Вайлер отослал официанта за вазой, решив, что сам обслужит дам: ему хотелось убедиться, верны ли его предположения. Он пригласил их к только что освободившемуся столику у окна, где за изящно подобранными гардинами открывался чудесный вид, достойный рекламных фото: на фоне сочной красоты старых голландских построек, сложенных из обожженного кирпича, только что распустившийся каштан — второго такого дерева не найдешь во всей округе, — а надо всем этим сияющее майское небо. Нет, эта дама в светлом платье не зря привела своих родственниц к нему.
Вайлер помог Марте снять пальто, и та с легкой улыбкой смотрела, как он принимает меха у золовки и снохи. Она попросила Вайлера принести кофе и коньяк и, подождав, когда Фридрих закончит играть вальс-мечту, подняла рюмку и сказала одетым в траур Лисбет и Маргарет:
— Я хочу выпить за Рудольфа. — И добавила, чуть помедлив: — И за Ганса.
Дамы торжественно чокнулись. Фридрих заиграл тему хора «Свободу родине» из «Набукко»[25].
— Как трогательно, — пробормотал Вайлер. Из-за стойки ему было видно, как Маргарет достала из сумочки изящные фотокарточки и по одной стала передавать их через стол Марте. Вайлер кивнул. Он знал это наперед.
Марта смотрела фотографии, а Маргарет изучала ее лицо, одежду, прическу, ее морщинистые руки, в которых слегка подрагивали цветные снимки.
Стало быть, это она. Моя свекровь. Без малого вот уже двадцать пять лет. Но я не нахожу никакого сходства с Гансом. Боже мой, эта серая мышка! Она выглядит старше своих семидесяти пяти. Не верится, что она была бургомистром города. Да и давно это было. Вероятно, за годы службы ей не удалось позаботиться о своей старости: выглядит она более чем скромно. И наверное, поэтому не присутствовала на погребении — постеснялась. Единственный сын… А может, не приехала из принципа. Подумать только, с таким спокойствием разглядывает фотографии, а сама с удовольствием лишила бы нас всего, что мы нажили, я и Ганс. «Альпийская роза» — прекраснейший отель во всей округе: крытый плавательный бассейн, парк, приспособленный для спортивных занятий, и вольера. Моя идея. Здесь гости могут наблюдать за сурками и сернами, не карабкаясь в горы. А трудиться Ганс умел (без труда не вытянешь и рыбку из пруда), но это у него совсем не от нее, а от Лисбет, которая его воспитала. Эта же о нем и не заботилась, она была поглощена политикой, угодила потом аж в тюрьму. Бедный Ганс, это родная-то мать!.. Денег Лисбет дала за ним не так уж много, но будь довольна, что вообще удалось выйти замуж в тридцать с лишним лет, да и выглядела я тогда далеко не так привлекательно, не то что теперь. Ганс прельстился моей гостиницей, но мужем все же был хорошим. Конечно, ему нужны были девочки, со временем я стала стара для него. Больше всего ему нравились иностранки — с ними не надо было разговаривать. А эта женщина никогда не стремилась вновь увидеть своего сына. Я бы не смогла быть столь бессердечной, хотя моя Барбара и не пошла в меня. Если бы эта только знала, что ее единственная внучка чуть не стала «красной», то-то порадовалась бы. Молодежь всегда хочет жить иначе, чем родители, это она должна бы знать по своему Гансу. А моя Барбара — она образумится, ребенка нужно только чем-нибудь увлечь. Я вот отправила ее в путешествие: надо же посмотреть мир. И теперь она шлет мне письма из Индии, из этого религиозного центра. Чуточку религии ей не помешает. А вернется — выдам ее получше замуж. Самое время, иначе дело может попасть в чужие руки.
— А вот это Барбара, — сказала Маргарет, передавая Марте последний снимок.
Марта улыбнулась девушке на фото.
— Ты только все улыбаешься, — пробурчала Лисбет. — Мы что, целое воскресенье просидим здесь, разглядывая карточки? Знаешь, я ужасно проголодалась!
Марта кивнула Вайлеру и заказала три горячих сандвича по-гавайски, с ананасами. Вайлер втайне радовался, что пожилая дама держится независимо и не заискивает перед родственницами из-за какой-нибудь банки кофе марки «Якобс». Он был уверен, что безупречная атмосфера его заведения придает ей достоинства. Еще более окрылила его просьба Марты подать к сандвичам бутылку «Советского шампанского». Шампанское для дам — конечно же, сию минуту!
Марта! Ты хвастаешь перед нами: шампанское, ананасы… Нет, ты не всегда так живешь, это же видно. Почему ты не пригласишь нас домой? Неужели так бедна? Но этого не может быть, ты же кое-что да значила! Когда я смотрю на тебя вот так, мне хочется кинуться к тебе на шею, как раньше, до того как все случилось, ведь еще крошками мы были лучшими подругами, задолго до того, как ты ушла с Рудольфом. Если бы Маргарет не была такой упрямой, ты могла бы переехать к нам. Вот было бы хорошо, но Маргарет не хочет, а дом принадлежит ей. Она боится тебя, глупая телка. Если б она знала, что я, так же как и ты, была среди молодых коммунистов: чудесные прогулки, песни под гитару… Все мы были сознательными детьми рабочих! Не надо было только все принимать так всерьез, как Рудольф, он и поплатился за это жизнью. А сколько мне пришлось потом вынести, этого ты, Марта, никогда не узнаешь, это я унесу с собой в могилу. Ты была в России, когда запылал рейхстаг, когда грузовики шныряли по городу, забирая коммунистов. Рудольф пришел ко мне, он хотел, чтоб я спрятала его на одну ночь. Но это было невозможно, Марта! Мой муж служил в СА[26]и сам лично охотился за коммунистами, он и так поступил великодушно, разрешив мне взять вашего Ганса. Да у меня, у его родной сестры, Рудольфа стали бы искать в первую очередь, тем более что ребенок был уже у нас. Нет, я не могла рисковать всем. В нашей семье никто не поднялся так высоко, как я: у моего мужа была собственная овощная плантация. А Рудольфа они все равно бы схватили, ведь они схватили всех, и тебя, Марта, тоже. Почему ты не осталась в Москве, там ты была бы в безопасности. А как мы жалели Рудольфа, когда ты уехала учиться, так вот запросто оставив мужа и ребенка, но, конечно же, он сам хотел этого: его жена тоже должна была стать партийным деятелем. Бедный Ганс! Отец в концлагере, на мать объявлен розыск. Но у мальчика было все, он был мне как родной, и ты должна понять, почему он не остался с тобой — ты стала ему чужой, Марта. Мальчику исполнилось двадцать, когда ты вышла из заключения; он был уже взрослым человеком, солдатом, ему хотелось зажить, наконец, полной жизнью. Муж мой повесился, когда пришли русские, но мне никто не сделал ничего плохого. Я ведь всегда была приветлива с нашей прислугой с Востока. Ганс стал практически хозяином в усадьбе, мы усердно трудились, меняли овощи на драгоценности, мы брали только драгоценности, это-то и помогло нам потом стать на ноги. Дела Ганса шли хорошо, пока он не попал в руки Маргарет. Эта женщина оказалась ненасытной; гостиницы ей было мало, и Гансу приходилось работать как проклятому. Конечно, и пил он много, но пятьдесят три все-таки не возраст для мужчины. Мне вот семьдесят шесть, но я выгляжу намного моложе тебя, моя бедная Марта.
— За твой день рождения! — сказала Лисбет, и слезы показались у нее на глазах. Все три дамы подняли бокалы.
— За здоровье, — произнес Вайлер сдержанно и опустил бутылку в ведерко со льдом.
— Да, за мой день рождения, — сказала Марта и, рассмеявшись вдруг, осушила бокал до дна. — Как допьем шампанское, пойдем ко мне домой.
Этот Вайлер держится так, словно и не знает меня. Но он должен помнить, что я была народным заседателем на процессе шесть лет назад: сел пьяным за руль, попытался скрыться… Тогда на суде ему удалось куда как дешево отделаться. Хорошо, что в кафе полно народу, среди людей я всегда чувствую себя уверенней… Мне жаль вас обеих. Вы всю жизнь жили только для себя. А вот мне не надо никаких фотографий, чтобы показать, чего я достигла в жизни. Потом мы пройдемся по городу, и я покажу вам кое-что из тех времен, когда я была здесь бургомистром: мост, больницу, новый квартал, да и голландские домики тоже — я не позволила их снести. Да, я боюсь вести вас к себе домой — вы чужие, по меньшей мере моя сноха с ее холодным взглядом. Вчера совсем не было времени: утром вручение ордена в Берлине, после обеда торжество в отеле, восемьдесят человек гостей! Вся квартира завалена подарками, цветы вянут, я не смогла поставить их в воду — замертво свалилась в постель. Не хочу, чтобы вы видели эти подарки, многие из них от товарищей по партии, память о прошлом, в них подчас заключена целая жизнь. Где вам понять это! Представляю, каким взглядом Маргарет окинула бы маленькую куколку, подаренную мне вчера Эрнстом: сорок лет назад он вылепил ее в тюрьме из разжеванной бумаги. Нет, девочки, просто посажу-ка я вас сначала на кухне, да-да, а сама уберу все подарки, поставлю цветы в несколько ведер, ведь столько ваз в доме просто не бывает. Вы можете, конечно, полюбоваться на картину с видом нашего города, и на орден, и другие такие же вещи, но те остальные подарки лучше не трогайте. Я покажу их Барбаре, когда она приедет, расскажу обо всем, что с ними связано. А вам — нет. У вас есть ваши меха, у меня — моя жизнь. Лисбет, ты вырастила моего сына, но ты отняла его у меня. Тоска по дому, по сыну заставила меня нелегально приехать в Германию — хотелось взглянуть на него хоть раз, хоть издалека! Я думала, у тебя он в хороших руках, и не стала вмешиваться. А ты, Лисбет, как ты думаешь, каково много лет провести в одиночной камере, а к рождеству получить письмо от моего мальчика, в котором он радовался новой форме, полученной в гитлерюгенд.
И вот теперь он мертв, а для чего жил, Лисбет? Для вольеры с сурками? Вы вот, наверное, не знаете, что ваша Барбара была у меня три года назад, когда училась в Западном Берлине. Она пошла в меня, она — мыслит и не принимает ваших зарешеченных вольер. С тех пор мы переписываемся, и я тоже получила весточку из Индии. Когда она вернется — остановится у меня. Как только вы уедете, девочки, я займусь перестановкой в квартире: одна комната будет для меня, другая — для Барбары. Я уже говорила с товарищами о том, чтобы девочка осталась у меня, о работе для нее. Это будет мой сюрприз. Я не имею права оставлять ребенка таким, как вы, не имею права повторить ту же ошибку. Как-то Барбара отнесется ко всему, ведь она еще ничего не знает. Ладно, хватит, сейчас мы пойдем домой, вы распакуете ваши кульки, я поблагодарю, а потом мы опять будем писать друг другу раз в год к рождеству, что все идет по-старому. А на следующей неделе приедет Барбара…