Мария чувствовала, что лучше было бы вовсе не приезжать, до тех пор, пока… до каких пор? До отпуска? Пока Кандида станет больше понимать?
В закатный час дети уселись, будто пташки, на ступеньках террасы. Мария протягивала поднос, дети брали еду, проглатывали, щебетали, чирикали и просили еще. Фрау Визе принесла второй поднос.
Марии была знакома эта картина. Так кончались здесь многие дни. Но сегодня она боялась.
Кандида сидела вместе с другими детьми. Мария заметила, что и фрау Визе наблюдает за Кандидой.
— Девочка изменилась после возвращения, — заметила фрау Визе. — Мешает другим играть, становится все более необщительной, упрямится по малейшему поводу. Когда у меня было ночное дежурство, Кандида не спала. Да и вообще спит плохо. Все плакала и повторяла одно и то же. Я долго не могла разобрать, затем поняла: «Лиса съела мою маму». Уезжайте, когда Кандида понесет на кухню корзину с посудой.
Мария кивнула в знак согласия.
А потом спасалась бегством на автостраду, и на душе у нее было прескверно.
На следующий день к работе приступила новая воспитательница, только что окончившая училище. Это было ее первое место работы. После обеда она пошла с детьми гулять, а вечером обнаружила, что нет Кандиды.
Воспитательница подняла на ноги полицию.
Ночью Кандиду нашли в девяти километрах от дома, на холме у автострады.
Целый день Мария носила с собой письмо фрау Визе, прежде чем решилась показать Пеликану.
— Я так обрадовалась, когда вы согласились быть моим наставником, — сказала она, — но теперь у меня нет возможности…
Он прочитал письмо. А потом сказал задумчиво:
— У меня тоже нет. При нашей профессии не бывает восьмичасового рабочего дня и гарантированных выходных. Очень жаль. Позаботься о месте в детском саду. Я подумаю.
Пеликан переходил на «ты», когда что-нибудь трогало его.
Уже наступила зима, когда Мария смогла взять дочь к себе.
Новая жизнь гарантировала Кандиде половину субботнего дня и целое воскресенье в доме матери. В понедельник утром девочка брала чемоданчик с одеждой на пять с половиной дней, переходила улицу и оказывалась на месте. У входа в дом, перед тяжелой дубовой дверью, мать целовала ее и бежала на трамвайную остановку.
Кандида снова поселилась в детском доме.
И опять в нем жили птицы и рыбки, и цветы стояли в горшках, а в саду каждая группа ухаживала за своей грядкой.
В саду широко раскинули кроны старые каштаны. Под каштанами трава не росла.
И вообще травы было мало.
Летом под каштанами ставили столы и скамейки. Зимой здесь разыгрывались настоящие сражения в снежки.
Из окна спальни Кандида видела дом, где они жили с матерью. Если там вечером горел свет, значит, мать вернулась. Когда дети шли на прогулку мимо дома, Кандида говорила:
— Здесь мы живем!
Видя иногда по утрам свет в окнах дома, Кандида возвещала:
— Сейчас моя мама встанет и поедет на работу. В субботу я пойду к ней.
А когда Мария приходила за дочерью, Кандида показывала ее другим детям и объявляла:
— Моя мама!
Рабочий день у Марии был длинным. Она работала впрок, чтобы освободить выходные. Она была ассистентом режиссера уже в третий раз, работая с Пеликаном, который мирился с тем, что по выходным дням Мария оставляла его одного. Вскоре им придется расстаться. Пеликан уезжал в Египет снимать материал о строительстве Асуанской плотины.
Мария завидовала ему.
Они с Кандидой жили в бывшем доме таможенника, недалеко от моста. Дом стоял в пограничной зоне и разрушался — два обстоятельства, из-за которых дом долго оставался необитаемым.
В доме, построенном из красного кирпича, были большие окна и веранда со стороны сада, доходившего до берега озера.
Марии бывало не по себе, когда она смотрела сквозь колючую проволоку на противоположный берег. Всего три года назад она сидела там с Кандидой и ее отцом и глядела на дом, теплый красно-кирпичный цвет которого отражал сияние залитой светом набережной. В саду стоял раскрытый зонтик от солнца.
В доме Мария нашла массу оставленных вещей, нужных здесь, но не годившихся для жизни в другом государстве и для бегства туда.
Перевезя все необходимое из лейпцигской квартиры и продав остальное, она обставила дом таможенника для себя и Кандиды.
Раньше Мария думала: «Меня ожидает кочевая жизнь. В гостиницах, в палатках, в автомобилях и под открытым небом. Я буду в гуще событий, изменяющих мир, побываю и там, где происходит то, что должно уничтожить нас. Кинокамера станет моим оружием».
Кандида не узнала мост. В девочке жило воспоминание о том, другом, взметнувшемся стальной дугой над водной ширью. Солнечным днем она шла по мосту, в конце которого ждал отец, чье лицо теперь уже было забыто.
А мост рядом с домом перегородили красно-белые полосатые стены и железные столбы, вбитые в землю.
Там стояли солдаты.
Они смеялись, разговаривали друг с другом. Иногда затевали потасовку.
Один из них взял девочку за руку:
— Туда нельзя, на ту сторону нельзя, к нам тоже не подходи! — И сделал серьезное лицо, как у матери, когда она говорила то же самое.
— Запрещено!
Кандида знала, что это значит.
Но весной позабыла о запрете, переползла через колючую проволоку, нарвала ландышей и принесла матери.
Та очень рассердилась.
Кандида была в смятении. Уставилась широко открытыми глазами на мать, взволнованно-требовательные слова которой вызвали лишь испуг и недоумение.
Мария наконец взяла себя в руки.
Мать окружало так много вещей, неотразимо притягивавших Кандиду, будивших любопытство, что они заставляли забыть все самые строгие запреты: бесчисленные картинки на стенах, книги, лежавшие повсюду удивительные камни, засохшие розы, кора деревьев, сучья, похожие на зверей.
Сидя на полу на корточках, мать слушала музыку с черных пластинок. Их у нее была целая стопка.
Кандида примостилась рядом.
— Что ты делаешь на работе? — спросила девочка.
— А вот что! — И Мария показала на телевизор, где стадо слонов беззвучно шло на водопой. Кандида засмеялась.
— Слонов?
— Нет. Фильмы, которые ты там можешь увидеть.
— По телевизору?
— Да.
— Про слонов?
— Ах, Кандида! Иди сюда.
Они вместе проползли по полу, и Мария показала на фотографии дом у моря.
— Это пальмы. Дом принадлежит детям. Вот их школа. Раньше, до революции, у них не было школы…
Мария сделала паузу, дожидаясь вопроса Кандиды. Она намеренно говорила с ней взрослым языком. Пусть уши Кандиды привыкают к нему.
Кандида рассматривала детские лица, белые и черные.
— Это школа на Кубе. Куба — остров. Посмотри-ка! — сказала Мария.
А в другие дни вокруг лежали совсем иные картинки, разглядывая которые Кандида начинала догадываться о том, что мир многолик.
Накануне того дня, когда Кандиде исполнилось шесть лет, гладкий, будто зеркало, лед сковал озеро.
Лед за колючей проволокой взламывали днем и ночью. Слышался треск и неровный, натужный шум мотора, когда по льду прокладывало путь стальное чрево лодки.
Они относили на мост горячий чай.
На озере в парке, продолбив лунки во льду, стояли рыбаки, и Кандида наблюдала за ними. Сквозь совершенно прозрачный лед было видно, как рыбы под ногами хватали блесну и отплывали, пока не натягивалась леска. Мужчина, стоявший у лунки, положил удочку рядом с собой и руками вытянул леску из воды, извлек трепыхавшуюся, отливавшую серебром рыбку со светло-красными плавниками. Осторожно вытащив из пасти рыбы крючок, он бросил ее на лед рядом с другими рыбами, которые трепыхались и прыгали до тех пор, пока не замирали на месте.
Кандида смотрела на них.
Рыбы были немы, а глаза у них словно вышли из орбит.
Кандида поняла, что рыбы умирали.
— Почему они ничего не говорят? Разве им не больно? — спросила она у матери.
— Просто мы не слышим, — ответила Мария.
Кандида показала на рыбью пасть, жадно хватавшую воздух.
— Ей же больно! — сказала она мужчине, стоявшему у лунки. — Рыба кричит!
Мужчина улыбнулся.
Как замечательно было, широко раскинув руки и подставив спину ветру, подгоняющему тебя, все быстрее и быстрее скользить по льду на коньках. Назад Кандида ехала с подветренной стороны, укрывшись за спиной Марии. Она слышала, как рыбы ударялись ртами о лед, поворачивались и молнией исчезали в глубине.
Иногда Кандиду охватывал страх перед этой глубиной. Казалось, что озерная гладь внезапно треснет, как стекло, и вот-вот раздастся звон. Взглядом девочка отыскала мать и пристально вгляделась в нее. И больше ничего, ни криков, ни жестов, ни мольбы о помощи. Лед был прочным, и Кандида почувствовала, что он выдержит ее. Она видела, как легко движется по льду мать, видела спокойствие рыбака и непринужденное веселье детей.
Вне детского дома Кандида не встречалась с его обитателями. Ей повезло, она жила рядом. Другие дети приезжали изо всех районов города и из поселков и туда возвращались на выходные.
В эти дни ее товарищами по играм становились соседские дети и ребята, приходившие на озеро издалека, покататься на коньках зимой и летом искупаться.
Кандида почти все время проводила в компании мальчишек и сама стала похожа на мальчишку короткой стрижкой, обветренными и исцарапанными руками. Она умела прочно укрепить крючок на леске, перелезть через любой забор, забраться на любое дерево. Случалось и подраться. Тогда она приходила домой с разбитым носом, ни на кого не жалуясь, готовая подвергнуться любой опасности, если надо было доказать свою храбрость.
Мария видела, что куклы валяются в забвении, а единственным удачным подарком оказался самокат, если не считать принадлежностей для рыбалки да еще коньков.
Кандида играла только на улице. Она набивала себе шишки и рвала одежду. В доме ее интересовали лишь сказки — на пластинках, по телевизору, иногда и те, которые рассказывала мать. Начав любую другую игру, Кандида ничего не доводила до конца, ломала и настольные игры, как только они становились непонятными. И тогда девочка, насупившись, сидела среди обломков.