— Мама, я тебя зову и зову. А ты не слышишь, а потом врываешься, как тигр. — Кордула даже присела на корточки от испуга.
— Прости, я очень крепко спала.
— Одетая? Почему ты спала одетая?
— Кордула, уже полвосьмого. Тебе надо в школу! Собирайся — и скорее завтракать.
Я побежала на кухню. Кордула поплелась за мной.
— Мамочка, а почему ты не разделась?
— Собирайся, не хватало еще в школу опоздать. Давай, быстренько!
— Почему ты не разделась, мамочка?
— Ты же знаешь, что у нас был выпускной вечер. Я очень поздно домой вернулась и просто забыла раздеться.
— Мам, ну как это можно забыть?
— Поди сюда, я тебе зашнурую ботинки. И молоко допей.
— Мам, ты совсем беспамятная, что ли?
— Ешь, не болтай!
— А что будет, если ты все начнешь забывать?
— Ну сколько можно копаться!
— Сейчас.
— Иди, будь умницей. Осторожно только переходи через улицу, лучше опоздать, слышишь? Ну пока!
— Пока, мамочка. Юлиане хорошо, она сегодня может дольше спать, правда?
— Тебе тоже хорошо, ты чему-нибудь научишься.
Кордула ушла, а я снова легла спать, на сей раз раздевшись. Около половины десятого явилась Юлиана, затеяла подле меня игру, но я даже глаз не открыла, так и спала под ее щебет. В половине двенадцатого из школы вернулась Кордула, и только тогда мы наконец поднялись. В тот день она у нас одна трудилась. Мы с Юлианой встретили ее с должным почтением и все вместе отправились на кухню есть картофельный суп, который я сварила накануне.
В дверь позвонили. Я открыла и увидела букет роз, а над ним смущенное лицо. Я не сразу поняла, кто это.
— У вас сегодня день рождения.
Я совершенно забыла, что сегодня мне исполнилось тридцать три. Дети переглянулись.
— Мама, почему ты нам ничего не сказала? — воскликнула Кордула.
— Девочки, этот симпатичный дядя — шофер, который привез меня вчера вечером домой.
Он представился, начал что-то им весело рассказывать, но девочки смотрели на него настороженно. Чтобы как-то разрядить обстановку, я сказала:
— Хотите поиграть с нами в лото?
Я прошла в комнату, чтобы убрать постель.
— Мы только что встали.
— Понимаю, понимаю, — кивнул он.
Хорошо хоть со стола успела убрать, подумала я.
Мы сыграли один кон, другой, и наш гость поднялся.
— Я должен идти.
Уже спускаясь по лестнице, он обернулся.
— Можно мне как-нибудь к вам еще зайти?
Я улыбнулась. Он быстро сбежал вниз.
— Мама, почему ты ему не ответила?
— Мама, скажи, почему?
— Мама!
Кажется, я на них прикрикнула. Дети с недовольными физиономиями скрылись в своей комнате. Я принялась за дела. Нужно было зачинить кое-что из детских вещей, просмотреть у Кордулы тетради, написать заметку в стенную газету нашего отдела. В дневнике у Кордулы была запись: «Принести деньги на завтраки!» Я проверила деньги. Пятидесяти марок не хватало. Нет, это невозможно! Но их и в самом деле не было.
Память лихорадочно заработала: такси, у меня пятьдесят марок в руке… Положила я их назад? Когда? В такси? В прихожей? Но пока я была в ванной, там оставался шофер. Сумка валялась на столике, и с тех пор я в нее не заглядывала. Нет, не может быть! Лучше вообще не думать об этой бумажке.
Я махнула рукой на все дела, сложила тетради Кордулы в папку и позвала девочек.
— Пошли, я куплю вам мороженое.
В прошлое воскресенье мы были в зоопарке. Я опять сидела на мели. Восемьдесят пфеннигов — проезд, три марки за входные билеты, с собой картофельный салат с селедкой и бутылка с чаем. На такой обед мои девочки согласны только ради зоопарка. Все вместе получается дешевле, чем, например, банка ананасного компота за семь тридцать — десерт к воскресному обеду.
Около террариума я вдруг увидела в толпе знакомое лицо, и сразу в памяти всплыло мое злосчастное тридцатитрехлетие. Мы обменялись взглядами и прошли мимо, демонстративно не поздоровавшись. Я чувствовала себя очень уверенно в наконец-то купленном новом демисезонном пальто.
Выше голову. Оглянуться на детей. Подойти к ним, встать под их защиту. Твои дочери, маленькие девочки, какие они уже большие. «Я хочу хоть немного пожить своей жизнью, пожить для себя», — нет, никогда ты им этого не скажешь, потому что они и есть твоя жизнь, ключ к твоему шифру, который так никто и не отыскал.
Перевод И. Щербаковой.
КРИСТИНА ВОЛЬТЕР
«PARTIZÁNSKA CESTA»[13]
Она поднималась к отелю. Лыжи давили плечо, ботинки сделались пудовыми, скользили. Воздух был влажен, падал снег, в долине уже стемнело.
За пеленой снега Марта увидала ярко освещенный вход. У стеклянных дверей стоял Пьер и смотрел на горы. Все-таки он приехал!
Ей показалось, что Пьер с кем-то разговаривает. Это было так на него похоже, он не мог не обменяться хоть парой слов, если кто-то стоял рядом, пусть просто о погоде. Но, может, это не Пьер, кто здесь в отеле знает французский? Нет, все-таки Пьер, наконец-то приехал. Марта убыстрила шаг, потом бросила лыжи в снег и побежала к отелю. Она не заметила, в чем Пьер, как выглядит, поседел ли, постарел, просто бросилась ему на шею и долго стояла, уткнувшись лицом ему в плечо. Ей передалось его напряжение, усталость после долгого пути.
— Понимаешь, я не мог раньше выбраться, — раздался голос Пьера. — Как ты здесь жила?
— Хорошо, очень хорошо. — Она еще крепче обняла его. Пьер приехал, и от радости ей вдруг стало невероятно легко.
Сквозь занавеску пробивался серый свет. Марта проснулась в поту, с пересохшим горлом. В отеле слишком сильно топили. Она босиком подошла к балкону и попыталась открыть дверь. Но дверь не поддавалась. Наконец ее удалось распахнуть, и в комнату хлынула струя свежего воздуха. Над окружавшими долину вершинами гор висел бледный серп месяца. Ели, которые вчера еще чернели на холмах, теперь стали белыми. Значит, все это было наяву: снегопад, начавшийся вечером, возвращение в отель, усталость после целого дня катания. Только Пьер не приехал.
Долина внизу, покрытая снегом, стала неузнаваемой. Окрестные деревни словно отодвинулись к горам, со всех сторон обступавшим наполненную туманом чашу.
Марта налила себе стакан воды. Она здесь одна, без Пьера, он не смог приехать из-за болезни Мишеля. Значит, только лыжи, снег… А почему бы и нет? Телеграмма пришла вечером, накануне отъезда. Она долго смотрела на залитые дождем окна, на дома напротив. Ехать в горы без Пьера не хотелось. Но ей необходимо было вырваться из тисков институтской жизни, из этого города, даже просто из квартиры. Что же, значит, она поедет одна.
С Мишелем что-то серьезное, если Пьеру пришлось остаться. Он любил сына больше, чем обеих девочек. Но отношения были сложными. Марта представляла себе, как Пьер сидит с Мишелем где-нибудь в студенческой забегаловке. Да, папа, нет, папа, — Мишель отвечает на все вопросы односложно, разговор вянет, а Пьер на глазах стареет и в самом деле начинает превращаться в того замшелого догматика, каким считает его Мишель. Чувствуя свое бессилие, Пьер того и гляди начнет поучать: ты должен регулярнее питаться. Не связывайся с ультралевыми, неужели ты не видишь, куда это ведет? Только консолидация левых сил… А Мишель смотрит на него так, словно наперед знал, что ему придется выслушивать от отца подобные вещи.
Марта улыбнулась. Она ясно могла представить себе эту сцену, хоть никогда не видела Мишеля. Но у нее была фотография Пьера, на оборотной стороне которой его мать своим твердым учительским почерком черными чернилами вывела: «Mon fils Pierre dans l’année de la Libération»[14]. На фото — высокий худой паренек в полувоенной форме, с винтовкой. Тонкое серьезное лицо, лишь в глазах светится улыбка. Вскоре он женился на Адриенне. Таким она Пьера не знала. Наверное, Мишель похож на него. А может, и нет. Пьер никогда его не описывал.
По потолку в такт движению занавески, которую шевелил ветер, пробегали светло-серые тени. Каким был Пьер, когда они встретились? Ее Пьер, ее, если бы…
Снег сыпал весь день. Марта решила не возвращаться на обед в отель, остаться на склоне. В лицо мела снежная крупа, она съезжала вслед за какими-то туристами, ориентиром ей служило лиловое пятно, оказавшееся пожилой дамой в ярком комбинезоне и защитных очках. На лыжах та чувствовала себя тоже не слишком уверенно.
— Нет, такого мы не ожидали, — с возмущением сказала она Марте, когда они очутились рядом на вновь застрявшем подъемнике. — Просто безобразие. Неккерман[15] во всех проспектах пишет, что тут прекрасные условия, а они даже трассу не приводят регулярно в порядок. Нет, в Австрии все по-другому!
— Быть может, у них еще мало опыта, — сказала Марта почему-то оправдывающимся тоном.
Пьеру, наверное, было бы смешно смотреть, как она падает в мягкий, пушистый снег на неровной трассе. «Je veux te voir tomber[16], — сказал он ей по телефону. — Я эту поездку затеваю из мести, хочу посмотреть, как ты будешь падать». Они быстро договорились — оказалось, что оба могут выкроить свободную неделю. Да, здесь бы Пьер над ней подсмеивался, взял бы маленький реванш за те случаи, когда она вела себя слишком самоуверенно. Например, на конгрессе в Варшаве. Она там на заседании рабочей группы вдруг высказала свои сомнения по поводу результатов экспериментов профессора Пьера Дюрана из Гренобля. Пьер тогда удивился, но не обиделся. Он уже знал ее.
Марта каталась почти до самого вечера. Очень уж хорошо шли лыжи по свежему снегу. Она вернулась в отель, когда стало темнеть. Проходя мимо, она все же посмотрела на стоянку, потом заглянула в ящик для почты — но не появилось ни одной новой машины, и для нее не было ни письма, ни телеграммы. Марта почувствовала себя усталой и одинокой. Она приняла душ, оделась и спустилась в ресторан. Там было приятно сидеть, ее обслуживали вежливые, улыбающиеся официанты, которые знали на ее языке только несколько слов из меню, а она на их только «спасибо» и «пожалуйста». Марта заказала красное вино, которое любил Пьер. Нет, ей все равно хорошо здесь, вдали от института, от старика, который звал ее на «ты» и относился требовательно и придирчиво, хоть и сделал Марту начальником группы; вдали от коллег, с которыми не все шло гладко — может быть, потому, что у Марты не всегда хватало терпения внимательно их выслушивать. Наверное, она и в самом деле была слишком нетерпеливой, слишком высокомерной. Правда, старик очень присматривался к ней, прежде чем доверил ей группу. Как бы там ни было, сейчас Марта радовалась, что она от них далеко. Она просто будет отдыхать, кататься на лыжах и перестанет ждать Пьера.