— Правильно, — сказал Роже. — Вот и опиши, что видишь. Но ведь надо также выразить свое отношение к картине, написать, нравится она или нет и почему. Разве не верно?
— Только не так.
— А как же?
— Вот как здесь написано. — Иоганна указала на отчеркнутое в книге место, пододвинула ее Роже и выжидающе уставилась на него.
Кончив читать, Роже кивнул Иоганне — она смотрела на него так завороженно, что какой-либо жест был просто необходим, — и серьезно спросил:
— И ты согласна с этим?
Моя дочь поерзала на стуле, покраснела и пробормотала:
— Что я, чокнутая? — И добавила в качестве аргумента: — Но ведь кол же поставят.
Разве такое уже бывало? При каких именно обстоятельствах? — вопросы Роже намекали на то, что, по всей вероятности, конфликты объяснялись недоразумениями, но Иоганна уклонялась от прямых ответов и то вспоминала свою двойку по физкультуре за невыполненное упражнение на турнике, то зацикливалась на каких-то расплывчатых фразах. Было не ясно, действительно ли она не понимает, о чем идет речь, или нарочно отвечает невпопад с тупым выражением лица.
Роже не терял терпения.
— Иоганна, ведь ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Разве тебе когда-нибудь ставили двойку только за то, что твое мнение не совпадает с мнением учителя, если ты сумела обосновать свою точку зрения?
Иоганна еще сильнее раскраснелась и, с трудом преодолев оцепенение, покачала головой:
— Нет.
— Может, это произошло с другой девочкой или с другим мальчиком из твоего класса?
Она посмотрела на меня и, поняв, что может рассчитывать только на себя, снова качнула головой.
— Вот видишь, — осторожно заключил Роже, и Иоганна поднялась вместе с нами, сходила попрощаться с отцом, но, надевая ботинки, пробормотала, обращаясь преимущественно ко мне:
— Я не чокнутая.
С этого момента Иоганна старалась держаться поближе к Роже, поглощенная тем, чтобы шагать с нами в ногу, шла молча, хотя обычно она может вывести из себя самого добродушного человека, так как совершенно не стесняется в выборе средств — лишь бы именно ей принадлежала львиная доля любого разговора. На этот раз она скромно шла, то держа за руку меня или Роже, то впереди нас, то между нами, то позади, если нам приходилось выстраиваться гуськом на какой-нибудь тропинке.
Возможно, ее лишило обычной настырности предложение Роже обращаться к нему на «ты», поскольку шведы привыкли, чтобы все разговаривали друг с другом на равных. Забытое «вы» уместно для шведа лишь тогда, когда он собирается перевести через улицу какую-нибудь древнюю старушку и хочет сообщить ей об этом.
Все это Роже объяснил нам еще раньше, рассказывая о Швеции. Между прочим, Людвиг оторвал тогда глаза от привезенной ему монографии, которую он рассматривал с жадным интересом, и предложил нам тут же заимствовать шведский обычай. Он имел в виду Роже и меня. Сам Людвиг при мне никогда не говорил на «вы» со своими коллегами (в широком смысле слова). Разумеется, эта начальная стадия общения когда-то существовала, но пока дело доходило до знакомства со мной, она оказывалась уже позади. Я не очень общительна, однако рано или поздно тоже начинаю панибратствовать с многочисленными консультантами, ассистентами, соавторами, от которых нет отбоя ни в будни, ни в выходные.
Так оно и проще. Не нужно гадать, как вести себя в каждом отдельном случае, к тому же исключаются ляпсусы вроде того, что произошел у меня с доктором Блюменталем из академии, который был соавтором Людвига и которому я простодушно «тыкала», пока мы коротали время в ожидании моего супруга. Впрочем, Блюменталь восторгался этим faux pas[20] и рассыпался в комплиментах. С этих пор он не забывает передавать через Людвига приветы для «обворожительной супруги», а приходя к нам в гости, потчует меня анекдотами и разными aperçus[21]. Иногда он даже позволяет себе шутки политического характера, усиленно подмигивая при этом. Таким образом он дает понять, чтобы я не принимала его слова всерьез и не имела бы о нем превратного представления, а знала, что мы среди своих и кое-что можем себе позволить.
Обращение на «ты», сложившееся in statu nascendi[22] нашего знакомства с Роже, не несло в себе какого-то особого смысла. Это «ты» никак не акцентировалось и встречалось скорее во вспомогательных и придаточных предложениях, чем в главных. Лишь однажды, сделав немалое усилие, я употребила это личное местоимение в прямом вопросе «ты женат?», но не разбавила фразы промежуточными словами, стараясь, чтобы она прозвучала как бы совершенно между прочим. Получилось грубовато, прямолинейно, как это бывает при курортных знакомствах, впрочем, так показалось только мне, да и то лишь на миг. Своим ответом Роже сразу рассеял то, что могло лечь тенью между нами.
Роже предоставил мне угадывать самой, какая у него жена, что я и делаю до сих пор. Моя фантазия опирается в основном на фильм «Она танцевала одно лето»[23], который надолго оставил глубокий след в моей тогда еще юной душе, и на более поздние шведские фильмы, изредка появлявшиеся в наших кинотеатрах; все эти впечатления складываются в некий зыбкий образ женского совершенства.
К исполнению роли гида я приступила не без колебаний и упреждающих извинений, но Роже не связывал с нею особых надежд ни на то, что экскурсия будет тщательно продумана, ни на то, что в ходе ее он получит от меня массу ценных культурно-исторических сведений. Он довольствовался малым и считал меня ответственной лишь за выслушивание одобрительных отзывов, когда ему хотелось дать таковые.
Если констатация тех или иных неприятных фактов представлялась мне неминуемой, я предпочитала брать ее на себя. Во-первых, это вполне соответствует моему сварливому характеру, а во-вторых, я не допускала даже мысли о том, что прелесть этой воскресной прогулки окажется хотя бы отчасти самообманом. Я старалась опередить Роже с критическими замечаниями, чтобы освободить его от этой необходимости. Мне было бы тяжело услышать от него то, что говорят или даже нельзя не сказать в таких случаях. Он же выслушивал эти реплики молча, будто имел дело с детскими капризами, на которые благоразумнее реагировать не сразу, а в более подходящий момент. Или же ограничивался коротким и решительным «да», заканчивая мою тираду, после чего отворачивался от осуждаемого объекта и успокаивающе смотрел на меня — знакомые глаза, которые с неизменной любовью глядели на многие поколения школьников, нуждающихся в том, чтобы их учили и учили.
Но один вопрос не давал ему покоя. Роже хотел знать, куда идут все эти люди? Ни о каком футбольном матче я не слышала и совершенно не представляла себе, что означает это шествие людей по осенним улицам, однако Роже вновь и вновь пытался расшевелить мое воображение, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Дело осложнялось тем, что Роже ограничивался простыми примерами и сравнениями, будто хотел быть доходчивым для любого из этих невесть куда шествующих людей. Легонько прижимая к себе Иоганну, он говорил, что коль скоро производственно-распределительные общественные отношения свободны у нас от капиталистических пороков, то каждому дано раскрыть свои способности и люди могут дополнять друг друга в многообразном единстве человеческих талантов. Он отнюдь не ожидает, что вся полнота столь сложного феномена откроется ему с первого взгляда. Он просто-напросто хотел бы заглянуть туда, где мы проводим досуг, ведь сегодня воскресенье и, вероятно, именно в такое место направляется сейчас народ, а там он, Роже, с удовольствием принял бы участие в развлечениях, беседах и любых других формах отдыха.
Видимо, я его сильно разочаровывала, однако я не услышала ни малейшего упрека в его многочисленных попытках побудить меня напрячь мою сообразительность. Постепенно мне и самой почудилось, будто у этой воскресной толпы угадывается определенное направление и соответственно некая цель. Когда усталые и способные перекидываться лишь редкими фразами, чтобы засвидетельствовать свое внимание друг к другу, мы вернулись с людных улиц, было уже темно.
Перед домом Иоганна нарушила наше молчание, обратившись к Роже:
— Поднимешься к нам?
— Иоганна, где твой платок? — спросила я.
— Нету.
— У тебя на голове был платок. Где он? Потеряла?
Ветер спутал ее волосы. Она отвернула свое утомленное личико и горестно скрестила озябшие руки.
— До свидания, — сказала я.
Роже взял меня за руку и на миг прижался щекою к моей щеке, после этого он точно так же попрощался с Иоганной и, медленно уходя прочь, обернулся, чтобы посмотреть, как я открываю дверь подъезда.
— Пусть он пойдет к нам, — угрюмо и упрямо заныла Иоганна. — Не хочу домой.
Я помахала Роже, чтобы показать, что сама вполне справлюсь с этим уставшим ребенком, и он махнул в ответ легким, слабым движением руки.
В лифте Иоганна разрыдалась. Она вырвала свою ладонь из моей и даже затопала ногами. Но когда мы вошли в квартиру, рыдания сменились тихим плачем. Раздеваясь (я незаметно помогала ей), она всхлипывала. Наконец из обрывков ее слов мне удалось сложить целую фразу, которую она никак не могла выговорить: Роже должен был записаться в клуб Доретты. С его подписью клуб стал бы международным.
Я уложила дочку, поцеловала ее и пожелала спокойной ночи, а потом прошлась по квартире — повсюду были раскиданы вещи Людвига — и закурила сигарету.
Теперь я иногда заглядываю в письма Роже, которые, несмотря на их нерегулярность, играют плодотворную роль в сотрудничестве между ним и Людвигом. Мне хочется незаметно удостовериться, что там действительно нет слов «Привет Урсуле». Я стараюсь не обращать внимания Людвига на это упущение.
Перевод Б. Хлебникова.