Иногда она, будто чувствуя опасность, неожиданно скрывается в норку у самого стебля кустика. Но разве усидишь там долго, когда чудесная пожива валяется на снегу. И она снова выскакивает наверх.
Мой спутник весь вытянулся, замер. Видно, ему очень интересно. Но едва только хлюпнул носом — мышки как не бывало. Будто ветром сдуло.
Постояли, подождали.
— Придется тебе идти, — говорю я мальчику. — Нельзя опаздывать в школу, и мне надо на работу. У каждого дела, даже у мышки!
Но мышка опять выскакивает наружу и снова принимается собирать семена, и мальчик от меня не отходит.
Неожиданно для себя замечаю: какая мышка чуткая, как она вблизи от себя различает едва слышимое цоканье языком. Легкий вздох — и она вздрагивает, настораживается. На громкие же звуки, доносящиеся издалека, не обращает внимания, будто их и нет. Неужели ее большие ушки, как локатор, настроены только на звуки, раздающиеся вблизи? То, что происходит вдали, разве ее касается?! Не хватит внимания все слушать. Ведь вокруг кого только нет, и все звучит. Вблизи — дело другое. Тут достаточно мгновения, прыжка хищника, и — погибель. Так и принято по мышиному обычаю: слушать только те звуки, которые раздаются вблизи, рядом, не обращая внимания на дальние.
Мы тихо идем назад.
— Ну, хлопец, теперь сопи сколько тебе вздумается, можно даже покричать, спеть песенку. Мышке нет никакого дела до нас, мы от нее далеко, неопасны, она не прекратит своего занятия, пока не соберет разбросанное по снегу добро!..
Домовые мыши не только докучливые обитатели наших жилищ. Человек приручил их и использует как лабораторных животных. Пришлось и мне воспользоваться их услугами не только в лаборатории, но и в поле.
Мы едем в экспедицию. В машине нас трое и одна собака, а в маленькой клетке несколько белых мышей, тихих и мирных созданий. Ухода за собой они требуют мало: раз в день вымыть проволочную клетку, положить в нее травы и хлеба. На ходу в машине всегда разгуливает ветер, поэтому особенного запаха, свойственного мышам, мы не чувствуем, а на биваке клетка с ними находится под машиной.
Мышки — большой соблазн для фокстерьера. Вначале, не умея обуздать свой охотничий пыл, он пытался раздавить клетку и добраться до желанной добычи, потом, после строгих словесных внушений, будто зачарованный, не спуская с мышей глаз, часами сидел над клеткой. Наконец постепенно привык, потерял интерес.
Мышки нам нужны для опытов. Мы подсаживаем к изолированной мышке скорпиона, и тот, возбужденный, размахивая своим сильным хвостом, на конце которого находится иголочка, связанная с ядовитой железой, ударяет ею мышку сперва по задней лапке, потом по мордочке. Мышка быстро-быстро, размахивая передними лапками, чешет ими мордочку, облизывает пострадавшую лапку, но вскоре забывает о своем злоключении. Сколько я ни повторял опыт, убедился: укус скорпиона несмертелен для мышки.
Фаланга не имеет ядовитых желез, и народная молва, приписывающая этому животному славу ядовитого, необоснованна. Впрочем, поговаривают, будто укус мощных челюстей фаланги небезопасен, так как на них могут оказаться вызывающие заражение крови бактерии. Их фаланга якобы получает, питаясь трупами погибших животных.
Фаланга удивительно смела, нагла и бесцеремонна. Защищаясь, она может атаковать человека, и один мой знакомый рассказывал, в какой панике ему однажды пришлось удирать от большой фаланги, к которой он вздумал притронуться палочкой.
Я подсаживаю к мышке фалангу. Выказывая свою безрассудную смелость, она бросается на мышку. Тихое и мирное животное, выведенное человеком для всяческих экспериментов и прирученное безропотно переносить причиняемые страдания, вначале не обращает внимания на агрессию своего неожиданного партнера по клетке, но потом начинает обороняться. На брюшке фаланги из ранки, нанесенной острыми зубами мышки, появляется крупная капля желтой полупрозрачной крови. Получив отпор, фаланга мгновенно замирает, смиряет свой нрав и забивается в угол.
Мне понятна перемена поведения фаланги. Дело в том, что у паукообразных сгибание конечностей происходит при помощи мышц. Но их разгибание вызывается только напором крови в полости ног. Как только фаланга потеряла каплю крови из ранки, она становится беспомощной и вынуждена замереть до полного выздоровления. Вот уж действительно, как говорится в пословице: «Бодливой корове бог рог не дает».
Мышки, которых много раз кусали фаланги, никогда ничем не заболевали.
После опытов наших невольниц приходилось выпускать из клетки. Для этого я выбирал какую-нибудь уютную долинку. На юге страны домовые мыши, к виду которых принадлежат лабораторные мышки-альбиносы, свободно живут в природе. Трудно было рассчитывать, что наши спутницы, изнеженные длительным содержанием в неволе, смогут возвратиться к жизни своих вольных собратьев и предков. Но не возить же их с собой в экспедиции.
Обычно мышек я выпускал, прежде чем сняться с бивака. Сегодня же я дал им свободу немного раньше. К вечеру одна мышка пришла в палатку, другая, как потом оказалось, вырыла под палаткой небольшую норку, третья нашла для себя место под колесом машины и не пожелала оттуда уходить. Осталась неясной судьба только четвертой мышки. Крошечные красноглазые зверьки своим умишком как-то осознали таящуюся опасность в незнакомой для них природе и предпочли остаться под опекой человека.
Наши сердца были покорены, мышки, водворенные обратно в клетку, поехали с нами путешествовать дальше, до самого дома. Потом мы сдали их в лабораторию…
Как-то путешествуя на мотоцикле, мы остановились на ночлег на большом кургане в каменистой и совершенно безлюдной тогда пустыне подгорной равнины гор Чулак (восточные отроги Джунгарского Алатау). На кургане мы, измученные жарой, мечтали найти хотя бы легкое дуновение ветерка в душном застывшем воздухе и утром, собрав вещи в коляску мотоцикла, поехали дальше. К вечеру, как и следовало, стали на бивак. Разгружая коляску мотоцикла, мой помощник обнаружил мертвую домашнюю мышку. Как она умудрилась на предыдущем биваке забраться в мотоцикл и зачем это ей понадобилось, трудно объяснить. Может быть, после вольной жизни в пустыне ей заблагорассудилось вновь возвратиться в поселения человека. Нашего самовольного пассажира постигло несчастье: на ухабистой дороге ее раздавило вещами…
Во время путешествия по островам Балхаша мне захотелось побывать и на маленьком, отмеченном небольшой точкой на карте острове Шайтанарал (Дьявольский), вблизи единственного селения в соленой части северного берега озера, носящего название Каракумы. Здесь же располагался маленький рыбозавод. В его конторе вежливо осведомились о цели нашего приезда. На мой же вопрос, почему так назван остров, ответили, что сейчас толком никто об этом ничего не знает. Как-то старики говорили, что он издавна считался плохим: кто на нем побывает, с тем случится несчастье, болезнь или еще что-либо нехорошее.
Думалось, не зря назвали остров Шайтанарал. Было что-то с ним связанное, значительное и несчастливое. Но прошли столетия, а название осталось. Мне было интересно на него взглянуть, как и на другие острова, узнать, кто там живет, какие сложились отношения между животными. Каждый остров — как особенный и изолированный мирок. Остров Шайтанарал — самый последний из архипелага залива Балыктыколь, он как бы замыкал собой их цепочку у выхода на просторы Балхаша.
Едва приготовили надувную лодку, уселись в нее, как у самого штуцера лопнул шланг. Поломка была незначительной. Отрезав негодный конец, следовало его надеть на штуцер и для верности переставить стальное стягивающее кольцо. Но Николай, мой помощник, как часто с ним бывало, заартачился. Сказал, что обойдемся без полукольца, мол, все эти заводские премудрости ни к чему.
До острова совсем недалеко. Вблизи берега, куда правил лодку Николай, по цвету воды было понятно, что там мелко, есть подводные камни. Но и здесь Николай проявил свое упрямство. Незадачливый капитан не успел договорить фразу, что «проскочим за милую душу», как навесной мотор с грохотом зацепил камни, за лодкой потянулась полоса взбаламученного ила. Гребной винт уцелел, но шпонка поломалась. Островок казался неприглядным: серый щебень, чахлая растительность и множество почерневших и давным-давно выброшенных штормами тростниковых окатышей. Когда-то слегка выходившие на поверхность воды небольшие скалы послужили опорой для гальки и щебня, и бурный Балхаш постарался: нанес их несколькими валами.
Южный конец острова выглядел забавно: он походил на лихо закрученный хвостик гигантского ската. На нем сидела стая черных ворон и молча, не шелохнувшись, как мне показалось, сосредоточенно наблюдала за мною. Птицы взлетели неохотно и лениво, когда я подошел к ним близко. Судя по всему, воронам здесь было нечего делать, и они прилетели сюда просто отдохнуть. Главное место их обитания — рыбозавод, где они лакомились отбросами от разделки рыбы.
Стал переворачивать тростниковые окатыши в надежде найти под ними что-либо живое. Обычно под ними всегда находили приют уховертки, скорпионы, фаланги и многие другие мелкие жители пустыни. Но и под окатышами было пусто. И вдруг под одним я увидел двух самых настоящих домовых мышей. Выглядели они отлично — полненькие, с превосходной лоснящейся шерсткой. Поблескивая черными глазками, они не особенно растерялись и не спеша скрылись под перевернутым мною окатышем, не проявив ко мне любопытства. Видимо, безмятежная жизнь на этом островке сделала их такими спокойными и превосходно выглядевшими.
Как же эти два поселенца оказались здесь? Перекочевали из поселка весной по льду да так и остались здесь на все лето.
Задумался о мышках-робинзонах, и до моего сознания не сразу дошел крик Николая. Он стоял над лодкой и размахивал руками. Оказывается, во время стоянки шланг сорвался со штуцера, конец его опустился ниже бачка, заполненного почти доверху горючим, и добрая часть его вылилась в лодку. «Заводская премудрость», по определению Николая, все же была необходима. Бензин для резиновой лодки был опасен.