Утром Мария иногда заставала дочь спящей крепким сном в материнской постели и тогда ложилась на постель Кандиды. Частенько играло радио и мигал невыключенный телевизор. Большой палец Кандида по-прежнему держала во рту, а указательный на пупке. В этом положении она была похожа на мышонка.
На постели, казалось, только что произошло сражение, а подушка иногда хранила явственные следы слез.
— В стене живет ведьма. Она приходит ночью и колет меня во сне. Вот сюда!
Мария положила в постель толстую палку, и ведьма больше не появлялась.
Дни были окутаны льдом и снегом. Теперь Кандида с собственной удочкой в руках наблюдала за лунками во льду. Глаза ее невинно блестели. Она пускалась бегать наперегонки на коньках со всеми. Падая, никогда не плакала.
Ей пошел седьмой год.
Однажды ночью в дверь детского дома кто-то позвонил. У двери стоял пограничник, а рядом с ним дрожал и всхлипывал ребенок, закутанный в шинель.
Кандида была в невменяемом состоянии.
— Я увидел, что девочка стоит на подоконнике, — рассказывал солдат, — и велел спуститься в комнату, не то простынет. А если не послушается, обещал рассказать вам обо всем и привести вас. И тогда она выскочила из окна. К счастью, было невысоко. Наверное, девочка боится оставаться одна дома и чего-то испугалась.
У солдата было юное лицо и робкие, нежные глаза.
Снег таял. Они шли по центру Лейпцига. Как раз была открыта ежегодная Лейпцигская ярмарка. Кандида с криками восторга останавливалась перед каждой витриной. Мать хотя и не противилась, но едва принимала участие в открытиях дочери. Она размышляла. И Кандида знала об этом.
У рыночной площади мимо них проехал красивый большой автомобиль, огненно-красный и блестящий. Он долго сопровождал их, но мать ничего не замечала. А потом остановился впереди, чуть поодаль. Из автомобиля вышел мужчина и все хотел что-то сказать матери. Кандида это точно видела. Они прошли мимо, и Кандида обернулась, потому что мужчина внимательно на нее посмотрел.
— Бамбула! Кандида!
Девочка почувствовала, как испугалась мать, как она, прежде чем обернуться на зов, крепче схватила дочь за руку.
— Так ты, значит, эксплуататором стал?
— Какой уж там эксплуататор! С шестьюдесятью-то эксплуатируемыми! Я работаю по двенадцать часов в сутки и собираюсь на следующий год защитить диссертацию. А как твои дела? Все ли у тебя есть для того, чтобы одержать надо мной верх?
Мария закрыла глаза. Надолго. Кандида видела взгляд мужчины, чувствовала, как насмешливость сменилась нежностью. Ее осенила догадка, на секунду она взглянула ему в лицо, а потом обратила все свои чувства к матери и растерялась, потому что Мария словно окаменела.
С отцом Кандиды Марию связывало славное время, лучшее в жизни — так Марии казалось. Они были вместе и днем и ночью, делили одну постель на двоих, один письменный стол, за которым и ели, и работали. Стол этот занимал все пространство между кроватью и стеной, так что в комнате не помещался даже стул. Прошли годы, прежде чем Мария позволила другому мужчине прикоснуться к себе. Тот, другой, стал ей близок в мгновенье горького одиночества, ибо расстояние было непреодолимо. Когда Мария открыла глаза, взгляд ее был спокоен.
— Осенью я был в Огайо, на ярмарке электронного оборудования. Право же, забавно побывать в подобных местах. Сразу оживают мальчишеские мечты. Но потом все становится совсем другим…
У мужчины был мягкий голос.
Мать сидела, поставив локоть на стол, возле чашки с кофе, чего никогда не позволяла делать Кандиде.
— Я буду снова учиться, теперь уже на журналиста. Сегодня была в университете.
Смех у Марии был низким, грудным.
— Кандида меня уже не помнит, — заметил мужчина.
Кандида увидела его умоляющий взгляд, обращенный к матери, почувствовала, как быстро и громко стучит ее сердце.
— Ты тогда была очень маленькой, — сказала мать. — Это твой папа.
Время бешеным вихрем промчалось вспять, и где-то в самом начале, словно бледное воспоминание, вновь ожило это чувство: тебя подбрасывают в воздух, а потом ловят надежные руки. И было это в конце длинного моста, по которому ты быстро пробежала в ясный день.
После этой встречи мир стал обретать для Кандиды иной образ. Догадка осенила при виде далеких стальных арок закрытого моста, противоположного берега. Люди оттуда не приходили, а лодки доезжали только до середины озера. Ту сторону, на которой стоял их дом, все время бороздила быстрая лодка погранохраны.
Она потребовала от матери разъяснений.
Добро и зло — как применить их к тому, что было здесь и там. Такие простые слова. Любой ребенок знает, что это значит. Но матери разъяснить их смысл, кажется, было трудно. На короткие вопросы Кандиды Мария отвечала долго и обстоятельно.
Кандида спросила об отце.
В тот день вечером, в Лейпциге, она так просила, чтобы отец поехал с ними. Но тут взрослые неожиданно оказались совершенно единодушны: это невозможно.
Всего Кандида уже не помнила. Хотелось только одного: чтобы отец поехал к ним. Да еще вспоминалось чувство собственного бессилия и то, что она все боялась — вот-вот отец встанет и уйдет. В ушах звенело, ноги и руки отяжелели, будто какая-то сила тянула их к земле. А в голове было пусто и уныло.
Проснулась Кандида уже в автобусе, когда они с матерью ехали по автостраде. Смеркалось, и люди спали. Гул мотора был низким и красивым. И она погрузилась, в этот звук. Никто не видел, каким тусклым стал ее взгляд.
Причина, из-за которой отец не поехал вместе с ними в дом таможенника, была связана, как догадывалась Кандида, с колючей проволокой.
Он жил по ту сторону.
Мария больше не работала ночной дежурной, а разносила газеты. Кандида спала спокойно; мать вставала до рассвета и возвращалась после первого обхода лишь к завтраку. Зато вечером она оставалась дома. Ночью дверь между их комнатами была открыта, а по утрам призраки уже не появлялись.
Второй обход делали вместе. К обеду работа была окончена. Люди получали свои газеты и письма. Кандиде были теперь знакомы все дома в квартале, она знала по имени и в лицо почти всех его обитателей. Ей стали ведомы все тропинки и лазы с одного участка на другой; к удивлению Марии, дочь всегда была первой, когда обе играли в зайца и ежа. Кандида всякий раз встречала мать озорным возгласом: «А я уже здесь!»
После обеда Мария требовала полнейший тишины, так как сидела над книгами, говорила, что занята работой, и очень сердилась, когда дочь чем-нибудь отвлекала ее.
Но у Кандиды хватало других игр.
В апреле было уже тепло. Дети, приходившие к лягушатнику, вскоре сняли не только туфли и чулки. Кандида надоумила их искупаться, и все искупались нагишом, правда безо всяких дурных последствий, разве что некоторые возмущенные родители жаловались. Мать же лишь посмеялась.
Мария тоже ходила на озеро. Повесив гамак между двумя деревьями на берегу, одним глазом глядела в книгу, а другим — на возню в воде, где уже близко подступала глубина. Кандида училась плавать.
На надувном матраце Мария доставила дочь на середину озера. Здесь уже нельзя было стать ногами на дно. Волей-неволей приходилось хвататься за матрац, который мать держала там, где за него еще можно было взяться. Кандида соскользнула в воду, нырнула под матрац и, появившись с другой стороны, схватилась за него.
— Плыви! Сделай два гребка сразу!
А потом три, четыре, затем еще и еще — столько, сколько смогла сделать.
Кандида охотно выполняла требования матери, получала похвалы, постепенно обретая чувство уверенности: да, она сумеет сделать все, что умела мать и чего добивалась от нее.
Кто из друзей, уже научившихся читать и писать, осмелился бы вот так поплыть по озеру?
Иногда Марию потрясало выражение лица Кандиды, вдруг становившейся очень похожей на отца. На нижних веках и в уголках глаз собирались те самые насмешливые складочки, пока еще добродушные, которые словно говорили: я знаю это лучше, знаю иначе, чем ты, но ты не печалься, я не хочу тебя сердить.
Охваченная неясным страхом, Мария обнимала дочь.
Кандида отстраняла мать:
— Не надо!
Новый класс Кандиде очень понравился.
Правда, мать, познакомившись с ним, особых восторгов не выразила. Учительница фрау Хорлитцка выглядела беспомощной на фоне этого собрания ярко выраженных индивидуальностей.
Красивого мальчишку с черными кудрями звали Александром. Он остался на второй год. Скучал, потому что все уже знал. Учился на «отлично», а вот за поведение получал двойки. В прошлом году он проболел и теперь снова учился в первом классе. Александр был отъявленным драчуном, причем не делал абсолютно никаких различий между девочками и мальчиками. Кандида приняла его вызов. Борясь и катаясь по полу, они играли, но поражение в борьбе подействовало, словно заряд динамита, доведя до взрыва искру огорчения, которую раздувало на уроке нетерпеливое шушуканье всего класса. Кандида вскочила, со слезами ярости набросилась на черные локоны, при этом тоже лишась части волос.
Лишь для видимости все кончилось в кабинете директора, который разъяснил драчунам всю постыдность их поступка и написал записки родителям. Драка повторилась опять. Но после обеда оба удирали с продленки удить рыбу и прямо-таки жили на деревьях.
Вечером Мария просматривала тетради дочери, мало отличавшиеся от прошлогодних, и требовала усидчивости, старания, порядка, просила хоть чуть-чуть поменьше буянить. Если Мария была раздражена, то замечала, как девочка втягивает голову в плечи и замыкается в себе. Лоб и щеки дочери заливались краской, она смотрела на мать широко раскрытыми, нервно моргающими глазами.
«Прекрати! Ну прекрати же!» — мысленно приказывала себе Мария.
Когда мать наконец успокоилась, Кандида спросила почти беззвучно:
— Ты всегда будешь меня так ругать?
— Кандида, да пойми же наконец! Не всегда и не везде можно делать все, что вздумается!