Сцелифрон, живущий в норе сеноставки, меня озадачил. Неужели эти осы привыкли селиться в норках грызунов? Вероятно, между грызунами и осами установились добрососедские отношения. Но в этом следовало убедиться. С большим трудом я разобрал камни, поднял самый большой и под ним — какая удача! — обнаружил сразу две интересные находки.
Первая — гнездо сцелифрона. Одна ячейка была только что изготовлена и еще пуста. Две другие забиты цветочными пауками. Тут же виднелись следы старого прошлогоднего гнезда. Очевидно, осы тут селились не один год. Вторая находка — под большим плоским камнем оказался склад отлично просушенных стеблей и корней дикого лука и полыни. Под гранитной крышей было совсем сухо: отличное место для просушки и хранения сена.
Но почему грызуны изменили своему обычаю и стали готовить запасы под каменной крышей? Уж не потому ли, чтобы уберечь свой склад от серебристых чаек? Для них просушенные стебли растений — отличный строительный материал для гнезд. Оригинальное решение задачи изобрели зверьки. Или, возможно, в обстановке скудной растительности островка полагалось держать запасы провианта под надежной охраной.
Мне следовало бы еще покопаться в жилищах сеноставок, но беспокоила судьба птенцов чаек.
К вечеру стих ветер. С бивака было видно, как сопровождаемый стаей чаек снова прилетел орел и, видимо, покормил птенцов. Из зарослей тростника, примыкающих к острову, выплыли чомги и закричали на весь залив дикими и странными голосами. Непрерывно и голосисто запели камышовки. Красная луна, поднявшись из-за горизонта, медленно поплыла над тихим заливом, прочеркивая в воде сверкающую дорожку.
Было все это очень давно, в шестидесятых годах, когда Балхаш был совсем малолюден и изобиловал рыбой, зверями и птицами…
ПЕРЕНАСЫТИВШИЙСЯ
Август. Ласточки, как всегда, неутомимо трудятся в небе, ловят мелких насекомых, набираются сил для предстоящего путешествия в теплые края. Дует легкий ветер, и они все сразу, разреженной стайкой, мчатся против ветра, потом, где-то завернув обратно, продолжают охотничий облет уже по ветру.
Мне кажется, наиболее удачная охота неутомимых летуний происходит при полете против ветра. По-видимому, мелких насекомых легче ловить, когда они летят навстречу по потоку воздуха.
Ласточки удивительно трудолюбивы. Сколько они тратят сил, чтобы напитаться столь крошечной добычей, и всегда ли окупается их тяжелый дневной труд?
Сегодня я заметил узкую, будто точеную, фигуру сокола-чеглока. Он легко проскользнул два раза надо мною. Заметил я его случайно, краешком глаза улавливая все движущееся в поле зрения. Сейчас же высоко в воздухе плавно проплыло, постепенно снижаясь, что-то совсем необычное и непонятное, похожее на какой-то рыхлый и серый комок.
Что бы это могло быть?
Через час такой же рыхлый темный комок, похожий на легкий пух, опустился почти у моих ног, и в нем я узнал клочок оперения моих любимцев — ласточек. И тогда все сразу выстроилось в цепочку взаимосвязанных догадок. Чеглок — отчаянный разбойник, ловкий и быстрый, он охотился на ласточек, бил их на лету своими крепкими когтями задних пальцев, сшибая жертву и выбивая из нее клок перьев и пуха. От всего этого мне как-то стало не по себе. Где и как он разбойничал! Впрочем, следовало себя урезонить: и чеглоку тоже надо жить, и, быть может, его профессия воздушного пирата тоже нелегка.
История с ласточками не выходила из головы. Я побрел по полю, поглядывая на небо. Ласточки исчезли. Все сразу. Неверное, испугались своего недруга.
Вскоре я заметил на земле мелкие птичьи пушинки. Приглядевшись, по ним подошел до столба электропередачи. И то, что увидел, очень сильно поразило: у основания столба на земле валялось пять трупиков несчастных тружениц-ласточек и… все без голов. Кровожадному хищнику туловище было не нужно, его прельщала только одна голова. Вот проклятый гурман! Перенасытившийся обжора!
Вспомнилось, как во время массового нереста кеты и горбуши и захода их из моря в реки на Дальнем Востоке бурый медведь, поймав рыбину, съедал только одну голову, а медведь белогрудый — только середину туловища. Подобная роскошь была позволительна: рыба шла плотными косяками, и на мелководье выглядывали наружу ее спинки. А при изобилии грызунов ласка, этот маленький и отчаянный хищник, насытившись, продолжала убивать свою добычу, иногда стаскивая ее в кучки. Волк, добравшись до овец в стаде или в овчарне, режет их без разбору, совершая бессмысленное убийство и тоже проявляя безрассудные наклонности.
Отчего так?
В природе все целесообразно. Неужели, когда исконной добычи становится очень много, ее полагается уничтожать не только ради насыщения, но и инстинктивно, осуществляя как бы регуляцию численности?! Ведь обычно всякое массовое размножение животного, отражая какое-то нарушение тонких и сложных связей в природе, заканчивается катастрофой: развиваются болезни, повальная гибель и резкое падение численности.
Все может быть!
ГНЕЗДО ЧЕРНОГО ГРИФА
Прошло полтора месяца с того времени, как я побывал на каньонах Чарына. Пожалуй, теперь можно было вновь туда поехать. В гнезде черного грифа тогда лежало единственное яйцо, теперь из него, наверное, вырос грифенок. Этот вид хищника обычно гнездится на деревьях, но здесь он выбрал место на склоне скал. Интересно бы сфотографировать потомка этой редкой птицы, а может быть, заодно заполучить портрет и его матери.
Путь к каньонам тянется утомительно долго. Но вот остались позади селения, асфальтированное шоссе вьется в скалистом Кокпекском ущелье, потом пересекает просторы Сюгатинской равнины и упирается в горы Турайгыр. Здесь я сворачиваю с дороги и по слабонаезженному пути выезжаю в покрытую галькой пустыню с очень редкими приземистыми кустиками. Каньоны Чарына, обрывистые, причудливо изрезанные ветрами и дождями, величественные, древние — все те же, и я встречаю их с большой радостью, соскучился по ним.
Жаркий день кончается. Солнце заходит за далекий горизонт, бросает лучи на каньоны, и они еще больше краснеют, становятся багровыми, будто в страшном предзнаменовании чего-то необычного.
Наступает ночь, тихая, без шорохов и звуков. Не слышно пения сверчков или кузнечиков, криков птиц. Лишь кое-когда из глубины каньона доносится далекий и слабый шум горной реки. Всходит луна, освещает молчаливую пустыню, и тогда каньон и идущие к нему овраги становятся похожими на черную бездонную пропасть.
Утро, как всегда, радостное, ясное, с синим чистым небом и свежим, бодрящим воздухом. Но солнце основательно греет, и предстоящий день будет жарким.
Фотоаппарат, телеобъектив, бинокль, полевая сумка — все висит за плечами, я полон сил и жажды действий. Спускаюсь в овраг, вышагиваю по мягкому дну каньона, усыпанному мелким щебнем. Вот на пути одна пропасть. Здесь громче шум реки. За ней — другая. По этой не спуститься, ее надо обойти стороной вверх, потом вниз. Подъем труден, ноги скользят по крутому склону. Вот и весь крошечный узкий тугайчик на виду, слышен и грохот мчащейся воды. Вблизи знакомая скала и на ней гнездо грифа, но… оно пустое. Тогда в гнезде было одно яйцо, сейчас мог быть один птенец.
Нет в нем ни черной большой птицы с пронзительными глазами, нет и ее птенца. В прошлое посещение каньона я был очень осторожен, не подходил к гнезду, а только издали глядел на него в бинокль, так что из-за этого птица не могла его покинуть. Что же случилось?
В гнезде валяются кости горных козлов, их рыжая шерсть, останки песчанок и зайцев.
Голый, гладкий и оранжевый склон горы весь пронизан норками песчанок. От норки к норке проложены тропинки. Кое-где они сливаются в глубокие торные тропы. Здесь недавно была большая колония этих грызунов. Но теперь на склоне горы нет ни одного кустика или былинки. Все давно съедено, уничтожено начисто, до основания, и норки покинуты. Может быть, среди обитателей колонии возникла заразная болезнь и всех погубила? Теперь это место напоминает большой вымерший городок, угрюмый и немного странный.
Таких пустых колоний возле каньона Чарына масса.
Спускаюсь по оранжевому склону в тугай. Иногда ноги проваливаются по колено в опустевшие подземные галереи городка песчанок. В тугае еще жарче. Но приятной прохладой и свежестью веет от бурного Чарына. На его берегу я натыкаюсь на следы пожара, остатки бивака, вижу клочья бумаги, коробки из-под папирос, консервные банки, бутылку из-под водки, куски от сгоревшего рюкзака и грязной портянки и… толстую скорлупу яйца грифа. Здесь побывали враги природы, следы их мотоцикла еще заметны на дороге. Одурманив голову алкоголем, они разорили гнездо, лишили птицу ее единственного детища ради глупого и злого озорства. Оплошность с огнем причинила им неприятность и омрачила их разгульную поездку. Так им и надо! Да и к чему они взяли яйцо, оно, без сомнения, было насиженным.
Жаль грифа, птицу ныне редкую, исчезающую. Кто знает, если она не будет взята под строжайшую охрану вместе с другими видами хищных животных, через столетие мы уже не увидим ее, так легко планирующую в заоблачных высотах, не встретимся с гордым взглядом пронзительных глаз грифа.
Хищные птицы уничтожают больных животных, истребляют слабых и старых песчанок, несут в природе службу оздоровителей.
Тугайчик у Чарына изумителен. У самой воды разместился густой лавролистный тополь и каратуранга, стройный, чудом уцелевший с раннего четвертичного периода реликтовый ясень, изящный клен. Кое-где в пышную зелень деревьев вкраплена светлая листва лоха. Поближе к деревьям располагаются кустарники карагана, чингил, барбарис, тамариск. Все они высокие, стройные, совсем не такие, как в пустыне. Еще ближе к горам и дальше от реки видны селитрянка, солянка-анабазис и, наконец, повыше к скалам на сухой земле — прозрачный саксауловый лесок. Здесь растет все, что и на больших просторах пустынь, только сочнее, здоровее и как-то приветливее.
В каждом тугае по-разному сочетаются растения, но каждое теснится друг к другу куртинками.