Детям советовали оставаться дома или — как в Милане, в Мехико и других городах мира — выходить в центр города только в противогазе. За несколько часов он становился черным от густого жирного налета. Было решено ежедневно на несколько часов запрещать автомобильное движение. Но это ничего не дало. Удушающий колпак стал еще более плотным.
Пока Вассиликос несколько минут смотрел на город, он не мог понять, представились ли ему картины будущего, или он действительно видел все это на самом деле. Он закашлялся и не мог остановиться. Он закрыл окно и принялся писать, поскольку это было его профессией.
«Прогресс» — с этого слова он начал свой короткий рассказ.
13
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
то даже дети будут на продажу.
А некоторых возьмут как жертву
для гнусных наслаждений, чтоб прикоснуться к юной коже.
С другими станут обращаться, как со скотом ничтожным.
Неприкосновенная слабость ребенка будет забыта,
и тайна детства канет в Лету.
Жеребенком он объезженным предстанет,
ягненком зарезанным, со спущенной кровью.
А человек будет знать лишь жестокость.
После долгого полета над лесом самолет лег на курс в направлении города. Он казался белым, освещенный яркими опознавательными знаками, отражавшимися в широкой водной глади. Вода выглядела будто блестящий ящичек для драгоценностей, единственным украшением в котором был самолет.
Пассажиры, преимущественно мужчины, — выходили постепенно. После того как они выполнили формальности на таможне и в полиции и шли по зданию аэропорта, внезапно каждого из них окружили стайки детей.
Каждому из них было примерно лет двенадцать. На их гладких загорелых лицах выделялись чрезвычайно белые зубы. Они были одеты в незастегнутые пестрые рубашки так, что были видны впалые животы и бархатная кожа. Их в основном светлые брюки плотно обтягивали тонкие ноги. Дальше стояли молодые люди постарше, прислонясь к стеклянным перегородкам и скрестив руки на груди. Казалось, они наблюдали за происходящим, будто в засаде, как охотники, спустившие на дичь своих собак.
Дети брались нести багаж путешественников, вставали на цыпочки, чтобы прошептать им что-то на ухо. Тогда эти зрелые мужчины, которые прилетели с другого конца света, начинали смеяться, сначала стыдливо, затем громче, как будто ими овладевало какое-то опьянение. Затем они с одним или двумя детьми втискивались в длинные желтые такси.
Через некоторое время, когда пригород оставался позади, такси останавливались перед большими отелями, перед дверьми которых тоже было полным-полно подростков, только одетых в шорты и ослепительно белые рубашки, будто именно таким образом отличаются те, кто приехал из аэропорта, от тех, кто всегда торчит в городе.
Дети сопровождали клиентов вплоть до стойки администратора. Мужчины из Европы, Японии или Австралии наверх в свои комнаты поднимались одни. Нужно хотя бы поддерживать видимость приличия и законопослушности. Потом дети тоже поднялись на лифте — юноши и девушки, их было трудно отличить друг от друга. Они легко постучали в полуоткрытые двери комнат. Мужчина сидел перед мини-баром со стаканом спиртного в руке. На лбу его выступил пот.
«Заходи», — скажет он ребенку приказным тоном или, скорее всего, со стеснением в голосе. Это зависит от клиента.
Но ребенок всегда податлив и будет улыбаться.
Хорошая дрессировка.
14
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
то взгляд и дух людей окажутся
в тюрьме.
Они напьются пьяны и не заметят,
как шаржем и отражением плохих зеркал
им правду мира вдруг заменят,
и с ними будут делать то, что делают с овцой.
Тогда сбегутся хищники и
птицы злые и сгонят в стадо их,
чтобы к обрыву легче довести
и одного стравить с другим.
С них снимут шкуру,
чтоб добыть их шерсть и кожу,
и если это человек переживет, душа его
пребудет разоренной.
Вахтер не видел, как мужчина вошел в здание. Мужчина не мог знать кода входной двери, но, наверное, проскользнул за кем-нибудь из жильцов дома. Когда вахтер позднее услышал взрывы, он и не подумал о том, что они произошли на третьем этаже, где жил известный человек, а ныне пенсионер. Его прошлое, как говорили, было темным и вроде бы со дня на день его могли вызвать в суд. Но слухи пока ничем не подтверждались. Известный пенсионер держался особняком, из дома выходил, только чтобы выгулять свою собаку. Вахтер не заметил и того, как мужчина вышел из дома. Что в здании что-то произошло, он заметил только тогда, когда полицейские ворвались в подъезд, распахнув все двери, и побежали вверх по лестнице.
Он был слишком увлечен тем, что видел и слышал по телевидению. Мужчина рассказывал дюжине журналистов, почему он убил известного пенсионера. При этом он яростно жестикулировал и оборачивался в сторону каждого фотографа, что столпились вокруг него, как будто просил его сфотографировать. Он говорил, что является «общественным мстителем», и повторял это как заклинание, в котором ему слышалось величие и которым он сам был восхищен, глядя в юпитеры широко раскрытыми глазами, слегка покачиваясь, как пьяный, будто под воздействием волн, излучаемых объективами видеокамер, фотоаппаратов и микрофонами.
Он произнес: «Я хочу сказать всему миру, и я говорю всему миру. Я был бы рад, если бы вы показали в прямом эфире, как я судил его. Но разве вы бы пришли? Тем не менее об этом должен узнать весь мир». Полицейские выталкивали вахтера из его будки, но он, казалось, не слышал их и вряд ли понимал, что происходит. Его глаза смотрели на экран, где убийца все рассказывал о содеянном.
Вахтер наконец услышал, что ему говорили, когда после специального выпуска новостей передали вечернюю программу и закрутилось колесо очередной викторины. Ему было жаль, что он не досмотрит передачу, но полицейские тянули его за рукав. Покидая свою будку, он слышал, как ведущая шоу воскликнула с воздетыми к небесам руками: «Живите дольше, живите лучше, с этим чудом — телевидением! Осуществите свою мечту! Один, два, три, каков ваш ответ? Приз?» «Да, да!» — кричали люди в студии и громко хлопали в ладоши.
15
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
без веры править будут господа,
безвинным немощным народом помыкая.
Они лицо свое сокроют и скроют имена.
Их замки неприступные укроются в лесах.
И участь каждого и всех они решать возьмутся.
Но никого чужого с собой не позовут в собранье,
Чтобы решать порядок мирозданья.
Каждый будет на деле их крепостным,
считая себя и рыцарем, мужчиной вольным.
И тех из них, кто из диких деревень,
с еретической верой поднимется против,
побьют, уничтожат и заживо сожгут.
Его звали Эрнандес. Он владел полем, которое орошала тысяча маленьких речушек. Их извилистые русла образовывали что-то напоминающее огромную, находящуюся под водой равнину: перуанскую Амазонию.
У него было восемь детей, жена умерла при рождении девятого ребенка. Вся семья — дети, как только они дорастали до четырех лет, — работала на поле, копала рвы для орошения и собирала урожай. Если риса было много, Эрнандес с другими крестьянами деревни шел в Лиму на рынок, чтобы продать его. Со всей семьей он шел в город, и это было днем большой радости. Они покупали конфеты, шляпы, хлеб и вино. Потом они снова возвращались к своему полю и ветхому дому, и начинался новый сезон.
За тысячи километров от них, в одном из тех зданий, которые имеют странный внешний вид благодаря фасадам дымчатого стекла, под председательством президента Международной торговой палаты проходило собрание экспертов Международного валютного фонда. Было принято решение либерализовать торговлю и обеспечить ей всюду свободу, без которой невозможна никакая всемирная цивилизация. Президент обратил особое внимание на торговлю сельскохозяйственными продуктами, которая все еще ведется по допотопным правилам и управляется старомодным протекционизмом. К счастью, Международный валютный фонд может оказать на правительства некоторое положительное давление и обеспечить отмену преувеличенных таможенных ограничений.
Например, в странах Латинской Америки, и прежде всего в Перу, — по рису. Это просто нонсенс, что здесь все еще существуют трудности для импорта продовольствия. Этому должен быть положен конец. А Перу так сильно задолжала другим странам, что согласится с таким решением.
Так и произошло.
Когда Эрнандес и восемь его детей с грузом риса приехали в Лиму, им сказали, что старых цен теперь нет. Перекупщики показали склады, полные мешками с рисом. Их привезли прямо из Вьетнама, а рис там был с ноготь, а стоил он здесь, в Лиме, наполовину дешевле, чем жалкий и мелкий амазонский рис.
Это — свобода торговли, такова она, Эрнандес.
Некоторые из спутников Эрнандеса решили взяться за оружие. Но он знал, что армия сильнее, с вертолета видно людей даже под деревьями.
У него было восемь детей. Ему пришло на ум, что он мог бы вместо риса возделывать коку. Она хорошо продается, и отправлять ее можно во все страны мира.
16
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
будут столь многочисленны люди на свете,
что их уподобим муравьиной куче
с воткнутой в середину палкой.
Они будут бегать вокруг, а смерть —
давить их каблуком,
как надоевших насекомых.
Толпой пойдут они от места к месту,
темная кожа смешается с белой,