Приготовить обед. Рис с яблоками. Больше полакомиться нечем. Надо еще сварить сок на зиму. Значит, целую гору яблок почистить, мелко нарезать. Старшая помогает. Подает яблоки и злится, если я беру их сама. Ставлю соковарку на плиту. Через два часа снова мыть бутылочки, кипятить соски. Но до этого еще осталось немного времени. Время для еды. Время вопросов и разговоров. И еще — время грязнуль и замарашек. Пылесос у меня работает без передышки. Если бы еще были бумажные мешочки! Обед. Дети спят — или по крайней мере делают вид. Мое время. Время полежать или поспать. Время попечатать. Сегодня — только время для раздумий и мечтаний. Мечты о том, что никогда не сбудется, как обычно.
Спускаюсь на улицу к телефону. Пытаюсь вызвать врача. Кашель старшей все хуже и хуже. Тревожит нас ночами. Попытка не удалась — никто не отвечает. Дорога обратно. Мимо овощного магазинчика. Помидоры. Надо еще купить. Лавка старьевщика. Прием стеклопосуды. Булочная. Несколько месяцев назад закрывшаяся аптека. Табачный киоск.
Снова домой. Кресло. Как прекрасно положить голову на спинку! 13.30. Еще шесть часов. Мои глаза едва приоткрыты. И все же я вижу: пыль. Пыль. Еще и это. Сейчас? А когда же! Все ближайшие часы по строгому графику. Итак: поднимать вазы, горшки, свечи, книги. И написанные К. картинки. Если работать основательно, нужно каждую картинку поднять, обтереть и поставить на место. Много картин. Много работы. Слишком много на сегодня. Значит, как следует не получится. Нет. В следующий раз. Я еще раз усаживаюсь в кресло с ногами, обнимаю колени и кладу на них голову. У меня есть еще десять минут. Сегодня ничего не написано. Потерянное время.
И тут снова закричала малышка. Пока тихо. Жалобно, как котенок, с перерывами. Успокойся, малышка. Еще рано. Твоей мамочке нужно еще несколько минут. Еще чуть-чуть, для себя. Я посижу. Мать-мачеха. Попробую вернуть свои мечты. Крики все настойчивей. Она хочет есть. И ласки, и разговора. Я занята. Успокойся. Я лучше помечтаю. Но малышка кричит. Когда я вошла, старшая вскочила в кровати, смотрит на меня:
— Можно я после малышки тоже встану?
— Можно, но после.
Дальше все идет по установленному послеобеденному расписанию. Овощное пюре. Ложка за ложкой. От жадности малышка набила полный рот и отрыгивает. И кричит. Голодная. Есть хочет. Наконец чашка пуста и малышка сыта. Хорошо, что ничего не осталось. Кто бы доел это пюре? Овощи старшая почему-то не жалует. Только яблоки с печеньем или бананы. Малышку быстро кладу в постель. Старшая одевается сама. Пока я делаю сок. Три бутылки запасов на зиму.
Теперь гулять. Как всегда, после обеда. Стоит один из тех дней поздней осени, которые я люблю. Томное, усталое солнце. Идем гулять на детскую площадку. В сетке коляски ведерко для сбора всякой всячины, формочки для песка. У меня в кармане книга и шоколад. Больше нам ничего не надо. Опускаюсь на красную лавочку. Коляску ставлю рядом, чтобы можно было в нее заглядывать, кладу на колени книжку рассказов, достаю из кармана шоколад. Даю кусочек старшей, она отправляется гулять. Открываю книгу и смотрю на реку. Прогулочный пароход, далеко позади связка из трех барж. Ни звука. Щурясь, смотрю на солнце. Хочется потянуться и замурлыкать, так мне хорошо на моей лавочке. Читаю несколько строк, снова поднимаю глаза. Гуляющих мало. Кроме нас, на детской площадке никого. Так, наверное, надо рисовать на картинах мир. Пробую песочный куличик. Спасибо, очень вкусно. Сахарку недостаточно. Добавь. Снова можно читать. И дремать. Старшая собирает в ведерко каштаны. Их много. Выкладывает каштаны в сетку на коляске. Они останутся там до тех пор, пока я их не выброшу. Беру каштан в руки. Я люблю эти гладкие коричневые комочки. Могла бы их держать в руках бесконечно. Иногда я делаю из них человечков, зверюшек, другие фантастические существа. Но не всегда. Сегодня не буду. Похолодало. 16.30. Пора домой, купать малышку. Еще три часа.
Малышка по своему обыкновению просыпается, как только коляска въезжает в темный коридор. Я бы могла ее еще на несколько минут оставить во дворе, в коляске посреди высокой травы. Но она будет плакать. Сначала несу наверх вещи. Вдруг раздается оглушительный крик. Я забыла, что старшая не выносит, когда ее кто-нибудь обгоняет. Я шла слишком быстро. Ей это не по нутру. «Отставала» — похоже, это самое страшное оскорбление в их детском саду. Спускаюсь по лестнице. Младшая кричит. Теперь я с двух сторон в крике моих дочерей.
Топлю на кухне печь. Малышке нужно тепло. Слава богу, сегодня не дымит. Теперь старшая завелась: «Пожалуйста, пожалуйста, мамочка, давай поиграем в гости».
Пытаюсь ее отвлечь, предлагаю всякие другие игры, в которые я сама с удовольствием сыграла бы: кости, шахматы, домино, лото-картинки. А еще лучше — лепить. Я бы с удовольствием полепила. Бременских музыкантов, или серию слоников мал мала меньше, или ворон, балансирующих на мяче. Сейчас это доставило бы мне удовольствие. Но нет. «В гости, пожалуйста, ну пожалуйста, поиграем в гости». Я желаю своей подруге, которая научила старшую этой игре, играть в нее всю жизнь беспрерывно — и тут же сама себя убеждаю, что хотя бы последние полчаса перед сном старшая заслужила за весь день. Итак:
Стучусь.
— Добрый день.
— Добрый день, как вас зовут?
— Фрау Дёринг.
— Ах, фрау Дёринг, я так рада познакомиться. А как зовут вашу дочь?
— Йога.
— Какое прекрасное имя!
И так далее. Дай моей дочери волю — играла бы каждый вечер. Меняются только имена, так как она никогда не помнит, как звали вчерашнюю дочку.
Поставить воду для ванны, отдраить ванночку, сварить питание, раздеть малышку. Она лежит голая, барахтается, смотрит черными глазами, как я смешиваю воду для купания, и улыбается. Купаю. Она вся светится от счастья. Кожа нежно порозовела, так и хочется погладить. Вытираемся, мажемся кремом, присыпками. Одеваемся. Готовлю две бутылочки на ночь. Старшая наслаждается временным отказом от своих прав старшинства — сосет детское питание вместе с малышкой, которая лежит у меня на руках, смеется, довольная и сытая. Губами касаюсь ее тонких, прозрачных волос. Уткнувшись в них носом, пытаюсь в сотый раз понять, чем же пахнут волосы грудных младенцев. Этот запах не похож ни на какой другой. Что-то среднее между летом и свежим сеном. А ведь дитя города. Взгляд в самое себя, никакой реакции на окружающих. В кроватке малышка еще немного капризничает. Комната погружается в темноту и одиночество.
Ужинаем со старшей. После ужина занимаемся с ней гимнастикой против плоскостопия. Вместе с ней прыгаю по комнате. Как всегда, задеваю руками за люстру. Дочке нравится поднимать с полу желуди пальцами ног. Приходится прибегнуть к авторитету матери, чтобы гимнастику прекратить. Еще сказку. Из книжки, которой сто лет. Я не очень люблю эти истории про мальчика с пальчик. А она их любит, хоть и не все понимает. Чистить зубы. Умываться. Затем она ложится в постель. Микстура от кашля, капли в нос, песенка, привычные слова на сон грядущий. Упаси бог что-нибудь перепутать — не заснет.
— И еще много, много поцелуев.
Она показывает сколько, широко разводя руки. Через полчаса я свободна. Наконец-то встречусь с друзьями в кружке. После пятилетнего супружества не выношу одиночества даже несколько дней. Напоследок еще раз заглядываю в детскую.
— Ты уже уходишь?
— Да, будь умницей.
— Не беспокойся.
— Если закричит малышка…
— Если малышка закричит, я залезу с головой под одеяло.
— Спокойной ночи.
Два с половиной часа общественной жизни прошли. Слишком быстро. Сижу в машине, которая везет меня домой. Нас трое. Холодно. На меня вдруг нападает тоска. Пустая квартира. В голове крутится вопрос, сам по себе он вырывается сквозь сжатые губы. Жду ОТКАЗА. Первое «нет», самоуверенно улыбаясь, делает несколько вежливых реверансов, прежде чем вонзиться в уши. Второе «нет» более мягкое, завуалированное, но не менее определенное. Значит, остаток вечера одна. Машина осязаемо отторгает меня. Ждущие глаза подталкивают меня к подъезду. А я еще охотно погуляла бы по ночной улице. Какой влажный, темный вечер… Впереди — вечная ночь. Вдруг зажигается свет. Мои руки не слушаются моих желаний. Они сами знают, где выключатель. Двадцать четыре ступеньки. Какие у меня тяжелые ноги. Свет жжет мне глаза.
…0.30. Я совершенно пьяна.
Перевод Вит. Крюкова.
РАЦИОНАЛИЗАТОРСКОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Целый день Петер снимал фаски, до одури: заготовку в станок, опустить рычаг, визг металла, деталь в сторону, следующая — обычно устаешь не так сильно; но сегодня он труп, а может, это у него «внутреннее», как бесподобно выражается его мать. Собрание прогулял, завтра, конечно, крик будет, сейчас бы только завалиться на диван, поставить Элвиса или Чака Берри и бутылку для полного счастья. Ничего больше. Но тут возникла бабушка:
— Петерль! — Неужели он никогда не отучит ее от этого имени! — Петерль, сестра заболела, отвези меня в дом престарелых на уколы.
Бабушке каждый день делали два укола, каждый день приходила сестра, а вот сегодня она не пришла, угораздило же ее заболеть именно сегодня. Петер поднялся с дивана, на котором уже устроился, спустился с бабушкой по двум лестничным маршам, усадил в кресло-каталку и двинулся в путь. Он любил бабушку, и, конечно, пройтись сейчас по свежему воздуху было совсем не плохо. Лишь бы не попасться на глаза кому-нибудь из приятелей. С другой стороны, теперь у него появилась прекрасная отговорка, почему он пропустил собрание. Две улицы были уже позади, толкая кресло, Петер насвистывал Элвиса, зонг, в котором Элвис смеется как сумасшедший, — больше всего он любил эту песню. Обычно он пробовал подражать смеху Элвиса, но смеяться сейчас показалось ему неуместным. Бабушка тихо подпевала.
Стоп. «Встречное движение». Петер усмехнулся. В дом престарелых вели десять ступенек, сейчас они были надежно блокированы какой-то бабусей с палкой. Наконец, тяжело отдуваясь, она спустилась, путь был свободен. Бабушка стала карабкаться вверх, при этом одной рукой она подтягивалась за перила, а другой опиралась на палку. Петер усадил бабушку у входа в приемную, где уже сидели три старушки, и неуверенно огляделся.