Впрочем, я совсем не уверен, что такая жизнь мне подойдет. Может, я могу писать стихи только сидя где-нибудь на ящиках, или за рулем служебной машины, или в общежитии в комнате на четверых, где орет радио и дуют пиво…
С а б и н а. Йонас! Так вы согласны или нет?
Й о н а с. Честно признаться, я побаиваюсь. Но поскольку мы и сегодня утром продолжаем говорить друг другу «вы», я решаюсь на этот эксперимент. К тому же вы не самый несимпатичный человек, которого я встречал. Но учтите: я отнюдь не страдаю застенчивостью и не беру на себя никаких обязательств. Даже писать.
С а б и н а. Хорошо, хорошо.
Й о н а с. Надеюсь, вы отнеслись к моим словам серьезно.
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Вот в этом-то и было дело. В том, что он говорил серьезно. Все думали, что это какие-то странные шутки с его стороны, что он пытается шокировать окружающих, самоутверждается, а потом невероятно удивлялись, когда он оказывался именно таким, каким себя описывал, и поступал так, как предупреждал заранее.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Безусловно. Когда он на поэтических семинарах громил всех и вся, кричал, что вокруг одни тупоголовые бездари, он говорил то, что думал. Отчаянные попытки Сабины Линн сгладить его слова ни к чему не привели. Все маститые были так разгневаны, что о том, чтобы успокоить их, не могло быть и речи. Вы только представьте себе! В избранное общество врывается эдакое дитя интернатов, длинноволосое чудовище, несет бог знает что…
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Сначала он прочитал свои стихи, и, надо сказать, очень неплохие…
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Ну и что? Думаете, если какой-то тип с горсткой стихов врывается на мирные пастбища, где все выгоны уже давно поделены и никто никому не перебегает дорогу, так ему станут бешено рукоплескать?
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Но можно ведь было хотя бы его выслушать.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Его и слушали — правда, с издевательскими ухмылками на лицах. Но большего ожидать было трудно, спасибо хоть не освистали.
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с. Неужели, чтобы добиться признания, художник должен либо умереть, либо стать мучеником? Неужели толпа, прежде чем поверить, должна распять?
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Пророк, оскорбляющий всех вокруг, не скоро дождется вознесения.
С а б и н а (пытаясь перекрыть нарастающий шум в зале). Дорогие коллеги! Я прошу тишины! Мы ведь должны совместно выработать… Уважаемые коллеги… пожалуйста… Объявляется перерыв на двадцать минут!
Шум в зале.
Шаги по ночной улице.
С а б и н а. Хорошо на свежем воздухе, правда?
Й о н а с. Не знаю.
С а б и н а. Вечер очень теплый.
Й о н а с. Зачем вы говорите всякую ерунду про свежий воздух, хороший вечер? Я ведь сорвал вашу встречу бородатых обывателей, занимающихся стихоплетством. И ни к чему ваши дипломатические ухищрения не привели; явные дыры залатали, но нитки-то торчат. Все и разбежались. Зря вы только добивались, чтобы меня на эту встречу пригласили.
С а б и н а. Нет, не зря. Вы пишете хорошие стихи.
Й о н а с. Конечно, теперь вы станете отчаянно доказывать, что были правы. Разумеется, я пишу хорошие стихи. Не просто хорошие — выдающиеся. Но ведь для того, чтобы это выяснить, не обязательно участвовать в поэтическом семинаре. Я предупреждал вас, что всех там разнесу, разве нет?
С а б и н а. О да.
Й о н а с. Скажите, а вы можете хоть раз разозлиться? Накричать на меня, сказать, что ошиблись во мне?
С а б и н а. А вам бы этого хотелось?
Й о н а с. Да! А то вы все с вашим проклятым всепрощением и пониманием… И только для того, чтобы вызывать во мне чувство вины.
С а б и н а. Что ж, могу признаться, для меня все обернулось скверно, но я надеюсь, что ты мне это компенсируешь.
Й о н а с. Черта с два. Своими стишками, что ли? Перевязать ленточкой и преподнести вам целую дюжину, а?
С а б и н а. С тех пор как вы живете у меня, Йонас Александр Дорт, вы написали шесть стихотворений, по одному в неделю.
Й о н а с. Что, слишком мало? Извините, не знал размеров квартплаты.
С а б и н а. Ты получаешь стипендию…
Й о н а с. Наконец-то. Я этого ждал. Так знайте, что я расцениваю все ваши благодеяния как жалкий минимум того, что можно было для меня сделать. И я вовсе не обязан за всякую малость, выдаваемую мне обществом, расплачиваться листком бумаги, на который я выплюнул очередное стихотворение. Пока никто еще не заслужил моей благодарности. Меня тошнит от всего: от этой вылизанной квартиры, где изо всех сил стараются меня не потревожить, от обедов и ужинов на белой скатерти… Нет, запихните меня обратно в грязь, и все пойдет хорошо. Но дайте мне хоть немного уюта и благополучия, и я стану кричать «еще, еще», как разбойник, которому отдают лишь половину мешка с золотыми монетами, а он, чтобы получить все, убивает владельца.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Видите, чего вы добились? Протяните этому гению палец, и он уже норовит отхватить всю руку, да еще с бриллиантовым кольцом в придачу. К чему же все это приводит? К апатии, нежеланию писать, к совершенно необоснованным претензиям. Ведь вы же сами уверяете, что истинный талант пробьется несмотря ни на что. Ставьте чистый опыт, и я буду первый, кто снимет шляпу перед таким самородком.
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с. Думаете, ваша позиция оригинальна? Об этом еще Мюрже писал в своей книге про парижскую богему, когда бывшие бунтари от искусства, сытые, благополучные, признанные, сидят в мягких тапочках у теплых каминов и сами теперь уже качают головами по поводу этого невозможного молодого поколения, которое они совершенно не понимают.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с (смеясь). Дорогая моя! Неужели вы не видите, что ваш замечательный пример подтверждает мою правоту?
Ночь, шаги.
С а б и н а. Что же тебе надо, чтобы ты мог писать?
Й о н а с. Ничего не надо. Просто мне плохо здесь, и все.
С а б и н а. Может быть, освободить тебе гостиную? Тебе ведь так нравился эркер и вид из окна.
Й о н а с. Если ты так хочешь. Но я ничего не прошу.
С а б и н а. Поцелуй меня.
Й о н а с. Вы знаете мое отношение к эротике.
С а б и н а. Да, это форма закрепощения личности. Может, мне, как прилежной ученице, заодно повторить и то, что ты говоришь о любви: абсолютно асоциальная форма существования, которая не поддается никакому упорядочиванию, можно лишь выплеснуть ее из себя. Но ведь именно асоциальная форма существования и должна была бы тебя привлекать!
Й о н а с. Ошибаетесь. Дети, выросшие в интернатах, самые социализированные существа на свете, моя дорогая. Только не плачьте, ради бога, если не хотите, чтобы я удрал.
Шум приближающихся мотоциклов.
А д а. Когда она явилась ко мне с чемоданом и попросила разрешения пожить неделю-другую, я была просто ошеломлена. Я знать не хотела о том, что за сцены там у них разыгрывались, правда, не хотела. Все ее объяснения были просто смехотворны.
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. Что же она говорила?
А д а. Ну, например, что этот Йонас Дорт нуждается в абсолютном покое, иначе он не может работать в новой обстановке. Кстати, эта новая обстановка была ее собственная квартира и он находился в ней уже довольно долгое время. Наконец, я не выдержала и спросила ее, почему она попросту не выставит его за дверь.
С п о к о й н ы й м у ж с к о й г о л о с. А она что ответила?
А д а. Она принялась очень пространно объяснять, что дело не в ней, что речь идет об искусстве. Глаза у нее при этом были полны слез.
С к е п т и ч е с к и й м у ж с к о й г о л о с. Что ж, искусство требует жертв.
В з в о л н о в а н н ы й ж е н с к и й г о л о с. Да, искусство требует жертв.
Квартира Сабины, звонок в дверь.
А д а. Не ожидала вас тут застать.
Й о н а с. Можно подумать, вы не знали, что я живу в квартире Сабины.
А д а. Вы работаете?
Й о н а с. Нет. У вас какое-то дело?
А д а. Не к вам. Я принесла Сабине верстку.
Й о н а с. Давайте. Она иногда заходит, но сейчас ее нет.
А д а. Я знаю.
Й о н а с. И все-таки не ожидали меня здесь застать?
А д а. Я хотела с вами поговорить. Вы позволите мне войти?
Й о н а с. Разумеется. Что вам предложить? Ром? Коньяк? Водку?
А д а. Вы тут, я вижу, живете прекрасно и ни в чем себе не отказываете.
Й о н а с. Так оно и есть. Я живу здесь прекрасно и ни в чем себе не отказываю. У вас еще есть ко мне вопросы?
А д а. А Сабина? Она еще живет здесь?
Й о н а с. Вы же видели табличку на дверях.
А д а. Я не встречала человека, который бы вел себя так нагло, как вы.
Й о н а с. Вы говорите прямо как мои воспитательницы в интернате. Вы что, явились меня воспитывать?
А д а. Нет, я считаю, что это напрасный труд.
Й о н а с. Я вижу, вы меня терпеть не можете?
А д а. Я вас ненавижу. Вы живете как паразит, позволяете бедной Сабине вас содержать, целый день ничего не делаете, рассматриваете свой собственный пуп, и при этом еще грубы и жестоки, как апаш из предместья.
Й о н а с. Интересно. Вы говорите очень ярко и прочувствованно. Но скажите, на чем основано последнее ваше утверждение?
А д а. А разве вы не избивали Сабину?
Й о н а с. Ах вот оно что. Это вам Сабина рассказала?
А д а. Сабина! Сабина все отрицает, лишь бы только вас выгородить и оправдать.
Й о н а с. Оправдать? Перед кем?
А д а. Хотя бы перед всеми нами. Чтобы мы не прокляли вас окончательно.
Й о н а с. «Прокляли»! Как вы высокопарно выражаетесь, леди. Если Сабина говорит, что я не бил, значит, так оно и есть. На самом деле все было гораздо хуже.