тратил на них выходные. Эти дни он всегда проводил со своей семьей. И женщина делала точно так же, никому и ничего не объясняя.
В обществе они вели себя так, как это принято. Все было хорошо. Физически они были в форме. Состоятельны. Дача поблизости от Фонтенбло. И море удовольствий. У учителя музыки вопреки тридцати его годам было ангельское личико пажа и вьющиеся волосы. И молодые женщины ее мужа имели нежные и гладкие тела. Но кто скажет, почему их сын ушел из дома, из своей «образцовой» семьи? С тех пор его никто не видел.
6
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
старик возжелает ребенка,
отец обесчестит дочь.
Мужчина захочет мужчину, а женщина —
женщину: и все сотворят на глазах у всех.
Кровь их станет нечистой.
И зло поползет от кровати к кровати,
тело познает весь грех и всю боль земли.
Гримасы застынут на лицах, недуги скрючат тела.
Любовь станет самой большой угрозой для тех,
кто сам для себя не только плоть.
Следователь первой допрашивал девушку. Она была четырнадцати лет, веснушчатая, полная и розовощекая. Она даже ни разу по-настоящему не заплакала, только в глазах часто появлялись слезы, на лице — гримаса, и говорила она очень медленно, как принято было в этой местности, на здешнем диалекте. «Отец, — говорила она, — делал это со мной почти каждый день, с тех пор как больше не работает и весь день сидит дома». Мать работает в больнице уборщицей. Она этого не хотела. С матерью об этом не говорила, потому что боялась, что отец убьет их обеих. Такое где-то уже было, она читала об этом в газете и по телевидению тоже говорили.
Он делал это, а она при этом смотрела телевизор. Она почти не обращала на это внимания. Следователь почувствовал приступ тошноты.
Мужчина был арестован, он размахивал руками и кричал, что это все ложь и наговоры. Потом он стал кричать, что все вокруг лжецы и проходимцы.
Затем инспектор допросил работников органов социального обеспечения, которые отвечали за этот район. Они выглядели подавленными. Инцест? Это случается довольно часто. В среднем — они переглянулись — один случай на многоэтажку. Такие теперь нравы.
Следователь пришел домой. Перелистал почту. В колонке культуры ежедневной газеты речь шла о туристах, которые каждый год ездят в Азию, в царство детской проституции: семь лет — хороший возраст. Они не принуждают детей. Дети при этом получают удовольствие, это принадлежит к тамошней культуре. Это, заявил один из тех, с кем разговаривал журналист, относится к более совершенной форме культуры, культуры свободных обычаев.
Мол, Европа должна бы поучиться. По словам журналиста, должно быть право на проявление сексуальности. На первой странице той же газеты, в тот же день, сообщалось о беспокоящем общественность распространении эпидемии СПИДа. Как преодолеть продвижение вируса? — спрашивалось в статье. Следователь закрыл глаза.
Что это за время, в котором приходится жить...
7
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
голос, о законе и клятве кричащий,
больше не будет услышан.
Голос, о вере в Христа молящий,
останется гласом в пустыне.
И мощные струи неверных религий
хлынут, все затопив.
Ложный Мессия сплотит вокруг себя слепых.
Придет Неверный, неся с собой оружие,
как прежде никогда.
Он будет говорить о справедливости и праве,
его вера будет жаркой и разящей,
и будет мстить он за крестовые походы.
Почти случайно молодой человек вошел в церковь. Портал был открыт. Алтарь в конце здания церкви был освещен лучами солнца, и золото большого распятия, которое стояло посредине стола, ярко блестело.
Он совершенно оторопел от скромного величия церкви. Колонны были огромны — он не смог бы охватить их руками. Купол был так высок, что терялся в темноте. Он пытался представить себе эту церковь с примкнувшей к ней часовней, полной верующими, так, как это было сто лет назад, когда на западный мир упали сети новых вер и религий.
Все же ему было трудно представить себе все так, как должно: таинственная атмосфера, песнопения, глухо звучащие молитвы, скамьи, полные молодых и сильных мужчин и женщин, которые совершают поклоны, опускаясь на колени, ряды людей, подходящих к священнику, чтобы получить причастие и благословение.
Церковь, по которой шел молодой мужчина, была пуста. На первой скамье справа сидели две старых женщины в черном, далеко сзади в полутьме на коленях стоял худой человек. Пусто.
Ему стало холодно. Он вышел на улицу, остановился на ступенях церкви. Он увидел дюжину молодых людей, идущих вверх по улице. Выбритые головы, тела закутаны в полотнища цвета шафрана, босые ноги в сандалиях, они пели псалмы, били в цимбалы и тамбурины.
Они прошли мимо церкви, раскачиваясь из стороны в сторону и глядя прямо перед собой, и благостные улыбки освещали их кукольные лица.
Когда позже молодой мужчина вернулся домой, в телевизионных новостях он увидел тысячи согнутых в поклоне спин на улицах города. Священник с тюрбаном на голове и бородой, скрывающей лицо, проповедовал учение. В этот момент молодой мужчина вспомнил пустую церковь.
Религия, собственная религия, вера страны, в которой он родился, стала ненужной и безлюдной, опустела, как церковь, в которой он сегодня побывал.
Она не была уничтожена атеистической идеей или в результате научного прогресса. От нее ничего не осталось, кроме пустоты. Другие религии заняли ее место. Молодой мужчина почувствовал, что лишился того, что принадлежало ему по праву. Он утратил частицу себя.
8
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
Гром смерти разразится землею.
Варвары смешаются с последним легионом солдат,
безбожники заселят сердца
городов-святынь,
и все — один за другим — станут варварами,
неверными и злыми.
Порядок и закон падут.
Ненависть, как пламя в сухостое,
людей охватит.
Случится избиение солдат,
безбожники задушат верных.
Жестокость будет в каждом сердце и во всех.
И города падут.
Они играли на покрытом снегом склоне на окраине города. Семилетнюю девочку звали Златой. А мальчик с совершенно черными волосами и темной кожей откликался на имя Али. Третий, толстощекий мальчуган с рыжими волосами и громким голосом, самый живой и жизнерадостный из них, был Мерциар. Они играли. Снег был глубокий и мягкий, и ярко сияло солнце. Дети на животах скатывались с горки, и мороз им был нипочем. Вдали был слышен гром взрывов.
Их могли звать и Мириам, и Георг, и Владимир. Они могли бегать на морском берегу или прыгать по камням в горах. Они все равно были бы сыновьями и дочерьми своих родителей — мусульман, евреев или христиан, православных, католиков или маронитов. Ни религия, ни местность здесь значения не имеют. Они играли, как играют дети. Они играли с радостной безмятежностью, на которую способны только дети, слишком долго прятавшиеся от света, совершенно внезапно озарившего их, когда со всей силой проснулась жизнь, а юность неудержимо проложила себе дорогу и вынесла их на солнце.
Вокруг них была война. Война, полная ненависти, война без правил. Одна из тех гражданских войн, в которых убивают людей с простотой, будто валят деревья. И хотя они видели вокруг себя и смерть своих друзей и подружек, и родителей, они не верили в собственную смерть. Они были детьми, и солнце сияло. Из окна своих полуразрушенных домов за ними наблюдали родители и снова и снова звали их домой.
Им не хотелось опять вызывать дьявола из его обители. Но кто этот демон? Мусульманин? Еврей? Христианин, православный, католик или маронит? Это зависит от места и точки зрения. Но разве дети, играя, думают о дьяволе?
А он принимает человеческое обличье.
Издали, из других окон, в прицелы снайперских винтовок за детьми наблюдали другие люди, — впрочем, достойно ли их это слово?
Один из них подал знак. Вскоре после этого на покрытом снегом склоне лежали три неподвижных тела, а снег был красным от детской крови.
9