Элизабет была в таком возрасте, когда человек еще не успел распроститься со всеми своими мечтами.
Каждый день она с особой любовью вытирала пыль с рояля, стоявшего в гостиной. И каждый день вновь и вновь надеялась, что когда-нибудь найдет время поиграть. Раньше — давным-давно, как ей иногда казалось, — она всерьез училась музыке, и теперь душа ее тосковала, стремясь выразить в звуках чувства, желания и мечты — все, чем полнилось ее сердце. Но на это почти никогда не было времени, а пуще того — покоя. Очень редко — только уж если детям случалось днем особенно крепко уснуть — она присаживалась ненадолго к роялю и либо просто наигрывала что-нибудь, либо сочиняла незамысловатую песенку. Однако такие минуты выпадали редко и делали ее еще более несчастной.
Но, несмотря на все эти горести, она оставалась приветливой и доброжелательной, и поэтому однажды ночью с ней произошло чудо. Ей явилось некое существо, которое она приняла за фею — хоть с виду оно и было уродливо, зато голос был именно такой, какой может быть только у феи.
— Элизабет, проси, чего только пожелаешь!
— Я?
— Я выполню любое твое желание. Только подумай хорошенько.
— Кто ты?
— Завтра в это же время я снова приду.
И исчезла, будто ее и не было. Элизабет совсем растерялась и уже не верила собственным глазам и ушам. Наверное, просто привиделось — какие там еще могут быть феи или ведьмы, в наше-то время.
На следующее утро она старалась не думать о ночной гостье. Но потом решила: чем черт не шутит, может, все же попробовать — так, для смеха. Но дети не давали ей ни минуты покоя. И она попросила бабушку приехать и побыть с ними несколько часов, чтобы на свободе спокойно все обдумать.
Элизабет села на трамвай и уехала далеко-далеко от дома, а когда город кончился, вышла и побрела куда глаза глядят. Вдруг видит — перед ней лужайка, а на ней — огромные яркие маргаритки. Кругом густой-прегустой лес, место укромное, тихое, нигде никого. Вот тут я и обдумаю предложение феи, решила она.
Все ее мысли неизменно возвращались к молчащему роялю, но выразить словами, чего же она хочет, не удавалось. Тогда, она стала думать о каких-то материальных ценностях — например, об автомашине, даче, крупном выигрыше, потом переключилась на менее вещественные — такие, как ум, здоровье и красота. Но все это было не то. Не так-то просто свести все желания, какие только могут быть у человека, какие были у Элизабет, к одному-единственному, всех их превосходящему. Тут ей опять вспомнился молчаливо ожидающий черный рояль.
Может, попросить у нее новый, с более чистым звучанием? Или еще лучше: пусть подарит мне новые мелодии, новые замыслы! Впрочем, зачем? Замыслов у меня и своих хватает. А вот времени на их воплощение нет. Да и где его взять, когда день и без того до краев полон. Может, пожелать себе еще двадцать четыре часа в сутки или — того чище — еще одну жизнь? Ведь фея сама сказала, что любое желание будет исполнено.
Элизабет вскочила на ноги, засмеялась и запела от радости. Потом медленно, не разбирая дороги, пошла обратно. Но вдруг остановилась как вкопанная, вновь опустилась на землю и погрузилась в раздумье. Элизабет знала за собой одну слабость: решения она принимала всегда быстро — слишком быстро, как потом с горечью признавала сама. Вспомнив об этом, она заставила себя не спеша продумать эти свои две жизни. Значит, так: одну она отдаст семье, вторую, естественно, музыке. Сначала она будет жить для семьи, для детей, может быть, даже решится «обзавестись» еще одним ребенком (как другие «обзаводятся» машиной, подумала она и невольно рассмеялась). Имея в запасе еще одну жизнь, она, конечно же, с радостью посвятит себя детям. Но хватит ли у нее душевных сил, чтобы первую жизнь прожить с толком и не потратить время попусту — ведь она будет знать, что впереди ее ждут еще лет шестьдесят? И в предвкушении этих дополнительных лет сможет ли она удовольствоваться своей нынешней ролью — скромной ролью матери семейства? И потом: сможет ли она впоследствии жить только музыкой — без детей, без семьи? А если вдруг за это время разразится война — ТА САМАЯ война? Все эти вопросы внезапно навалились на нее, и предложение феи уже не стало казаться ей столь соблазнительным. Она даже всплакнула, раздосадованная тем, что фея выбрала именно ее — ведь ОНА ее не звала и ни о чем не просила.
Элизабет совсем было утвердилась в этой мысли и настроилась против любых подарков судьбы, как вдруг в голове ее молнией сверкнула блестящая мысль. Собственно, та же самая, насчет второй жизни, только с одной поправкой — весьма существенной, как показалось Элизабет.
Она продумала все до мелочей и поехала домой.
Ночью, когда фея и в самом деле вновь явилась — на что Элизабет втайне от самой себя надеялась, — хозяйка дома не обратила внимания на то, каким грустным было на этот раз лицо гостьи.
— Ну как? — спросила фея.
— Мне хотелось бы прожить две жизни, но не одну за другой, а одновременно и независимо друг от друга. Причем я должна оставаться сама собой и по своему желанию перемещаться из одной жизни в другую.
Фея немного подумала.
— Хорошо. Значит, ты хочешь раздвоиться: тело твое тут, а душа где-то там.
При слове «душа» Элизабет вздрогнула, невольно вспомнив о разных договорах с дьяволом, о которых ей доводилось читать, но потом мысленно заменила его словом «сознание» и кивнула.
— А каким образом я смогу переходить из одной жизни в другую?
— Скажешь: «Беги прочь!» — и окажешься во второй жизни. Захочешь обратно — скажешь: «Вернись!»
Элизабет хотела еще что-то спросить, но язык словно прирос к нёбу, ни звука не получилось.
Фея строго на нее поглядела.
— И никому ни слова. Иначе все обернется сном.
На следующее утро, едва муж ушел на работу, Элизабет села за рояль. Ей казалось — нет места лучше, чтобы еще раз хорошенько все обдумать. Но только она дотронулась до клавиш, как раздалось:
— Мамочка, почитай мне что-нибудь!
— Я сейчас занята.
— Но ты же не играешь!
— Помолчи, сейчас я не могу.
Малышка заплакала. Элизабет стиснула ладонями лоб и несколько раз подряд пробормотала: «Беги прочь, беги прочь, беги прочь!» Ребенка как не бывало.
— Марихен, ты где? — Никакого ответа. Элизабет обошла всю квартиру — нигде ни души. Где же дети? Неужели?.. И она произнесла очень громко и очень внятно: «Вернись!» И вот она уже сидит на скамеечке, держа малышку на коленях, и слегка дрожащим голосом читает: «И когда мальчику опять стало очень страшно, он сразу же спустился в большой темный подвал, уселся в самом темном углу и громко-прегромко сказал: „Я ни капельки не боюсь!“»
— А на самом деле, наверно, боится. Зачем же говорит неправду? — спросила малышка.
Элизабет рассмеялась и возразила:
— Все в порядке, все у него хорошо. Этот мальчик просто хочет сам себя уговорить — мол, бояться-то нечего. — И тут же тихонько прошептала: — Беги прочь!
Все получалось как нельзя лучше. Та, другая, даже читать детям вслух может. Та, другая. Странно как-то звучит. Кто же она? А, все равно! У меня же теперь две жизни, значит, другая — это тоже я. Только душа моя сейчас здесь. Она удивилась тому, что уже и сама употребила это слово, причем без всякой неловкости.
Потом села к роялю. Ноты, нотная бумага, карандаши — все лежало на своих местах. Исчезли, видимо, только члены ее семьи — или же «волшебные силы» воссоздали ее собственную квартиру во всех деталях. Она решила не думать об этом попусту, а приняться по-настоящему за дело и воплотить наконец в звуки давно копившиеся замыслы. Чтобы настроиться на работу, она открыла Шопена и сыграла несколько этюдов. Потом взялась за одну из своих прежних небольших вещиц; это была песенка в размере три четверти, которую она давно собиралась немного подправить. За песенкой потянулись другие старые долги. На все это ушло несколько часов. Проголодавшись, она подумала по привычке, что бы такое сейчас быстренько приготовить, но тут же опомнилась: для этого у нее теперь есть двойник! Детям ведь тоже надо что-то есть. Все еще не очень уверенная в успехе, она пробормотала: «Вернись!»
— Дети, мойте руки! Еда на столе, — сказала Элизабет, а про себя подумала: «Вовремя я вернулась! Поглядим, что я им там наготовила. Небось пальчики оближешь!» И так рассмеялась собственной шутке, что дети удивленно на нее уставились.
В первые дни Элизабет то и дело убегала и возвращалась. Сочиняла она в основном небольшие пьески для рояля или же песенки, главным образом для детей. В промежутках ей удавалось частенько бывать в прежней жизни. Иногда она даже переносилась туда и обратно без всякой нужды, из чистого любопытства. Просто хотелось поглядеть, что поделывают ее девчушки или чем занята та, «другая». Случалось, что она заставала всех в разгаре спора и долго не могла взять в толк, о чем речь. Как ни странно, но «душа» ее оказалась довольно неповоротливой и перестраивалась страшно медленно. А один раз Элизабет угодила прямо в объятия своего супруга. Она застала самый конец, и ощущение было более чем странное — вроде бы и была с ним близка, но в то же время как бы лишь при сем присутствовала: «душа» ее была холодна. Теперь она в мыслях часто прибегала к этому слову, оно стало казаться ей самым точным. Ведь «сознанием» наверняка обладала и та, другая, ее двойник, иначе никакой игры бы и не было. Иногда она начинала даже к ней ревновать. Но потом с досадой гнала от себя эти мысли — к кому ревновать? К себе, что ли?
Как-то раз ей пришло в голову, что надо было попросить у феи раздвоения не только тела, но и души. Но она тут же испугалась — не ровен час, еще шизофрению накличешь.
«Чего ты в конце концов хочешь? — спросила она себя. — Что в конце концов важнее?» И, усевшись за копию своего рояля, заиграла.
Несколько недель ушли на сочинение небольших пьес и частые перемещения из одной яви в другую; но вот мыслями ее вновь завладел давний замысел, зревший еще со студенческих лет. Глубоко-глубоко, на самом дне души, хранила она мечту о детской опере. Элизабет считала, что для детей почти нет хорошей музыки, и, когда она слышала, как ребятишки распевают на улице модные «взрослые» шлягеры, сердце ее сжималось от горечи. Она решила написать оперу для детей — пусть ее арии станут песенками, которые поют дети, когда им весело, — хотя бы и на улице.