— Оставь меня!
— Ладно. Делай что хочешь. Но я тебя не оставлю. Ты ведь дочь мне, как же я могу тебя покинуть? Я должна помочь тебе стать большой и умной, научить жить с другими людьми.
— А я и так могу!
Уйти в другую страну. Посмотреть, как там. Увидев, будешь знать больше всех: больше Александра и фрау Хорлитцка, больше директора и матери.
Кандида сидела на полу и куснула маленький стручок горького зеленого перца. Язык защипало, на глазах выступили слезы.
Как они ревели! Умора, да и только. Целый класс ревел, когда вошла учительница и хотела начать диктант. Все попробовали горького перчика.
— Кто его принес?
— Кандида!
А Кандиде происшествие казалось ужасно смешным.
— Пойдем!
Кандида сопротивлялась. Ей надоело ходить к директору. Никто их не заставлял, сами захотели попробовать.
Фрау Хорлитцка могла бы заметить, какой деревянной походкой шла девочка к директору, как стояла перед ним, втянув шею в плечи, словно нахохлившаяся птица. А выражение глаз!
Молча обе поднимались рядом по лестнице. В классе Кандида склонилась над партой.
Гнев ее разгорался под взглядами любопытных глаз.
Она вскочила и бросила в учительницу все, что лежало на парте. Потом стащила с крючка портфель и пихнула ногой. Подбежав к счетам, она ударила кулаками по разноцветным шарикам, так что одна из проволочных распорок сломалась и шарики запрыгали по полу.
Весь класс замер. Рука у Кандиды была в крови. Она облизнула кровь и как ни в чем не бывало села на свое место.
Обе — учительница и ученица — были бледны.
На этом уроке диктант не состоялся.
Фрау Хорлитцка села за свой стол и прочла рассказ. Никогда еще в классе не было такой тишины. После урока она осмотрела руку Кандиды. Ничего страшного не оказалось. Когда Кандида поднимала с пола шарики, другие дети помогали ей.
Кандида не пошла на продленку. Она явилась домой страшно усталая, взяла в условленном месте ключ.
Бессильно упав на ковер, девочка заснула.
Проснувшись, Кандида извлекла надувной матрац, надула его и вытащила на веранду.
На улице было не слишком холодно. Вода отливала тусклым металлом. Кандида перетащила матрац через проволочные заграждения, пролезла сама, потом преодолела второй ряд проволоки и положила матрац на воду.
Наступило как раз то предвечернее время, в неверном свете которого очертания предметов расплываются, так что кряква, тихо лежащая на воде, кажется невидимой.
За спиной у Кандиды вспыхнули лампы. Полоса берега была залита ослепительным светом. Она впервые увидела дом таможенника с такого расстояния. Свет ламп отражался в его окнах.
Противоположный берег сливался с водой.
Позднее она услышала крики. В воздух взвилась ракета, разливая по воде зеленый свет. Кандида увидела, что солдаты бегут по берегу и машут руками, услышала их голоса.
Девочка испугалась.
Слово «запрещено» обрело вдруг весь свой суровый смысл. Раньше она не очень-то задумывалась над этим, так как многое было запрещено. Главное — не давать себя поймать.
Ее охватил страх. Она пыталась уйти.
Настигнутая лучом прожектора, Кандида нырнула. Когда всплыла, кругом было необычайно светло. Кто-то мощными рывками подплывал. Кандида попробовала уйти в тень, но граница светового круга опережала ее, и солдат догнал беглянку.
— Плыви сюда сейчас же! — Он задыхался. Кандида его знала. Этот парень появился на мосту всего два дня назад.
— Плыви сюда! А то беда случится. — Солдат был уже рядом и отрезал ей путь, крикнув: — Ну! Назад! Ты же хорошо плаваешь! Назад, я тебе говорю! Я возьму матрац или хочешь плыть на нем?
Кандида не хотела.
Солдат плыл рядом.
Лицо его дергалось, будто он хотел заплакать.
«И что еще с нами произойдет, — думала Мария, лежа без сна, — пока мы наконец поймем, в чем здесь дело? Поймем по-настоящему.
И кому до того дело, что ты слишком часто бываешь несчастлива?
Кандида — имя твое означает: блестящая, незапятнанная.
Какой ты станешь в моем возрасте?»
Кандиде разрешили подняться с постели. Девочка побежала на мост.
Ветер дул со стороны озера, было уже холодно.
Октябрьский ветер.
— Сколько тебе лет? — спросил у нее один из солдат.
— Семь. Скоро будет восемь.
Перевод Т. Клюевой.
ХЕЛЬГА ШЮЦ
MANDRAGORA OFFICINARUMСтрашная история для чтения за печкой
Эта история добром не кончится. Дело происходит в деревне. В деревне есть две дороги: одна идет вдоль домов, затем, миновав их, тянется рядом с лесничеством, барачным поселком и кладбищем до самого шоссе и называется Деревенской улицей — в отличие от второй, которая проходит по задам, причем не вплотную к домам, а между приусадебными огородами и полями. Эта вторая дорога играет как бы вспомогательную роль — она вбирает в себя или, наоборот, испускает в стороны узкие, протоптанные в полях тропки и являет собой плод множества пролетевших лет и наглядную иллюстрацию к пословице «капля камень долбит». Дорога эта, возникшая без плана и затрат, стихийно и самовольно, чрезвычайно живуча: согласно тексту на черной табличке, пользующиеся ею как кратчайшим путем к ближним и дальним соседям сами несут ответственность за свои действия. Называется эта дорога «Шлуппе». Чужак, попадающий в эти места, скажет про нее «Шлуппа», имея в виду слово женского рода, «дорога», или же в лучшем случае «Шлупп», имея в виду проселок. Но настоящее ее название именно «шлуппе», все остальные окончания режут слух местных жителей.
Шлуппе в самом начале и в самом конце сливается с главной дорогой, то есть с Деревенской улицей. То место, где Шлуппе огибает огромный валун, называется Шлуппова коленка. Семейство, проживающее в доме у «коленки», или — согласно домовой книге и плану застройки — в доме № 21 по Деревенской улице, носит фамилию Бирбаум. А в Шлупповой яме — там, где Шлуппе спускается в неглубокий, давно заброшенный и заросший травой глиняный карьер, — живет в полном одиночестве и уединении некая фрау Зауэр. Официально ее домик значится по Деревенской улице под номером три. Этим указанием вполне исчерпываются необходимые сведения о месте действия нашего рассказа. Не хватает разве что описания разнообразной растительности Средненемецких гор на высоте шестисот метров. Здесь уже не раз находили белладонну, или красавку, — голубовато-зеленое ядовитое растение из семейства пасленовых, которое чаще встречается в лесах между Базелем и Майнцем. А теперь начало распространяться и здесь.
Рассказчика интересуют в данном случае события, случившиеся жарким днем в разгар лета 1948 года; а именно, его интересует, кто это выходит из дверей домика у «коленки», числящегося по Деревенской улице под номером двадцать один. Это особа, живущая в данном доме, то есть член семейства Бирбаум, женщина далеко за тридцать, в голубой вязаной кофте, с чисто вымытым и блестящим от ланолинового крема лицом; кудряшки ее перманента тщательно расчесаны мокрым гребнем. Она торопливо пробирается между кустами смородины и крыжовника, зажав в руке трубчатую косточку от телячьей ножки, с которой на кожаном ремешке свисает ключ. Идет она, глядя прямо перед собой, не обращая внимания на перезревшие или даже треснувшие кочаны капусты, уже вполне годные к столу, не досадуя на лопнувшие стручки бобов сорта «принц», и прямиком направляется к калитке; там она отпирает висячий замок, отодвигает щеколду, запирает калитку снаружи и, сделав два-три шага, вновь исчезает из виду, нырнув за густые посадки — тут и подсолнухи, и дельфиниум, и вьющиеся бобы, и мальва, и вьюнок, и душистый горошек, и даже живая изгородь из тиса — смотря по тому, что именно тот или иной местный житель счел лучшим средством защиты от любопытных глаз всех этих переселенцев, понаехавших из Восточной Пруссии, Силезии и бог знает откуда еще и проживающих — или прозябающих — в барачном поселке: нет у них ни кола своего, ни двора. И не к чему им со Шлуппе видеть во всех подробностях, что и как произрастает на здешних огородах. Оттого-то вдоль дороги и насажены всевозможные высокорослые декоративные растения — а в глубине участков, скрытые от любопытных глаз, зреют низкорослые и питательные овощи. Фрау Бирбаум пробирается за высокой зеленой ширмой, кое-где даже пригибается — в ее планы явно не входит бросаться в глаза каждому встречному и поперечному. Эти встречные-поперечные здесь носят вполне конкретные имена — Шафрад или Бирбаум, Цандер или Тиле. Вовсе не входит. Ее появление на улице в этот час только дало бы пищу зловредной фантазии доморощенных зевак и гадалок. Уж они-то в своих домыслах никогда от матушки-земли не оторвутся. И ошибаются крайне редко, бьют, как правило, не в бровь, а в глаз. И уж коли какая-то бабенка, чисто вымытая и аккуратно причесанная, да еще в светлой вязаной кофте, утром буднего дня, среди лета, шествует по Шлуппе в сторону «ямы», а там ныряет в калитку — значит, бабенка эта пошла к Зауэрихе и нужен ей целебный чай из корней, блекло-желтых цветов и зеленых ягод. Или, точнее говоря, отвар.
Люди говорят, у фрау Зауэр есть мандрагора. И чего только люди не наговорят! Да Зауэриха и сама может много чего порассказать, когда она в настроении: мандрагора, мол, такое растение, вроде картофеля или помидоров, да только растет она не у нее в огороде и вообще родом не из здешних мест, а привозят ее издалека, из Гималаев. Фрау Зауэр делает ударение в этом слове на первом «а». Оттуда, от ее дядюшки, проживающего где-то в центральном горном массиве, ей иногда приходит посылка с пакетиком сушеной мандрагоры. Получает она ее не из первых рук, а через второго дядюшку, живущего в Косвиге, то есть через косвигского дядюшку, который приходится родным братом первому, гималайскому: второй пересылает половину присланной из Гималаев травки уже ей, фрау Зауэр, хотя это, по всей вероятности, запрещено; туда входят корни, желтоватые цветы и зеленые ягоды. Своей половиной сушеных растений косвигский дядюшка распоряжается сам. Фрау Зауэр может много чего порассказать, когда она в настроении. Но почтальонша подтверждает — все верно, все чистая правда, всегда ношу к фрау Зауэр посылки из Косвига, одну под рождество, вторую в конце июля — начале августа.