о дому имели одного-двух детей. Еве очень хотелось побеседовать об этом с другими женщинами; да только, прежде чем касаться столь интимных вопросов, надо сперва о многом друг с другом переговорить. А где взять на это время?
И она вновь сдалась. Атмосфера в семье сразу разрядилась; иногда они даже выкраивали время для загородных прогулок. Правда, люди на улицах глазели на них как на некий феномен (Ева заметила, что они мысленно пересчитывали ее ребят, стараясь уловить семейное сходство; неужели, мол, это все дети одних родителей?). Муж тоже это замечал, но ничего не говорил. А Ева думала: меня вам упрекнуть не в чем — дети одеты-обуты чисто и аккуратно, да и дома у меня все блестит. Но все же вспыхивала, когда соседи выражали желание подарить ей что-нибудь из детских вещей — например, ношеное, но еще вполне годное платье. С языка у нее уже было готово сорваться: «Спасибо. Мы в подачках не нуждаемся». Но она так отрывисто и неприветливо бросала это «спасибо», удержавшись от остального, что у большинства пропадала охота к новым пожертвованиям.
На старших детей теперь уже возлагались почти все покупки — матери оставалось лишь написать, что именно надо купить, — да и в школе их иногда даже хвалили. Только сын Концельмана частенько приходил домой с записью в дневнике, под которой ей надлежало расписаться (например: «Уве не вышел к доске, когда его вызвали отвечать». Или: «Уве сорвал занятие, запев посреди урока песню про елочку» — дело было в мае).
Ева регулярно посещала все родительские собрания (если они не приходились на один и тот же день), поэтому при выборах нового родительского комитета кто-то предложил ее кандидатуру, и все единодушно проголосовали «за». Она вздыхала: еще хлопот прибавится. Но в душе даже немного обрадовалась — вот уж не думала, что ее сочтут достойной такого поста. Она согласилась и потом — несмотря на лишнюю нагрузку — ни разу не раскаялась, потому что вновь приобщилась к заботам других людей, могла сравнить их со своими, а иногда и помочь. И если бы не ежемесячные страхи, сочла бы себя чуть ли не счастливой.
Государство позаботилось о том, чтобы многодетные семьи получили всевозможные привилегии. Семейство Келлер без предварительной записи приобрело стиральную машину, причем в кредит и без всяких процентов. Супруги на радостях распили бутылочку вина и пустились танцевать под музыку из радиоприемника. Младший ребенок проснулся и, едва разлепив сонные глазки, спросил, нельзя ли ему тоже с ними попрыгать. Они вынули малыша из кроватки и продолжали танец уже втроем.
Когда и ему пришел срок идти в школу, Ева, накладывая испеченное по этому случаю домашнее печенье в кулек для сладостей, доставшийся, ему от старшего брата, уже знала, что этот мальчик не останется младшим. Но что удивительно: она легко примирилась с этой мыслью. И впрямь — после стольких лет они вполне могли себе позволить еще одного ребенка. Муж Евы как можно дольше не сообщал у себя на работе о намечающемся прибавлении семейства — почему-то ему было неловко перед товарищами. Зато Ева только улыбалась, перехватив сочувственный взгляд кого-нибудь из соседей («Бедняжка опять попалась»). Ничего, как-нибудь справимся, просто опять придется немного сократить расходы.
Ей очень хотелось девочку, но вышло по-другому; на-работе Келлера теперь именовали не иначе как «пацанщик». Но расходы сокращать не пришлось: как бы в подарок новорожденному Келлера перевели на заграничные рейсы.
Ева как раз мыла лестницу, когда ее муж поднимался вверх по ступенькам.
— Сам теперь видишь: большому кораблю — большое плаванье.
То ли у них обоих немного закружилась голова от счастья, то ли просто забыли о пословице «как деньги к деньгам, так и дети к детям», но как-то, вернувшись из шестидневного рейса, Келлер застал жену бледной и потерявшей голову от горя.
— Не хочу больше! Ни за что! Не хочу, и все! — кричала она в полном отчаянии. Он обнял ее и прижал лицом к груди, боясь, как бы дети не проснулись. — И не пытайся меня уговорить! Мол, как-нибудь справимся! Нет у меня больше сил! — рыдала она.
Келлер совсем растерялся. Но когда Ева заявила, что твердо решилась сделать аборт домашним способом, его охватил ужас. Он умолял ее обождать еще три недели, ну хотя бы две, за это время он что-нибудь придумает, найдет какой-то выход.
Но какой? Денег на доктора он бы еще наскреб, но люди, у которых он решался спросить, не знали никого, кто бы взялся за такое дело. Один сослуживец посоветовал обратиться в медицинскую комиссию, ведь в особых случаях такие операции разрешают совершенно официально.
— Как же! — вскинулась Ева. — Это если бы я была больная! А у меня, кроме этих самых вен на ноге, и пожаловаться-то не на что. Нет, они на это не поглядят, зато будут в курсе, и деваться мне будет некуда. Нет, я на это не пойду!
Как раз в это время Келлер случайно услышал у себя на работе, что одна сотрудница родила слепого ребенка — вероятно, из-за того, что за несколько месяцев до его рождения приняла большую дозу хинина, чтобы от него избавиться. Келлер пересказал жене этот случай, добавив от себя, что врачи, все как один, подтверждают: слепота — от хинина.
— Ты только подумай — что-нибудь получится не так, и ребенок родится калекой!
И Ева сдалась.
Словно в утешение ей на этот раз родилась девочка. Отец назвал ее Эвелиной: она так походила на мать, будет когда-нибудь такая же хорошенькая. Вокруг старшей дочки к этому времени уже увивались кавалеры.
Ева спросила у докторши из роддома, не выпишет ли та ей новые противозачаточные таблетки, но докторша сказала, что при таких венах от таблеток лучше воздержаться.
— Сами знаете, опасно это — как бы тромбоза не было.
Ева, правда, ничего такого не знала, но на всякий случай кивнула. Значит, не судьба. Она твердо решила: отныне муж вообще не должен к ней прикасаться. Придется ему потерпеть — ей, правда, тоже. А если он не в силах, пускай найдет себе подружку, ей все равно; но к себе она его больше не подпустит.
Короче говоря, выдержала она около двух лет. Но потом, на празднике совершеннолетия своего сына от Концельмана (папочка прислал поздравительную телеграмму и стандартный подарочный набор), она выпила слишком много ананасного пунша и потеряла контроль над собой. Как нарочно и момент был самый неподходящий, во всяком случае, хватило одного этого раза, и она опять очутилась в «интересном положении». Скрыв все от мужа, она дождалась, когда он уехал в очередной рейс, и впрыснула себе воду. На этот раз ей повезло, обошлось без температуры, только немного пошатывало, когда стояла у плиты.
Вернувшись домой, муж первым делом протянул ей газету. На третьей странице было отчеркнуто: «Для определения количества, времени и интервалов между родами женщине в дополнение к уже существующим возможностям предоставляется право самостоятельно принимать решение о прерывании беременности». Вот оно как, могла, значит, обойтись без этой самодеятельности.
Понемногу силы вернулись к ней. Уже сама мысль о том, что в случае необходимости она может спокойно обратиться в больницу, придавала ей уверенность. При этом после всех пережитых треволнений у нее пропала всякая охота делить постель с мужем. Правда, ей по-прежнему было приятно, когда он обнимал ее и нежно поглаживал по волосам, но стоило ему притянуть ее к себе, чтобы поцеловать, как она отшатывалась. Не хотела больше признавать за ним право располагать ею, не считаясь с ее желаниями, да вдобавок еще и наградить новым дитятей.
Напряженность атмосферы в доме слегка смягчалась лишь тем, что теперь им не приходилось так сильно экономить. Келлер привозил из поездок за границу кучу всяких вещей; Ева иногда укладывала свои длинные светлые волосы в парикмахерской, а детские вещи чинила, сидя перед телевизором. Время от времени она ходила в гости к женщине, — с которой познакомилась в родительском комитете, и для этих визитов старалась приодеться (следовать моде на мини-юбки она не могла из-за вен, портивших ее ноги, но модные брючки у нее были — муж привез); малышей она обычно брала с собой.
— Послушайте, что я вам скажу, — заявил однажды Келлер. — Люди покупают себе автомашины. Но на нашу семейку никакой машины не хватит. Поэтому — да будет у каждого свой собственный транспорт! — Глядь, а за дверью стоят два велосипеда, и на одном из них — сиденьице для маленькой Эвелины.
Младшим мальчикам пришлось подождать до ближайшего дня рождения, а старший, сын Келлера, купил себе подержанный мотоцикл (он работал учеником на производстве). Эльке должна была вот-вот сдать квалификационный экзамен на портниху и уже несколько недель в какой-то квартире играла в супружескую жизнь со своим приятелем.
Когда у Евы выпадало свободное время и погода была подходящая, она вместе с детьми выезжала на велосипедную прогулку: надевала модный пуловер, повязывала голову шелковой косынкой с голубыми разводами и сидела в седле подчеркнуто прямо. Иногда она тихонько насвистывала что-то себе под нос, и мужчины глядели ей вслед, когда она проезжала мимо.
От семейной путевки на четверых в дом отдыха на побережье Ева отказалась. Конечно, отдых пришелся бы ей весьма кстати — как-никак на море да две недели не стоять у плиты, — но кого тогда не брать с собой? На следующий год профсоюзные деятели в транспортной фирме, где работал ее муж, раздобыли для семьи Келлера путевку в Тюрингенский Лес уже на шестерых. Ева была вне себя от счастья. Наконец-то они отдохнут как следует! За старших волноваться было нечего, те даже обрадовались, что побудут одни, зато всех остальных можно будет взять с собой.
Ева купила себе длинную юбку, до пят, и, когда примеряла ее перед зеркалом, восторгу детей не было конца.
— Мамочка, какая ты красивая! — воскликнул самый младший. Ева просияла. И решила наконец вставить зуб вместо выпавшего — давно собиралась это сделать, да все откладывала. Но от заморозки ей почему-то сделалось дурно. Зубной врач посоветовал обратиться к специалисту по сердечно-сосудистым заболеваниям. Она послушалась.