— Как можно возбуждать ребенка перед сном!
Она брала Томми на руки и несла его купать. Мне не нужно было ни о чем беспокоиться, все шло раз навсегда заведенным порядком. Женский журнал напечатал обо мне довольно лестную статью, в которой с похвалой упоминалось и о маме.
У нас опять царило согласие и гармония, и, возможно, так было бы вовек, если б рядом не поселился новый сосед.
Этот сосед вообще не подходил к нашему окружению. Неопрятный тип с бородой, в перепачканных штанах, неопределенного возраста. Никто не знал, на какие средства он живет. Болтали всякое. Лодырь. Асоциальный элемент. Мама вызвала слесаря — врезать дополнительный замок в дверь — и сказала:
— Хорошо, если насекомые не заведутся.
Я никогда раньше не встречала столь развязного человека. Я чувствовала себя одновременно отвергнутой, растревоженной и страстно чего-то желающей. Он то и дело вставал на моем пути. Запах чеснока и масла для волос ударял мне в нос. Он не давал мне покоя своими разговорами. Жуткая мешанина пошлостей. Однако за ней крылась система. Я все время чувствовала, что он хочет меня смирить. Но никак не могла поймать его с поличным. Его слова смахивали на крючки, и они, надежно упрятанные в приманку, мало-помалу впивались в мою плоть. Всякий раз при встрече я, добропорядочная, но сбитая с толку, чувствовала, что терплю поражение. Я убегала в свою комнату и, бросившись на кровать, удивлялась собственным ощущениям, ибо тело мое бунтовало, его точно подкидывало вверх, навстречу некоему недостижимому наслаждению.
Я самым удивительным образом изменилась. У меня начались какие-то неприятные боли внизу живота, слева. Боли, которые были сродни голодным спазмам. Случалось, что во второй половине дня я испытывала такое глубочайшее равнодушие к своей работе, что раньше времени возвращалась домой и укладывалась в постель. Какое-то смятение грызло мне душу подобно тяжелой болезни.
Однажды в квартире царила полная тишина. Только брат упражнялся в комнате за кухней. Я знала, конечно, что это играли Эмиль Гилельс или Клаудио Аррау[12]. Я находилась в состоянии необъяснимого распада сознания. Глухо гудела голова. Точно следуя странному принуждению, я приняла душ, почистила зубы, щеткой расчесала волосы, надела легкое платье и, перейдя лестничную площадку, позвонила к соседу.
Он сказал:
— Ну вот! — обнял меня за плечи и повел в комнату.
В воздухе висели голубоватые клубы дыма. На экране телевизора правый крайний ударил центрального защитника по ноге. Посредине комнаты стоял большой круглый стол. За ним сидели, освещенные лампой без абажура, папа и брат, пили пиво и играли с соседом в скат.
— Привет! — сказал папа.
Брат принес табуретку. Сосед открыл бутылку пива и пододвинул ее мне. Я изо всех сил вдавила ноготь большого пальца в палец указательного. Но не проснулась. Это не был сон.
Я быстро и много пила и невнимательно прислушивалась к беседе за столом. Болезненно и словно каким-то чудом, точно в процессе родов, оба эти человека, которых я так давно знала, отделились в этот миг от меня и предстали передо мной как самостоятельные индивидуумы.
Но вдруг папа взглянул на часы, испугался и схватился за шею. Я видела, как серый налет страданий восстанавливается на его лице, и решила, что сейчас у него начнется приступ. Но никакого приступа не началось, а папа поднялся и вздохнул:
— Надо идти.
Брат оставался до конца передачи. Потом я видела в окно, как он, чуть согнувшись и подняв плечи, перебегает через двор.
В комнате было почти темно. Сосед выключил свет и курил. Я не видела его лица. Было очень тихо. Зато стали отчетливо слышны шумы в доме. Далекие звуки рояля.
— А ты что ж не уходишь? — спросил наконец сосед, и в тоне его не было ничего оскорбительного.
— Сама не знаю, — ответила я.
Я действительно не знала. Во всяком случае, в эту минуту.
— Ты какая-то пришибленная, а? — сказал сосед.
Тут во мне словно плотина прорвалась. Слезы хлынули из глаз, я уселась на пол, и меня с такой силой затрясло в истерическом припадке, что я едва не задохнулась.
Сосед сидел за столом, он закурил новую сигарету.
Вот как все получилось. Мы словно переродились, и в этом, несомненно, повинен был сосед. Сам он, однако, оставался непотревоженным, точно катализатор, который поддерживает реакцию, но сам в ней не участвует.
Наше семейство, казалось, вот-вот развалится. Мы не выносили друг друга. Мы больше не считались друг с другом. Мама узнала о погибшей карьере брата. Мы кричали друг на друга. Во мне нарастала непонятная глухая ненависть. И как раз в это время мама начала прихварывать. Мы, имея все основания быть благодарными, вели себя едва ли не гнусно. Не знаю, как другие, но о себе должна, к сожалению, сказать, что я злобствовала с особым удовольствием. Я без конца намекала на то, что вынашиваю план, как бы мне переехать и взять с собой Томми.
— Вот видишь, — говорила тетя Карола маме, — пока можно было из тебя соки выжимать, ты была хорошей, а теперь тебя можно лягнуть.
И только в часы, которые мы проводили у соседа, мы жили надеждой. Там мы строили планы. Папа подыщет себе место вахтера, Герман Михаэль пойдет на стройку, а я мечтала о том, что буду жить с соседом.
Впервые в жизни я взвинтила себя до состояния истинного любовного упоения. Все отталкивающие качества этого человека: его грязные ногти, неясное положение в обществе — казались мне простительными. Достаточно было одного его слова, и я перебралась бы к нему. Но он его не сказал.
Не знаю, чувствовал ли он, что я ищу у него защиты. Видимо, он был целиком сосредоточен на себе и совсем не понимал, что мы были сломлены. Чем яснее мне становилось, что он от меня увиливает, тем сильнее я к нему привязывалась и тем яснее становилось мне, что он увиливает. Нервные срывы у меня случались все чаще.
Подозреваю, что и у других на душе было не лучше. Сосед привел в действие какие-то силы, но не собирался делать выводы и помогать нам. А кризис, испытываемый нами, был очевиден. Я пропускала важные заседания. Случалось, папа нахлобучивал шапку и упорствовал в своем желании идти гулять, хотя погода была неподходящей и дул сильный ветер. Брат частенько возвращался домой пьяный. Возникло серьезное опасение, что мама сляжет. Так дальше продолжаться не могло. Это понимал каждый из нас. Только сосед ничего не замечал. Он едва слушал, когда мы, сидя за его круглым столом, обсуждали наше будущее. Мы же, наоборот, воспринимали его темы — от зубной боли дедушки и до разведения тигров в Южной Индии — как чрезмерные к нам требования.
Кто знает, чем бы все это кончилось, не приготовь нам мама сюрприз. Пока мы, в разладе со всем миром, изматывали свои силы в бесплодных спорах, она действовала. Моторная лодка, элегантная белая лодка с мощным двигателем, стояла у мостков нашего озера. Мама пожертвовала ради нас бриллиантовым кольцом, старинной семейной реликвией.
И вот чудесным августовским днем мы поехали кататься. Мы были в прекрасном настроении. В первый раз после долгого времени мы опять ощущали чувство единения. Общая собственность укрепила семейные узы, присутствие соседа показалось нам назойливым, он нам мешал. Дело в том, что мама поборола свою антипатию, более того, отвращение, и пригласила соседа на наш праздник по случаю освящения лодки.
Папин складной стул мы поставили на берегу озера в тени огромного каштана. Мама опасалась, что ветер, когда мы помчим по озеру, причинит папе вред. Папа тоже сказал, что предпочитает остаться на берегу и местечко для него выбрано прекрасное, он чувствует себя тут так хорошо, как уже давно не чувствовал. И обещал не упускать нас из виду.
Мама повернула ключ зажигания. Герман Михаэль сидел у руля. Мы чуть поспорили поначалу, так как мотор сразу не заработал. Сосед, хотя мы давали всячески понять, что его это не касается, поднял крышку над мотором и нажал на какой-то рычаг. Мотор взвыл, нас отбросило назад. Томми заверещал от радости. Брызги полетели в ветровое стекло. За нами потянулась гордая носовая волна.
Когда мы сделали несколько кругов, сосед объявил, что хочет купаться. Мама выключила мотор, он стал раздеваться. Потом, сев на борт лодки, свесил ноги в воду. В эту минуту я увидела его.
От берега к нам приближался крокодил. Папа, наверное, заметил его еще раньше. Я хотела крикнуть, предупредить соседа, но мне будто что-то сдавило горло. Обернувшись, я встретила взгляд мамы и поняла, что она тоже увидела крокодила. Герман Михаэль, судорожно сжавшись, склонился над рулем. Мама повернула ключ зажигания в гнезде, и брат медленно двинулся по кривой к берегу. Когда мы подъехали к папе, то увидели, что огромный серо-коричневый крокодил уплывает куда-то вдаль. Сосед исчез.
С тех пор у нас опять царил порядок. Мама не нуждалась больше в уходе. Папа почти не покидал квартиры. Брат изучал математику. Мама сказала: у нее-де давно уже созрело убеждение, что его истинный талант проявится именно в этой области, а это шанс, пока другие о том не помышляют, стать крупным математиком.
Мне кое-кто хотел приписать нервный срыв. Так бывает всегда, если ты занимаешь высокий пост. Проглатывать подобные наветы нельзя, ведь кто один раз перенес нервный срыв, у того он может в любую минуту повториться.
По прошествии довольно долгого времени начали выяснять местонахождение нашего соседа, но мы мало чем могли помочь розыску. Мнение нашей улицы было довольно единодушным. Человек этот всем казался субъектом подозрительным, который, вне всякого сомнения, плохо кончит.
Только Томми рассказывал каждому, кто хотел его слушать, что соседа сожрал крокодил. Но кто же поверит ребенку!
Перевод И. Каринцевой.
ПРИНЦЕССА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
— Всего хорошего, — крикнул привратник молодой женщине, но она, выходя из учреждения, даже не кивнула ему. Он привык, что она его не замечает, и все равно хорошо относится к ней. Более того, зная ее уже довольно много лет, он понимает по тому, как мучительно взвыл мотор, что у нее неприятности. Для полицейского же, который регулирует движение на перекрестке, она — одна из тысяч людей, ежедневно катящих мимо него. Когда молодая женщина проехала, полностью его игнорировав, он на мгновение растерялся, потом свистнул — раз, другой и еще раз. И не столько сам факт правонарушения задел его, сколько полнейшее спокойствие и естественность, с какой это было совершено. Надо думать, поступок этот показался ему началом конца того порядка, в смысл которого он верит и частью которого себя ощущает.