Крайне важно, что их языки отличались от английского напрочь. Во-первых, глагол шёл первым, то есть шёл первым глагол. Кроме того, у них была необычная конструкция с глаголом «делать»: они пользовались им, чтобы задавать вопросы, преобразовывать предложение в отрицательное и даже просто как приправой перед любым глаголом. Do you walk? I do not walk. I do walk. Сегодня это выглядит знакомо, поскольку кельты перенесли его и на свою версию английского. До этого подобные предложения представлялись носителю английского языка (тут уважаемый профессор явно увлекается, поскольку по умолчанию следует понимать, что «английского языка» тогда не было – он именно в это время формировался) неестественными – равно как и сегодня в отношении любого другого языка, кроме нашего и уцелевших кельтских. Заметьте, что само по себе размышление об этой подозрительной конструкции выглядит странным, как если бы вы вдруг задумались о том, что у вас во рту всегда есть язык. По сей день на свете нет ни одного письменного языка, кроме кельтского и английского, в котором глагол «делать» использовался бы таким образом. Одним словом, странности английского начались с его трансформации во ртах людей, гораздо лучше знавших совершенно отличные от него наречия. Мы по-прежнему говорим, как они, так, как никогда бы сами не догадались. Произнося eeny, meeny, miny, moe (популярная английская детская считалочка, в полных вариантах которой сегодняшние дурократы находят расистские нотки), вы разве когда-нибудь задумывались о том, что просто считаете? А ведь считаете – кельтскими числами, пережёванными за столько времени, но в которых всё ещё угадываются их предтечи, используемые деревенскими британцами для подсчёта поголовья скота и в играх. Hickory, dickory, dock – это что ещё такое? Вот вам подсказка: hovera, dovera, dick были 8, 9 и 10 в том же перечне кельтских чисел.
Второе, что произошло, это пересечение моря ещё большим количеством германцев, приплывших по делу. Их волна началась в девятом веке, и на сей раз захватчики говорили на другом представителе германских языков – древнескандинавском. Однако на своём языке они настаивать не стали. Вместо этого, женились на местных женщинах и переключились на английский. Однако людьми они были взрослыми, а взрослые, как правило, непросто осваивают новые языки, особенно изустно. Таких вещей, как школа или СМИ, не было. Когда учишь новый язык, нужно сильно прислушиваться и стараться изо всех сил. Мы можем только представить себе, на каком германском мы бы сейчас с вами разговаривали, будучи вынужденными зубрить его таким образом, не видя, как он пишется, и заботясь в большей степени о том, что у нас на тарелках – шинкуя животных, людей и т. п. – нежели работая над произношением.
Пока захватчикам удавалось передавать свои мысли, всё было ничего. Однако это получается лишь приблизительно – подтверждением чего было предыдущее фризское предложение. Поэтому скандинавы делали главным образом то, что мы бы и ожидали: они говорили на отвратительном древнеанглийском. Их детишки слышали исключительно его. Жизнь продолжалась, и весьма скоро их плохой древний английский превратился в настоящий английский, так что сегодня мы имеем, что имеем: скандинавы упростили английский язык.
Здесь мне придётся сделать небольшое отступление. В лингвистических кругах рискованно говорить о том, будто один язык «проще» другого, поскольку не существует единого мерила, по которому можно судить объективно. Но даже если не существует чёткой линии между днём и ночью, мы никогда не скажем, что нет разницы между жизнью в десять утра и десять вечера. Точно так же, некоторые языки увешаны просто большим количеством побрякушек, чем другие. Если бы сказали, что за год нужно максимально хорошо освоить русский или иврит, а потом лишиться ногтя за каждую ошибку во время трёхминутного теста полученных знаний, только мазохист выбрал бы русский – если только он уже случайно ни владеет каким-нибудь из родственных языков. В этом отношении английский «проще», чем прочие германские языки, а всё благодаря тем самым викингам.
В древнеанглийском имелись дурацкие рода, которые мы бы ожидали от правильного европейского языка, однако скандинавы ими брезговали, и теперь у нас не осталось ни одного (наблюдение, прямо скажем, спорное, поскольку в самих скандинавских языках рода благополучно остались – общий и средний). Более того, викинги освоили только один-единственный лоскуток некогда замечательной системы спряжения: отсюда одинокий —s в форме третьего лица единственного числа, повисший мёртвым жуком на ветровом стекле. Как в этом случае, так и остальных, они сгладили все шероховатости. Они также последовали примеру кельтов и воспроизводили язык так, как им представлялось наиболее естественным. Существуют многочисленные свидетельства того, что они оставили английскому тысячи новых слов, включая те, которые представляются сугубо «нашими»: спойте старую добрую песенку Get Happy, и слова из этого названия окажутся скандинавскими. Им как будто хотелось повтыкать в английский таблички «Мы тут тоже были», сопоставляя наши родные слова с эквивалентами из скандинавского и оставляя дубликаты типа их dike и нашего ditch, их scatter и нашего shatter, нашего ship супротив skipper – по-скандинавски «корабль» был (и остаётся) skip, поэтому skipper – это shipper.
Однако слова были лишь началом. Они также оставили свою лепту в английской грамматике. Слаба богу, теперь редко кого учат тому, что неправильно говорить Which town do you come from?, то есть, заканчивая предложение предлогом вместо того, чтобы с трудом втиснуть его перед вопросительным словом и получить From which town do you come? В английском языке предложения с «болтающимися предлогами» совершенно естественны, внятны и никому не вредят. Но даже с ними происходит та же история, что и с мокрой рыбкой: у нормальных языков предлоги таким образом не болтаются. Испанское предложение El hombre quien yo llegué con – The man whom I came with – звучит так, будто вы надели брюки наизнанку. То и дело встречается язык, в котором это допустимо: какой-нибудь местный мексиканский диалект или другой где-нибудь в Либерии. Но этим всё и ограничивается. Иначе говоря, это дурость. И тем не менее, да будет вам известно, что древнескандинавский тоже закрывал на неё глаза – что сохранилось в датском (тут он совершенно прав). Все эти дурацкие скандинавские влияния мы можем увидеть на примере одного-единственного предложения. Скажите That’s the man you walk in with, и это бред, потому что 1) у артикля the нет специальной формы мужского рода, чтобы соответствовать man, 2) у глагола walk нет никакого окончания, 3) нельзя сказать in with whom you walk. И вся эта странность лишь из-за того, что натворили в те достопамятные времена с добрым старым английским языком скандинавские викинги.
Наконец, вдобавок ко всему вышеперечисленному по английскому прошлись из брандспойта слов другие языки. После скандинавского пришёл французский. Норманны – потомки тех же викингов, что случается – завоевали Англию, правили несколько столетий, и вскоре английский подобрал 10 000 новых слов. Затем, начиная с XVI века, образованные англофоны превратили английский в средство изящного письма, и стало модным выковыривать слова из латыни и придавать языку более высокий штиль.
Благодаря этому притоку из французского и латыни – причём зачастую трудно сказать, какой из них был непосредственным источником заимствования – английский перенял такие слова как crucified, fundamental, definition и conclusion. Сегодня они представляются нам вполне английскими, однако когда они были новыми, многие книгочеи XVI века и позже считали их излишне вычурными и неуместными, да и саму фразу irritatingly pretentious and intrusive («излишне вычурными и неуместными») они назвали бы излишне вычурной и неуместной. Вообразите, как сегодня французские педанты воротят нос от засилья английских слов в их языке. Некоторые литераторы даже предлагали исконные английские замены всем этим горделивым латинизмам, да и как удержаться, чтобы не использовать вместо всяких crucified, fundamental, definition и conclusion простые crossed, groundwrought, saywhat, и endsay?
Однако язык имеет тенденцию поступать не так, как нам хочется. Жребий был брошен: в английском завелись тысячи новых словечек, соревнующихся с исконными английскими словами за одни и те же понятия. Одним из результатов этого стали тройняшки, позволяющие нам выражать идеи с различной степенью формальности. Help по-английски, aid из французского, assist из латыни. Или kingly по-английски, royal из французского, regal из латыни. Замете, как с произнесением каждого последующего наши плечи расправляются: kingly звучит почти как насмешка, regal – с прямой спинкой, будто это трон, royal – где-то посредине, эдакий достойный, но недолговечный монарх.
Существуют двойняшки, не такие яркие, как тройняшки, но всё же забавные, вроде англо-французских парочек типа begin и commence или want и desire. Особенно в этой связи стоит отметить кулинарные преображения: мы убиваем английских cow или pig, чтобы есть французские beef или pork. Почему так? Ну, обычно в норманнской Англии англоговорящие работяги выполняли всю грязную работу для франкоговорящих товарищей, заседавших за столами и при деньгах. Различные способы называния мяса зависели от места человека в иерархии вещей, и эти классовые различия дошли до нас в завуалированной форме.
Вниманию преподавателей: традиционные истории об английском языке имеют тенденцию преувеличивать то, что эти импортированные уровни формальности в нашем словарном запасе в действительности означают. Иногда говорят, мол, только они и делают английский вокабуляр уникально богатым, что утверждают в своих лекциях по истории английского языка Роберт Маккрум, Уильям Кран и Роберт Макнил: первая партия латинских заимствований позволила носителям древнеанглийского выражать абстрактные мысли. Однако никто и никогда не квалифицировал богатство и абстрактность в этом смысле – кто те люди на каком угодно уровне развития, что не владеют никакой абстрактной мыслью и тем более не обладают возможностью её выразить? – да и не существует ни единого письменного языка, в котором одну концепцию выражало бы только одно-единственное слово. Языки, как и человеческие познания, слишком богаты оттенками, слишком беспорядочны, чтобы быть настолько примитивными. Даже языки без письменности обладают формальными регистрами. Более того, формальность подразумевает наличие выражений-заменителей: в английском языке слово