Я поправляю рукава свитера «Ванкувер Варриорс» и тереблю горловину толстовки под ней, делая что угодно, лишь бы занять руки.
Я нервничаю – на самом деле я в ужасе. Идет седьмой матч финальной серии Кубка Стэнли, и обе команды забили по одному голу.
Мне, конечно, хотелось бы увидеть, как Лео поднимает над головой этот огромный серебристый кубок и целует его, но маленькой девочке внутри, которая всю жизнь боготворила «Ванкувер Варриорс», нужно, чтобы они выиграли. Мне необходимо, чтобы они выиграли, пока я здесь, смотрю, скандирую и выкрикиваю проклятья судьям.
Прошло целых пять минут после того, как мы прибыли на стадион «Роджерс», и до меня дошло. Дошло, что я впервые на игре такого масштаба, в которой не играю сама. Не ощущаю удушающего давления, утомления и адреналина, которые с каждой тикающей секундой пульсируют в тебе одним беспорядочным коктейлем.
Каждый хоккеист мечтает об этом моменте – фантазирует о нем, надеясь, что однажды именно его коньки будут рассекать этот лед. Именно его клюшка забьет финальную, победную шайбу.
Когда я была очень юной, то мечтала оказаться здесь, но в мире хоккея для женщин все иначе, и такова жизнь. Вместо этого мне выпало играть на более крупной сцене, и на кону тогда стояло не меньше.
Олимпийские игры стали всем, на что я надеялась. Маленькая девочка внутри рыдала, когда мы дошли до той арены в Пхенчхане[16]. Внезапно мне показалось, что все это стоило того. Каждый счет, оплаченный с опозданием, потому что первым делом мама обеспечивала хоккей, каждая растянутая мышца и ноющая боль, которая длилась неделями, и все годы, проведенные в коньках на ногах и перчатках на руках.
Все. Это. Стоило. Того.
Олимпийские игры были моим плей-офф Кубка Стэнли. Золотая медаль, оттягивающая шею, была моим Кубком Стэнли. И эти воспоминания будут жить во мне до конца жизни.
Надеюсь, девушка, которая сидит рядом со мной в таком же свитере и с зеленой краской на щеках, окажется там следующей. И, может быть, я стану той, кто поможет ей попасть туда.
– Это сдуреть можно. Даже не знаю, как вас благодарить, – говорит Уиллоу Адаму.
Она с благоговением следит за стремительными перемещениями игроков с наших мест, всего через три ряда ото льда.
Тайлер Бейтман наваливается телом на борт, когда замечает нас по пути на скамью, и Уиллоу так громко ахает, что я прикрываю улыбку ладонью. Сидящий рядом с Адамом Купер даже не пытается скрыть свой смех.
– Полезно иметь друзей в высшем свете, – широко улыбается Адам.
Он держит свою большую ладонь на моем бедре с начала третьего периода, и я подозреваю, что он просто так же нервничает, как и я. Он отрывисто постукивает ногой, а волосы взъерошены из-за того, что он постоянно зарывается в них пальцами. Выглядит он растрепой.
Возмутительно красивым растрепой.
– Все хорошо? – приглушенно спрашиваю я.
Адам поворачивает голову и смотрит на меня в легкой панике. Я моргаю от удивления и накрываю его ладонь своей.
– Оукли никогда не выигрывал Кубок Стэнли с этой командой, – тихо говорит он. «Ванкувер Варриорс» перестали выигрывать задолго до того, как он к ним присоединился. Это оно, милый. Это должно случиться в этом году. Тайлер получит этот момент.
– Это оно, – повторяю я. – И мы станем свидетелями.
Время на табло подходит к последней минуте, когда у «Вудменов» фиксируют проброс, отправляя их назад, на левый пятачок у собственных ворот.
Под моей кожей искрится адреналин. Пульс несется вскачь.
– Это и правда может произойти, – выдыхает Уиллоу, беря меня за руку и изо всех сил сжимая ее.
Я сжимаю ее ладонь в ответ и устраиваю наши руки на подлокотнике между нами.
Должно быть, мы все выглядим как кучка неуравновешенных суперболельщиков, и это потому, что мы такие и есть. У всех троих хоккей в крови, но каждый любит его по-своему.
Для Адама это дружеская любовь. Знакомое лицо в переполненной комнате. Комфорт.
Для Уиллоу это страстная любовь, пламя, ревущее в груди. Именно это пламя питает ее, и без него она холодная, онемевшая.
А для меня хоккей – некая версия школьного возлюбленного. Первая любовь, разбившая мне сердце. Но и научившая всему, что мне надо знать о себе. Такая любовь, которая переросла в то, что я всегда буду помнить.
Это воспоминания. Это самые высокие взлеты и самые глубокие падения.
Я никогда не перестану любить хоккей. И буду использовать свой опыт, чтобы обучать других и просто наслаждаться спортом, в который влюбилась, когда была слишком юна, чтобы понимать, во что ввязываюсь.
У некоторых людей не получается и за всю жизнь отыскать такую страсть, как моя, и я не планирую, чтобы это прошло впустую.
Последняя минута игры сливается в один миг. Толпа оглушает, обе ладони, сжимающие мои руки, становятся скользкими от нервного пота.
Лео выносит шайбу из своей зоны, но Тайлер мгновенно оказывается там, останавливает ее и быстро отдает сильный пас новичку с фамилией Маршалл на свитере.
Когда шайба ударяется о его клюшку, он замирает на краткий миг, которого хватает, чтобы заметили только самые внимательные, и бросается к вратарю.
Я задерживаю дыхание, когда он пересекает синюю линию и обходит защитника «Вудменов», выставившего клюшку, чтобы отобрать шайбу. Я до боли сжимаю руку Адама, но не отпускаю. Кажется, просто не могу.
Новичок вертит головой во все стороны и вдруг видит перед собой защитников. Они хотят остановить его любой ценой, и я уверена, что именно об этом он сейчас и думает.
Все мое тело застывает, когда он находит взглядом Тайлера и, не задумываясь, посылает шайбу между двумя игроками «Вудменов» прямо ему на клюшку.
Тайлер не медлит. Он смотрит прямо на группу окруживших его игроков, совершает маневр, достойный всех выигранных им призов и наград, и бьет по шайбе.
Я вскакиваю на ноги, и из меня вырывается крик в ту же секунду, как над сеткой ворот загорается красный свет и Тайлер, подняв руки и клюшку, несется по льду.
Я сквозь слезы смотрю на сетку и вижу ее. Шайба лежит в левом углу.
– Боже мой! – визжит Уиллоу, бросаясь ко мне, а Адам обнимает Купера. – Они это сделали!
Если до этого я думала, что толпа оглушала, то сейчас шум не идет ни в какое сравнение. Кепки, свитеры и флаги, которые лежали на креслах, когда мы пришли, дождем сыпятся с трибун. Пластиковые трещотки сходят с ума, а разместившийся в одной из лож оркестр бьет в барабаны и играет что-то совершенно случайное.
Стоит Уиллоу разжать объятия, как меня подхватывает Адам и прижимает к себе. Он наклоняется и накрывает мои губы захватывающим дух поцелуем со вкусом попкорна и слез, струящихся по моему лицу.
Его руки на моих бедрах, талии, лице – везде, куда он может дотянуться. Мы на адреналине, чистом ликовании, и мне требуется вся сила воли, чтобы отстраниться, пока наша одежда не полетела в стороны.
– Охренеть, – выдыхаю я, недоверчиво качая головой. – Это правда?
«Варриорс» эмоционально обнимаются в центре площадки, их перчатки и шлемы валяются вокруг. Я поднимаю глаза на большой экран и вижу ложу, в которой сидит Грейси и остальная компания.
Оукли крепко обнимает сестру, которая плачет от счастья и гордости. Они размыкают объятия, и Оукли разворачивает Грейси лицом ко льду, где Тайлер поднимает руку, показывая прямо на нее.
Она улыбается ему сквозь слезы и прикладывает ладонь к сердцу, после чего качает головой и показывает на него.
Этот момент заставляет меня посмотреть на Адама, сердце колотится где-то в горле. Я беру его лицо в ладони и тяну вниз, чтобы он еще раз поцеловал меня.
Но прежде чем наши губы соприкасаются, я шепчу:
– Ты единственный, с кем я хотела бы разделить эти впечатления.
Он запускает пальцы в мои локоны и наклоняет мою голову назад.
– Тогда за целую жизнь таких воспоминаний, Суровая Специя.
Эпилог 1. Два месяца спустя. Скарлетт
Купер тянет нас с Адамом за руки по тротуару к своей школе. Его восторг заразителен, он безудержно улыбается своим друзьям и, дождавшись, когда Адам откроет дверь, дергает нас внутрь.
– СП! Смотри, я рисовал эти! – кричит он, показывая на стену у входа, состоящую из разрисованных плиток, которые все вместе изображают горную цепь с высокими, покрытыми снегом вершинами и деревьями у подножия.
– Куп, помнишь, что я говорил про крик в помещении? – посмеивается Адам.
Купер только отмахивается от него и сильнее тянет меня ближе к стене.
– Видно, что мои лучшие. Я знаю.
Выгнув бровь, я наклоняюсь к двум плиткам и хмыкаю себе под нос.
– Да, Купер, они определенно лучшие.
Я мягко пихаю его плечом.
– Это же не сарказм? – вопросительно прищуривается он.
– Не в этот раз, – подмигиваю я.
Большая ладонь ложится мне на спину, и я подаюсь ей навстречу. Глянув через плечо, я вижу, что сзади меня стоит Адам, наблюдая за нами глазами, в которых горит любовь.
За последние несколько месяцев я видела этот взгляд несчетное количество раз и планирую видеть в будущем.
– Я могу расписать для тебя несколько плиток, Скар. Может, нарисовать для тебя золотую медаль или еще что? – как бы между прочим предлагает Купер.
Мое сердце сжимается. Я улыбаюсь ему.
– Было бы здорово.
– Круто. Может, распишу, как только закончим с этим дурацким людским разделом. Ненавижу рисовать людей… подожди, а бабушка А придет? – трещит Купер, перескакивая с одной мысли на другую.
Адам наклоняется, и его дыхание касается моего уха.
– Она бы расплакалась, узнай, что он назвал ее так.
– Она с самой ярмарки зудит, чтобы он сказал это, – фыркаю я.
Адам, смеясь, целует меня в висок.
– Да, она будет, Куп.
Месяц назад мы нашли подходящую сиделку для мамы, и она справляется с переменами лучше, чем я надеялась. Ей нравится общество Бриджит, и они правда ладят. Они в какой-то степени подруги. Их отношения помогли мне справиться с приступом чувства вины и эгоизма, который напал после того, как я сказала, что больше не могу заботиться о ней в одиночку.