А д а (сдавленным голосом). Извините, к сожалению, мне пора.
Шум проезжающих машин.
Я сбежала оттуда, потому что вдруг почувствовала, что не в силах сдерживать нахлынувшие на меня эмоции; на улице, как последняя дура, разревелась. Я ненавидела и одновременно уже любила этого странного парня. Единственное мое желание было никогда с ним больше не встретиться. Он вызывал отвращение, но вместе с тем такую острую жалость, что сердце мое буквально разрывалось. При этом я точно знала, догадайся он о моих чувствах, он счел бы себя глубоко оскорбленным, и вообще он совершенно не стоил того, чтобы так из-за него мучиться.
Кстати, в тот вечер он остался у Сабины.
Й о н а с. Похоже, эта ваша Ада ушла из-за меня. Сами виноваты, нечего было меня за стол тащить, знаете ведь, что я за фрукт.
С а б и н а. Ничего. Человеку иногда бывает полезно получить легкую встряску. Не думаю, чтобы она обиделась всерьез. Так что же мы будем делать со всеми этими апельсинами?
Й о н а с. Как вы не понимаете, апельсины для меня тот же наркотик.
С а б и н а. А вы что, пробовали настоящий?
Й о н а с. Я много чего пробовал. И это в том числе. Все ерунда. У меня в трезвой голове такое вертится, что ни под каким кайфом не увидишь.
С а б и н а. Похоже, недостатком самомнения вы не страдаете.
Й о н а с. Нет, больше не страдаю. Дайте мне апельсин.
С а б и н а. Он принялся его чистить. Делал это молча, полузакрыв глаза. Его тонкие руки, руки буддийского монаха, двигались очень быстро, словно совершая какое-то таинство. Впитывая запах, он счистил кожуру, снял светлую тонкую кожицу, разделил маленький шар на дольки и, протянув мне его через стол, пробормотал странным, словно не ему принадлежащим, голосом: «Ешьте! Давайте, ешьте!»
Я была в таком напряжении, что не могла проглотить ни кусочка.
Не обращая внимания на то, взяла я апельсин или нет, он тотчас принялся за новый, так же быстро очистил его, поделил на дольки и, как сомнамбула, потянулся к третьему. У меня было такое чувство, что если я заговорю, то разбужу его, и он, как лунатик, упадет и разобьется. Наконец я не выдержала: «Почему вы сами ничего не едите?»
Й о н а с. Потом, позже. Сделайте одолжение, потушите эти дурацкие свечи. Только, ради бога, не зажигайте света. Пусть такое чудо, как этот аромат, царит в совершенной темноте. А чтобы вы не скучали, я расскажу вам одну из своих страшненьких историй.
С а б и н а. Про апельсины?
Й о н а с. Про что же еще!
Первый раз я увидел их, когда был уже довольно большим мальчиком, тогда такие вещи в интернаты попадали не часто. У одного мальчика был день рождения, и тетушка прислала ему посылку — дрянной обычай, только зависть и ненависть разжигает у волчат. Для таких детей, как мы, лучше всего, когда их оставляют в покое.
В посылке, кроме плитки молочного шоколада, пары шерстяных носков и прочей ерунды, были апельсины. Сначала я принял их за мячи, чем вызвал общий смех. Все дары положили, как это было принято, на «деньрожденную» тарелку, предоставив имениннику самому решать: делиться ему с товарищами — или пусть смотрят, как он один будет пожирать сладости. Мы не скупились на поздравления — каждый хотел что-нибудь получить, — подличали в духе этого гнусного обычая.
Ничего в жизни я так не желал, как получить тогда этот похожий на маленькое оранжевое солнце плод. Должно быть, в нем сосредоточилось в тот момент все, чего я был лишен, а лишен я был многого.
Я знал, что именинник не даст мне апельсин. Мне-то уж ни за что не даст. Оставалось только украсть апельсин и спрятать так, чтобы никто не смог его у меня отнять. Как ни странно, я и не собирался его есть, не спрашивал у ребят, какого вкуса этот фрукт. Для меня он был чем-то недостижимо прекрасным, вечным, Граалем. Если бы мне сказали, что он излучает свет в темноте или возвращает силы, как живая вода, я бы поверил. В общем, я должен был достать его во что бы то ни стало.
Учить воровать меня не надо было. Улучив момент, когда никто на меня не смотрел, я потихоньку сунул один апельсин в карман штанов. Сначала ребята ничего не заметили, но меня выдало то, что я совершенно перестал интересоваться содержимым «деньрожденной» тарелки и наотрез отказался поздравлять именинника. К тому же скрыть апельсин, лежащий в кармане брюк, было делом почти невозможным. Возникло общее возмущение, на уговоры я не поддался (и никогда не поддавался), а едва ко мне попытались применить силу, обратился в бегство. Мне удалось ускользнуть от преследователей, я был худой и верткий, как угорь, и словно на крыльях летел по длинным коридорам, слыша за собой топот погони. В кармане у меня находилось бесценное сокровище, и это помогало мне бежать так, будто речь шла о спасении моей жизни. Ни за что на свете не дал бы я отнять у себя апельсин.
Я спешил добраться до крошечной темной каморки на чердаке, где валялись старые стулья, банки с краской и прочий хлам. В ней можно было запереться изнутри, и потому я часто прятался в этой конуре, чтобы спокойно сжевать украденный где-нибудь кусок колбасы, пирога, конфету или просто для того, чтобы избежать наказания. Но теперь я был далек от всей этой прозы. У меня возникло чувство, что я навсегда ускользнул от преследования и никто и никогда не сможет схватить меня. Все это благодаря апельсину, который я вытащил наконец из кармана брюк и, задыхаясь, с колотящимся сердцем, прижал к себе. Он был божественно круглый, прохладный, и его совершенная форма словно создана для моих рук. И тогда во мне, будто по волшебству, родились слова сродни, заклинаниям, они сделали меня невидимым, недосягаемым, они дали свет, жизнь, славу. В дверь барабанили, раздавались ругань детей и угрозы воспитателей, наконец, призван был и дворник с ломом. Но они даже и вообразить себе не могли, как далек я был от всего этого за своей дверью!
Я стоял один в темной и холодной каморке, впившись ногтями в шероховатую и одновременно гладкую кожуру волшебного плода, опьяненный его сладким, каким-то огненным ароматом. Голова у меня кружилась от сознания, что я могу творить и в такие мгновения недосягаем. Да, я сделался равным богам, ибо мог творить, творить слова.
Когда же наконец взломали дверь, я был уже неуязвим. Я мог создавать нечто, чего не мог никто, и потому находился далеко, в местах, доступных лишь мне одному. Не сопротивляясь, я отдал им апельсин. Никто не понял, почему я не съел его. Ни на какую ругань я не реагировал, с таким же успехом они могли обращаться к мешку с соломой.
С тех пор я сочиняю стихи.
Смотрите, я очистил уже пять штук. Сделаем пунш или съедим их просто так?
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с. История человеческого рода насчитывает несколько тысячелетий, и в течение всего этого времени поэты, философы и пророки пытаются объяснить людям, что в этом мире все многомерно, что человек не замкнут в пространстве, ограниченном шляпой и сапогами. Почему же человечеству никак не удается нырнуть с поверхности на дно, где и находятся концы всех нитей, начала всех начал? Почему же, почему это никому не удается?
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. А может, дело в несостоятельности поэтов, пророков и философов?
Негромкая классическая музыка.
С а б и н а. Он сразу сказал мне, чтобы я не рассчитывала на его благодарность, ибо подобных чувств он никогда не испытывает.
Й о н а с. И некоторых других тоже. Хочу предупредить вас сразу, что в моем характере преобладает несколько черт. Я эгоистичен, жаден до денег, прожорлив и труслив.
С а б и н а. Вы рисуете такой чудовищный автопортрет с поразительным хладнокровием.
Й о н а с. Вы ошибаетесь, если думаете, что я наговариваю на себя. Более того, я пасую перед малейшей трудностью и не задумываясь беру все, что мне дают, не важно, имею я на это право или нет.
С а б и н а. Пока вы пишете такие стихи…
Й о н а с. Я пишу их вовсе не из желания угодить вам или понравиться. Пишу оттого, что пишется.
С а б и н а. Хорошие стихи редко возникают из желания угодить. Йонас, я хочу сделать вам одно предложение.
Й о н а с. Слушаю, мадам.
С а б и н а. Перестаньте разыгрывать шута. Давайте спустимся наконец на землю. Я знаю, что вы сейчас без работы и без крыши над головой.
Й о н а с. А вы разыгрываете представителя органов охраны порядка. Я…
С а б и н а. Вы меня не дослушали. Я хочу только, чтобы вы писали, больше мне от вас ничего не надо. Квартиру эту вы уже знаете, даже ночевали здесь. Мне кажется, тут вполне хватит места для двоих и можно не сталкиваться носами. Я ведь на весь день ухожу в издательство, вы можете спокойно работать…
Й о н а с. Или спать…
С а б и н а. Как захотите. Оставайтесь, пока не надоест вам или мне. Пока не найдете чего-нибудь получше. Что касается денег, то я постараюсь выбить вам стипендию. Ну, что вы скажете?
Й о н а с. Я не люблю связывать себя никакими обязательствами. С другой стороны, это будет по отношению ко мне только справедливо.
С а б и н а. Угу.
Й о н а с. Я без шуток это говорю. Слишком долго я был мальчиком для битья. Пора наконец воздать мне должное. Или вы считаете, что, помещая меня в бесконечное количество интернатов, общество выплатило мне все долги?
С а б и н а. А разве оно вам что-нибудь должно?
Й о н а с. Да. Должен же кто-то нести ответственность за то, что со мной происходило все эти годы.
С а б и н а. Но в последнее время… Вы же сами так хотели.
Й о н а с. Ну да, как человек, сидя в зубоврачебном кресле, хочет, чтобы включили бормашину. Раз сидит, не уходит, значит, хочет. А что, по-вашему, я должен был делать? Отправиться на Запад вслед за теми, кто произвел меня на свет, и подложить им под дверь взрывчатку?
С а б и н а. Никто же не говорит о мести…
Й о н а с. Неужели? В таком случае считайте, что я говорил об искуплении вины. Можно сформулировать и более прозаично — о возмещении ущерба.