Ненормально быть таким счастливым. Это граничит с неестественным.
Единственный раз, когда я видела его хоть сколько-нибудь расстроенным, был на хоккейном матче неделю назад, и даже тогда он быстро вернулся в свое обычное раздражающе веселое состояние, прежде чем я успела выудить больше информации. Как будто для него было абсолютно нереально позволить себе утопать в унынии вместе со всеми.
Я закатываю глаза:
– Тебя заводят боль и страдания? Чему ты улыбаешься?
Он низко смеется и почесывает челюсть.
– Меня заводят многие вещи, Скарлетт. Но боль и страдания? Не в моем стиле. Я улыбаюсь, потому что горжусь тобой.
– О.
Вот гадство. Что же его заводит? Нет. Забудь. Не хочу знать.
– О?
Я фыркаю.
– Да, о. Я не ожидала, учитывая, что не сделала ничего, чтобы мной гордиться. Я не буду считать, что хоть сколько-то приблизилась к желаемому результату, пока не смогу простоять в планке больше, чем тридцать секунд.
Адам сводит брови.
– Ты думаешь, что не достигла прогресса, потому что не можешь простоять в планке столько же времени, как раньше? – Я киваю, и он хмурится. – Это несправедливо по отношению к тебе и твоему лечению.
– Ну, все вокруг несправедливо, так что не вижу смысла заморачиваться по этому поводу.
Он вглядывается в мое лицо, как в шпаргалку на итоговом экзамене, который нельзя завалить. От его настойчивого взора накаляются нервы, о существовании которых я даже не подозревала.
– Скарлетт, пусть твоя профессиональная карьера закончилась, но это не значит, что хоккей для тебя недоступен. Не бросай свое увлечение и цели – черт, все свое будущее, – потому что тебе в жизни выпала дерьмовая карта. Не позволяй неудачам отнять у тебя все.
Адам отталкивается от стены и идет ко мне. Все мое тело покрывается краской и остро чувствует каждый его шаг. Я поднимаюсь с живота и сажусь на колени.
– Не говори так, будто знаешь меня на каком-то глубоком уровне, Адам. Мы даже не друзья.
Моя колкость отскакивает от него. Он лишь выгибает бровь с таким видом, будто я его забавляю.
– Даже не друзья? Ты меня ранишь, Суровая Специя. Я думал, мы весьма хорошо узнали друг друга.
Не понимая, чем занять руки, я провожу пятерней по волосам. Когда пальцы застревают в спутанном хвосте, я слишком сильно дергаю и морщусь от боли. Отлично.
– Ты в порядке? Плечо болит? – спрашивает Адам с легкой паникой в голосе.
Я на минуту закрываю глаза, чтобы обрести хоть какое-то подобие спокойствия, а когда открываю снова, он стоит прямо передо мной. Адам протягивает мне руку, а я просто таращусь на нее, как будто она на меня сейчас набросится.
– Давай помогу встать, – от души смеется он.
И тут до меня доходит, что я стою перед ним на коленях, а его пах прямо перед моим лицом. Межу нами достаточно места, чтобы я сразу же не вспыхнула от унижения, и я почти благодарна ему за это, но вспоминаю, что мои колени все еще на полу, а рот открыт.
– О Боже, – выдыхаю я.
Широко распахнув глаза, я хватаюсь за его руку и пытаюсь встать. Прикладываю усилие, чтобы подняться, а Адам одновременно тянет меня на себя, и я лечу. Прямо. В него.
У него вырывается возглас удивления, и одновременно с этим я впечатываюсь в его грудь. Едва успеваю ощутить животом его твердый и напряженный пресс и тут же врезаюсь подбородком ему в ключицу. Адам хватает меня за руку, помогая удержать равновесие.
– Господи, Скарлетт. Серьезно, ты в порядке? Надо присесть? Я могу принести тебе воды или сока…
– Все хорошо.
На самом деле нет, но будет, если ты отойдешь.
Его пальцы сжимают мои ладони, но он не отталкивает меня, как я ожидаю. Кажется, он только что… притянул меня ближе.
Я молюсь, чтобы он не почувствовал, как сильно бьется сердце у меня в груди или как оно ускоряется, когда наши взгляды встречаются и я не могу отвести глаза, как бы отчаянно ни пыталась.
Прерывисто вдохнув, я осторожно кладу ладони ему на грудь, делая вид, что пытаюсь отстраниться, но они намертво приклеиваются к твердым мышцам. Хмурю брови, чувствуя кончиками пальцев лихорадочные, неровные толчки под его ребрами.
Я провожу языком по губам и вздрагиваю, когда подушечка его большого пальца гладит внутреннюю сторону моей руки.
Адам опускает взгляд на мой рот и приоткрывает губы. Комната кружится, а потом полностью исчезает. В голове вспыхивают два слова, повторяясь снова и снова, пока игнорировать их становится невозможно.
«Поцелуй меня».
Адам скользит пальцами вверх по моей кисти, затем по плечу и останавливается у основания шеи. Он смотрит мне в глаза, словно спрашивая разрешения продолжать, и я без колебаний киваю. Рациональные мысли испарились. Остались только мы с Адамом и напряжение, нарастающее между нами, как электрический заряд, который только и ждет освобождения.
Сверкнув глазами, Адам кладет ладонь мне на затылок и зарывается пальцами в волосы. От мягкого давления его пальцев на кожу головы, у меня подкашиваются колени.
Я задерживаю дыхание, слушая, как он произносит:
– Скарлетт, можно тебя по…
Нашу близость разрушает трехкратный стук в дверь.
– Привет, ребята. Лед сейчас занят, и я подумала… ой. Эм… я пойду… подожду… снаружи. Ага. Снаружи.
Как и следовало сделать минуту назад, я толкаю Адама в грудь и пячусь назад, создавая необходимую дистанцию между нами.
– Уиллоу, – выдыхаю я. Сердце ухает в пятки.
Девчушка покраснела как помидор, и я не уверена, что выгляжу иначе, если судить по пульсирующим щекам. Она машет рукой и пытается скрыть свой шок за натянутой улыбкой.
– Привет.
Я чувствую, как Адам сверлит взглядом мой висок, но не могу посмотреть на него. Боже, о чем он думает? Я сглатываю комок в горле. Не хочу знать.
Адам откашливается.
– Кто на льду, Уиллоу? Скорее всего, произошла путаница. По расписанию сегодня утром лед только у вас со Скарлетт.
– Кажется, Ребекка и какая-то девушка. Я не разглядела издалека.
Ребекка – это еще один тренер. Я мало взаимодействую с ней, но она кажется довольно приятной. Если бы я любила заводить друзей, возможно, мы бы поладили.
– Ладно. Мы сейчас все выясним, и вы сможете позаниматься.
Я вытираю ладони о леггинсы и торопливо говорю:
– Вообще-то, я могу пойти с ней на лед и разобраться. Ты согласна, Уиллоу?
Я бросаю на нее умоляющий взгляд.
Она на миг округляет глаза и кивает.
– Ага. Полностью согласна.
– Ты уверена? Я… – начинает Адам.
– Отлично, – перебиваю я. – Идем, Уиллоу.
Я хлопаю в ладоши и спешу к двери. Схватив ее за запястье, тяну из кабинета в коридор. Сердце колотится где-то в горле.
Уиллоу старается угнаться за мной, спрашивая, все ли в порядке и что случилось. Я же бегу вперед и не отвечаю.
Только распахнув дверь женской раздевалки и шагнув внутрь, я отпускаю часть напряжения, которое душит меня.
– Надевай коньки, – говорю я и морщусь от резкости в собственном голосе. – Пожалуйста.
Я жду, пока она послушается, и начинаю лихорадочно метаться по комнате, ища собственные коньки и все необходимое для сегодняшнего занятия.
Уиллоу все это время наблюдает за мной, но ничего не говорит. Я бы сказала ей спасибо, если бы была уверена, что не ляпну что-нибудь крайне позорное. Например, как тоскую по Адаму, прижимающемуся ко мне, или как сильно жалею, что он не поцеловал меня, когда выпал шанс.
Полный капец.
Плюхнувшись на лавку, я роняю коньки на пол и сую в них ноги, шнурую сначала левый, потом правый. К тому времени как я заканчиваю, Уиллоу уже ждет меня у двери.
Я присоединяюсь к ней и киваю на коридор.
– Готова?
Она улыбается, показывая бирюзовые брекеты.
– Готова. А вы?
– Ага. – Я хмурюсь, когда она начинает возить ногой по полу. – Что?
Ее зеленые глаза насторожены.
– Вы можете сказать мне, если вам, ну, знаете, нехорошо. В смысле, вы, конечно, не обязаны, поскольку мы не подруги, и вы намного старше меня…
– Эй, – перебиваю я. – Во-первых, я не намного старше тебя. Мне всего двадцать три. А во-вторых, ты мне такая же подруга, как большинство людей. Я не самый легкий в общении человек, так что…
Она пожимает плечами:
– Я тоже. У меня нет других друзей, кроме девочек из команды. Но даже они, как говорит моя мама, поверхностные приятели. Которых нельзя пускать внутрь, чтобы видели тебя настоящую, а лучше держать на расстоянии вытянутой руки.
Я киваю, потому что точно знаю, о чем она. К сожалению, таких людей в моей жизни хватало. С такими друзьями можно поболтать в пустой комнате, но с ними не станешь разговаривать в полной. Такие не будут навещать тебя или звонить, когда болеешь, но поспешат обняться и сказать, как они рады, что ты в порядке, и как волновались за тебя, когда выздоровеешь.
Горечь желчью разливается в желудке. После травмы плеча и тяжелой операции, которая стала последним гвоздем в крышке гроба моей хоккейной карьеры, я могу по пальцам одной руки пересчитать сокомандниц, которые удосужились связаться со мной и спросить, как дела. Это не удивляло, поскольку я уже знала, что мы не настолько близки, но ранило не меньше.
Товарищи по команде должны быть теми, на кого ты можешь рассчитывать, когда потребуется быть рядом, но, к несчастью для меня, мой опыт в Калгари оказался другим.
– Похоже, твоя мама – умная женщина, – говорю я Уиллоу.
– Конечно. В кого, вы думаете, я такая умная?
Я выгибаю бровь:
– Справедливо. А в кого у тебя такое отсутствие скромности?
– А это лично мое, – гордо усмехается она, демонстрируя ямочки на щеках.
Мои губы расползаются в улыбке. Я часто вижу в Уиллоу себя. Может, поэтому мне так нравятся наши уроки. Они дарят мне чувство, будто это я достигла чего-то каждый раз, когда она бьет предыдущий рекорд или добивается новой цели. Как будто я использовала свой талант для чего-то полезного, а не потратила впустую. Прошло всего две недели, но даже за такое короткое время работы с ней я поняла, что она покажет выдающиеся результаты.