Утро было тихим, как каждое утро здесь, в горах. В семь часов у отеля остановился рейсовый автобус, на котором приезжали на работу женщины, живущие в соседних селах. Чуть позже Марта увидела в окно длинную цепочку школьников, поднимавшихся из долины в гостиницу на завтрак. Они несли с собой рюкзаки, лыжи и складывали их у автобусной остановки. Тронутый ночным морозом снег розовел под лучами солнца. Гул детских голосов, щебет птиц под бледным небом доносились до Марты, не нарушая общей тишины. Она в последний раз натянула толстый свитер: завтра утром упакует все лыжные вещи. После этого она еще успеет прогуляться до того невысокого склона, на котором новые группы школьников сегодня начнут свои тренировки. Марта решила ехать послеобеденным автобусом, чтобы попасть на ночной поезд. В воскресенье она уже будет дома и сразу позвонит в интернат. Она возьмет к себе девочку, черноглазую Мануэлу, после обеда они пойдут гулять, Марта купит Мануэле мороженого и лимонада, и вечером та не захочет возвращаться в интернат.
Марта попыталась день за днем припомнить прошедшую неделю. Она приехала, а потом? Поднялась на подъемнике на гору. Пошел снег. Телефонный звонок. Молоденькая учительница София, обелиск в лесу, выглянувшее в последние дни солнце — все за недолгие семь дней, и каждый новый день был для нее важнее предыдущего.
Но как вместить в эту неделю и все то, что здесь на нее нахлынуло: мучительные воспоминания, недовольство собой, смятение…
Дул резкий ветер, подъемник качало. Но на холме, где росли ели, было тепло. Марта скинула куртку, шапку, перчатки. Лыжи легко шли по мягкому снегу.
Конечно, ей было бы хорошо здесь с Пьером. Хорошо и в снег, и в метель, и в эти последние солнечные дни. По вечерам они сидели бы в ресторане, пили вино. И Пьер расспрашивал бы официанта о погоде, об урожае, о правительстве. Он рассказывал бы ей о своих экспериментах, о тех студентах, в которых он узнавал себя, — деревенских пареньках, терявшихся вначале в суматохе университетской жизни. И о других, которые называют его старым догматиком. Он рассказывал бы ей о своем винограднике, ставшем для него главным прибежищем, о сборе винограда, о том, как делают вино. «Ну и неряха же ты», — весело говорил бы он, заходя в ее номер.
«Знаешь, Пьер, на нашем прошлом семинаре я говорила о том, что и в науке надо назначать на должности лишь на ограниченный срок — скажем, на четыре года, как депутатов. Ты не можешь себе представить негодования моих слушателей».
Пьер посмеялся бы над ней.
Снег был удивительный. Хотелось играть в снежки, лепить снежную бабу. Девочке с недоверчивыми глазами, которой ее родители не дали ничего, кроме имени Мануэла, тут бы понравилось. Может, в следующем году она сумеет взять ее сюда.
Хорошо, что в эти дни ей удалось размотать клубок, который бесконечно наматывался, клубок из собраний, статей, выступлений на конгрессах, командировок, отчетов о них…
После того как Марта рассталась с Паулем, ее посылали в Софию и Мюнхен. Но Пьера она там не встретила. За все время Марта получила от него только одну открытку с Ривьеры и очень удивилась. Она знала, что Пьер никогда не ездит на курорты.
Уже потом, в Варшаве, Пьер рассказал ей об этом отдыхе. Коротко, в нескольких словах. Был нервный срыв, потеря памяти, пришлось лечь в клинику, поехать в санаторий, гулять вдоль моря. Марта испугалась. Ей стало стыдно, что свою собственную историю, свой разрыв с Паулем, она восприняла как настоящую трагедию.
Марте показалось, что Пьер почти не изменился. Только немного прибавилось седины и в голосе звучала какая-то усталость.
Холодные весенние дни в Варшаве гораздо лучше сохранились в ее памяти, чем промелькнувшая, как в тумане, парижская неделя. Она запомнила их с Пьером прогулки по старому городу: он высокий, с чуть опущенными плечами, а она все время смотрит на него и как бы заново учится его понимать. По улицам и площадям гулял ветер, и Марта туже завязывала свой платок. Пьер много говорил и время от времени замедлял шаг, чтобы внимательно посмотреть ей в глаза… По политическим соображениям ему нужно было использовать свой авторитет известного ученого и университетского профессора, чтобы стать депутатом парламента, но из-за болезни ему пришлось снять свою кандидатуру. Он уставал теперь и от руководства институтом. «Мне достаточно моей науки и студентов», — говорил он Марте. Пьер никогда прежде не ездил в отпуск. Но не из скупости и, конечно, не из честолюбия. Только теперь Марта поняла, что Пьер просто не мог сбросить с себя напряжение, снять ту ношу, которую взвалил на плечи и нес с не меньшим мужеством, чем мальчишкой свою винтовку в партизанском отряде. Он подчинил себя определенному ритму, и его организм не выдержал бы перерыва, внезапного покоя. Но подкралась болезнь, которая не отпускала его целых шесть месяцев. Электрошок, прогулки, бильярд. Вместе с Адриенной и дочками он поехал на Ривьеру.
— Больше всех мне помогла младшая, Мартина. Она не понимала, что я болен, просто играла со мной. Каждый вечер я пытался вспомнить твое лицо. Мартина немного похожа на тебя, особенно когда улыбается. Но я забыл, какие у тебя густые брови, как ты закалываешь волосы. И какие у тебя губы.
Они шли по Нову Святу.
— Новый мир, — сказал Пьер. Приближался вечер, толпа на улицах стала гуще. — А ты знаешь, что самое сильное чувство, которое я испытываю к тебе, — это благодарность?
Марта вглядывалась в лица прохожих, идущих им навстречу. К чему эти объяснения? Разве между ними не все уже было сказано?
— Благодарность за то, что ты ничего не разрушила. — Пьер остановился и, еще крепче сжав ее локоть, заглянул ей в лицо.
— Нет, — сказала Марта, — у тебя и самого было достаточно сил.
— Это очень трудно, — Пьер не слушал ее, — уважать чужую жизнь, а ты сумела.
— Не знаю. Так вышло. — Ей хотелось рассказать о Пауле, о том, почему у них ничего не получилось, но она не смогла.
Когда я вернусь домой, думала Марта, шагая рядом с Пьером, тут станет еще красивее, зазеленеют деревья, потом наступит лето. И по-прежнему здесь будут гулять пары. Только нас разнесет в разные стороны.
Марта старалась как можно реже появляться в своей гостинице: коллеги все время тянули ее куда-то, в какие-то подвальные ресторанчики, кабачки, на стриптиз. Отель Пьера находился напротив. Они заглянули в ресторан. В нем сидели участники конгресса, серьезные люди, которые деловито поглощали пищу, вероятно и во время ужина думая о своих завтрашних выступлениях. На эстраде играла одетая в яркие костюмы группа.
— Только не сюда, — прошептала Марта, — давай попробуем заказать что-нибудь в номер.
Пьер позвонил, но они прождали напрасно, никто к ним не явился, и он снова вышел на освещенную фонарями улицу, по которой двигались навстречу друг другу людские потоки. Марта стояла у окна и смотрела: Пьер зашел в магазин, затем, нагруженный пакетами, направился к какому-то киоску, потом повернул обратно к гостинице.
Пьер выложил свои покупки на диван, стоявший посреди просторного номера: хлеб, колбасу, яблоки, бутылку водки, шоколад, сигареты. На телевизоре, который не работал, стояла бутылка минеральной воды. Марта открыла ее, но она показалась ей слишком теплой. Марта пошла в ванную и набрала воды из-под крана.
— Попробуй, — сказала она Пьеру, — какая вкусная вода в Висле.
Она давно не пила алкоголя, и от водки у нее закружилась голова. Пьер обнял ее. Она заплакала, и ей казалось, что она плачет о Пауле.
Поздним утром Марта еле успела, перебежав через улицу, в свой отель, взять из номера папку с материалами конгресса.
Они были свободны до вечера и поехали в какой-то замок, находившийся за городом. Было солнечно и прохладно, ветер раскачивал в парке голые деревья и гнал сухие листья. Извилистая дорожка привела их к озеру, и они долго стояли, глядя на воду. Потом они бродили по замку, полному старинной мебели, фарфора, оружия, гобеленов. В залах, кроме них, были только служители. Марта и Пьер шли медленно, прижавшись друг к другу, и звук их шагов глухо отдавался в пустых залах.
В комнате, где стены и потолок были сплошь покрыты фресками, Марта задержалась. На стенах были нарисованы окна, а за ними изображен какой-то южный пейзаж: зеленые поля, леса, деревья под синим небом, по которому плыли белые облака. Тот, кто нарисовал все это, не был большим мастером, он был интересен лишь тем, что умело приукрашивал действительность.
Я всегда жила в такой комнате, думала Марта, она словно для меня создана. Нет, скорее, я сама ее себе сделала. Выдуманная глубина и мнимая значительность чувств — вот моя жизнь.
Она не могла сейчас вспомнить, когда ей впервые пришли в голову эти мысли: в той комнате замка, где она стояла рядом с Пьером, или в парке, по которому гулял ветер, разносивший сухие листья? А может, она задумалась об этом гораздо позже, глядя в реальное окно своей лаборатории?
Обрывки воспоминаний мелькали, сменяя друг друга, путались, мешались, изменяли окраску, как эти горы в переменчивом освещении.
Но что-то останется навсегда, вмерзнет в ее память какой-то картинкой, эпизодом. Взгляд, с которого все началось… Оживленная улица, и он в толпе, нагруженный пакетами, возвращается в гостиничный номер, который так ненадолго стал их прибежищем.
— Разве мы не можем остаться просто друзьями, Пьер?
— Нет, — сказал Пьер.
На тонком коврике снега, покрывавшем балкон, Марта обнаружила птичьи следы. Изящные черточки вели прямо к тем крошкам, которые она насыпала, а оттуда — на соседний балкон.
Чемодан был уложен. Солнце стояло высоко, когда Марта еще раз посмотрела на долину, обрамленную темными елями, за которыми прятались деревянные домики, на горы, укутанные лесом. Одевшись для поездки, она решила еще раз спуститься вниз в долину, но ботинки мгновенно отсырели, стали скользить. Снизу гостиница казалась огромной горной хижиной на партизанской тропе. Мысленно Марта была уже в дороге. Автобус, электричка, ночной поезд. В воскресенье она будет дома, быстро разберет вещи и позвонит в интернат, где ждет Мануэла.