Поздно вечером Марта вышла на балкон. Ели стояли под снежными шапками. Стоянку у отеля совсем замело.
Тогда, перед поездкой, она уже почти полгода руководила группой, но все еще чувствовала себя неуверенно. Марта вдруг оказалась одна, в изоляции от ребят. Многие из них были старше Марты и восприняли ее назначение как нарушение существующего порядка, даже как несправедливость. Конечно, вслух ничего не говорилось, но относиться к ней они стали иначе, чем прежде. А тут еще эта поездка в Париж! Марту послали на конгресс одну из всего института. Она летела на несколько дней и успевала к открытию, только если рейс не задержится из-за погоды. Марта сидела в самолете, растерянная, чувствуя себя неловко в новом костюме, все еще держа в руке документы. На контроле от волнения она предъявляла не то, что от нее требовали.
Все вроде было в порядке: деньги обменены, свое выступление она обсудила со стариком, но теперь, среди молчаливых пассажиров в ровно гудящем самолете, она чувствовала неуверенность, даже страх. Париж казался невероятно далеким, дальше Владивостока. Но она радовалась, что увидит этот город, что встретит Пьера Дюрана из Гренобля, с которым познакомилась год назад в своем институте.
Вечером в отеле жизнь утихала рано. В полупустом ресторане играл оркестр, лишь несколько туристов пили вино и тихо беседовали. Ночной бар, путь к которому указывала яркая стрелка в холле, тоже был закрыт. Марта поднялась из-за столика и направилась к выходу, сопровождаемая удивленными взглядами официантов, которые, наверное, спрашивали себя, что она делает здесь одна.
У себя в номере она вышла на балкон и долго смотрела на падающий снег. Как хорошо тут было бы с Пьером. Они никогда вдвоем не смотрели, как падает снег.
В первый парижский вечер он попросил шофера такси отвезти их куда-нибудь в тихое место поужинать. Вскоре они очутились в подвальчике, все стены которого были увешаны какими-то рисунками, акварелями, картинами.
— Я покажу тебе Лувр, Нотр-Дам, Монмартр. Правда, я сам плохо знаю Париж — я ведь убежденный провинциал.
— Пожалуйста, не делай из меня туристку, Пьер!
В тихом подвальчике, где в полумраке она могла отчетливо видеть только лицо Пьера, скованность и напряжение, не покидавшие ее с того момента, как она села в самолет, исчезли. Марта пила вино и пробовала разные сорта сыра, которые заказал для нее Пьер.
Когда они наконец поднялись по ступенькам и вышли на улицу, у нее немного кружилась голова.
— Оказывается, и так бывает, — произнесла Марта.
— Что — бывает?
— Бывает, что разлука кончается, что можно преодолеть расстояние в целый год. Я не думала, что мы это сумеем. Посидели рядом, поговорили — и словно не расставались.
— Марта… — Пьер остановился, он всегда так делал, когда собирался сказать что-то важное. — Марта, я никогда не оставлю Адриенну и детей.
— Да, Пьер, я знаю. Я это знала и раньше.
Участники конгресса жили в старом отеле, неподалеку от зала, где проходили заседания. В баре Пьер заказал два виски, и кубики льда звенели в стаканчиках, пока они молча поднимались в лифте. У дверей ее номера Пьер каким-то странным тоном, почти церемонно, спросил, разрешит ли она ему войти.
Она поставила свой стакан и подошла к окну. Париж внизу был словно соткан из огней, расплывающихся в тумане.
— Не люблю этот город, — произнес за ее спиной Пьер, — тут все такое ненастоящее, исковерканное.
— Но такое прекрасное, — сказала Марта. Она пошла в ванную, быстро разделась и направила на себя холодную струю. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, и ей показалось, что оттуда смотрит на нее чужое лицо. «Ну и напилась же ты», — сказала она себе.
Во всех подробностях Марте запомнился только этот первый вечер; все, что было потом, смешалось. Вот она сидит на конгрессе и, подперев голову руками, старается внимательно вслушиваться: ведь придется отчитываться перед стариком, перед всем институтом. Вот она в залах Лувра, в метро, в Латинском квартале, где они с Пьером гуляют под газовыми фонарями. Она идет по улицам в пестрой толпе, пьет вино в каком-то бистро, улыбается на банкете коллегам, выслушивает комплименты.
«Ты прекрасна, хоть и не красива», — сказал ей тогда Пьер. Всю неделю они были заняты только друг другом. Но близился день расставания, и все должно было кончиться.
— Ты думала когда-нибудь о том, чтобы остаться здесь?
— Нет, Пьер, я бы не смогла.
Пьер не поехал провожать ее на аэродром. Только потом она поняла, что ему это было слишком тяжело.
В тот первый вечер, когда она вышла из ванной, Пьер все еще стоял у окна и курил.
— Марта, — позвал он.
Она пошла к нему, как к чужому, ничего не чувствуя.
Долгое время воспоминания об этом были для нее столь же мучительны, как мысли о той фразе Пьера, которую он произнес в их последнем разговоре. Марта старалась все забыть, забыть даже лицо Пьера, его глаза, в которых светились любовь и отчаяние, когда они расставались. Все кончено.
Вернувшись домой, она с удивлением поняла, что записи, сделанные ею на конгрессе, оказались удачными. Во всяком случае, старик остался доволен. Он пригласил Марту в русский ресторан и за ужином без всякой задней мысли спросил, как поживает Пьер Дюран. Отвечая ему, она даже не покраснела.
А потом появился Пауль. Вначале Марта лишь с любопытством присматривалась к нему. Пауль пришел в их институт недавно и считался подающим надежды молодым ученым. Он упорно и плодотворно работал и продвигался успешнее многих. Пожалуй, Пауль первым из ее коллег увидел в Марте женщину, проявил к ней интерес. Другие мужчины в их институте, за исключением разве что старика, явно в этом сомневались. «Про тебя говорят, что ты безнадежный случай», — рассказывал ей потом Пауль.
Ироничный и вместе с тем внимательный, он сумел разрушить стену одиночества, которой она окружила себя в институте. Он играл в то, что завоевывает ее, а она ему подыгрывала. Она сравнивала его с Пьером. Но надо ли было сравнивать доброту с веселостью, опыт со способностями? Пьер был человеком другого поколения, он был далеко. Был недостижим.
Пауль переехал в ее двухкомнатную квартиру, и каждый занял по комнате, чтобы и впредь спокойно работать. Они даже, не делая из этого никакого шума, сходили в загс. Марта в письме к Пьеру упомянула об этом факте лишь мимоходом.
Но Пьер тотчас отреагировал.
«Приписка в конце твоего декабрьского письма, Марта, как ни глупо в этом сознаваться, удивила и огорчила меня. Что ж, я могу лишь от всей души пожелать тебе счастья. Обнимаю тебя Навсегда остаюсь твоим другом».
Марта сожгла это письмо вместе с другими письмами Пьера, сохранив только фотографию паренька в полувоенной форме.
Отель «Partizánska cesta», выстроенный лишь несколько лет тому назад, был уже слегка обшарпан, но почему-то казался от этого даже более уютным.
Балконная дверь осела, на полированном столике были пятна от воды, а на паркете — царапины от лыжных ботинок. Но Марте нравилось смотреть на эти следы, оставленные другими людьми. Ей нравился этот номер, похожий на все гостиничные номера и все же принадлежавший сейчас только ей.
Зазвонил телефон.
— Говорите, говорите!
Какие-то голоса, шум. Пьер.
— Как Мишель?
Все в порядке, — спокойный голос Пьера звучал совсем близко, — он уже дома, его не стали оперировать. Как ты? Почему ты молчишь, Марта?
— Я просто рада, что слышу твой голос.
— Как ты там?
— Здесь хорошо, снег, ели и больше ничего. Только снег и ели. Ты приедешь?
— Если не будет сильного снегопада и дороги не занесет, может быть, еще приеду.
— Пьер, здесь так хорошо!
— Если до послезавтра не появлюсь, не жди меня.
— Приезжай, Пьер, — попросила она, уже положив трубку, — приезжай.
Марта переоделась, провела щеткой по волосам и, стоя перед зеркалом, внимательно посмотрела на свое отражение.
— Как же ты глупо ухмыляешься, Марта, — строго сказала она себе и мазнула по губам помадой, — ну да ладно, сегодня я тебя прощаю.
В ресторане она села за маленький столик у камина. Официанты здесь обслуживали без той угодливости, которая отличает персонал в гостиницах высшего разряда. Они приветливо улыбались, один подал меню, другой накрыл стол, налил вина. Несмотря на обоюдную скудость словарного запаса, они ухитрялись объясняться. Суп? Мясо? Спасибо. Вина? Много снега. Да, много снега. Марта заметила, что, сама того не желая, села лицом к двери, в которую мог войти Пьер.
Но снег по-прежнему шел. Мело всю ночь и весь следующий день. С неба сыпалась уже не крупа, а мокрые, тяжелые хлопья.
В горах лыжи шли плохо, и Марта решила пойти пешком и спуститься в долину и, может быть, добраться до какой-нибудь деревушки.
Уже смеркалось. Было совсем тихо, только снег скрипел под ногами да журчал ручей, который бежал вдоль дороги. Все следы замело, и никто не попадался ей навстречу. Внезапно, без всякой причины, Мартой снова овладело пьянящее чувство счастья — как во сне, когда ей приснилось, что приехал Пьер.
До деревни она не добралась. Дорога сворачивала в горы, и Марта пошла назад. Наверху, за деревьями, светились окна отеля. Она медленно поднималась и вдруг в стороне от дороги заметила что-то темное. Она свернула на тропинку, протоптанную в свежем снегу, и остановилась перед небольшим обелиском, сложенным из нетесаного камня. Марта перчаткой смахнула снег с надписи и прочла:
СССР
Василий Иванович Бабкин 1944
ЧССР
Артур Миковини 1915—1944
Йозеф Враздяк 1923—1944
Бернард Мистрик 1924—1944
Стефан Збирка 1926—1944
Юлиус Перихта 1924—1944
Ладислав Маковник 1926—1944
Антон Кучера 1926—1944
Йозеф Гаврила 1902—1944
Под снегом лежали полузасыпанные цветы. Должно быть, к партизанам приходили из ближайших деревень. Брат, мать, невеста…
1944—1944—1944… Будто автома