— А ребенка, как жена фермера, привяжу себе на спину и так буду стоять за мольбертом. Книжка какая-нибудь понадобится, где ее возьмешь, и малыш будет расти в одиночестве.
— Да что с тобой происходит, — воскликнул Йохен, — все я, я, я!
— Это ты только о себе и думаешь! — крикнула Мелани. — Ты ведь ничем не жертвуешь, наоборот, еще и рай получаешь в придачу!
— Лучшего места нам не найти, — убеждал он ее, — будем жить и радоваться, что наш дом с каждым годом становится все краше, родим еще ребенка или двух; днем работа, вечером усадьба, в воскресенье будут приезжать гости, на машине можно и в театр поехать, и на любую выставку, и из города все, что нужно, привезти.
— Нет, ничего этого не будет, — сказала Мелани.
— Знаешь, давай дома все спокойно обсудим, — предложил Йохен.
— А тут и обсуждать нечего, — отрезала Мелани.
Дальше они ехали молча.
В два часа Даниель возвращается из школы. Сумка — в угол, радио включается на полную мощность, чтобы слышно было на кухне.
Он пускает горячую воду и ставит в раковину грязную посуду. Вода течет медленно, тонкой струйкой. Даниель стоит у открытого окна и считает электрички. Пока раковина наполнится, их пройдет штук семь. Наконец он принимается за посуду и, чтобы не было скучно, насвистывает в такт мелодии, свистит с трелями — это не каждый умеет.
В рюмках, которые стоят немытые еще со вчерашнего вечера, остатки вина, и он представляет себе Антека и маму, как они вместе качаются в кресле-качалке. Вообще-то Антек ему нравится. Правда, он курит, и мамина кровать пропахла табаком. Даниель вытряхивает пепельницу, ставит вытертую посуду в шкаф и бежит вниз, в бывшую винную лавку. По дороге он обычно играет в одну и ту же игру: пытается угадать, ту же мать слушает музыку, что и он на кухне, или нет? Чаще всего не угадывает.
Даниель останавливается позади матери и смотрит, как она работает. Кисть Мелани держит в левой руке. А он может рисовать и вообще все делать одинаково правой и левой. На мольберте та же картина, что была вчера, позавчера, на прошлой неделе.
— Все никак не кончишь, — говорит Даниель. — Что это они у тебя над крышами летают? Ты бы лучше нарисовала их в кресле-качалке.
— Опять подглядывал в замочную скважину, шпион! — возмущается Мелани.
Но Даниель уже сидит за своим столом. Там лежит большой картон, над которым он трудится уже целую неделю. Дело в том, что ему в голову приходят все новые и новые идеи. Мелани, не отрываясь от мольберта, спрашивает про контрольную по математике. Даниель отвечает, но мысли его далеко, сейчас его занимает только вокзал. На картоне он нарисовал собак, камеру хранения, двух пьяных, духовой оркестр, красный маневровый локомотив, Мелани с мольбертом, рисующую вокзал. Даже себя самого изобразил: в одной руке у него круг для плавания, в другой — гитара Антека. Мелани считает, что картина получается слишком пестрой. Но Даниель любит рисовать всеми красками, какие у него есть.
— Опять глазеют, — говорит он.
Не оборачиваясь, Мелани отвечает:
— В следующем году непременно вставим шлифованное стекло. Тогда с улицы ничего не будет видно.
У витрины стоят две женщины и смотрят на них. Мелани никак не может привыкнуть к любопытным взглядам, а Даниелю даже нравится — пусть глазеют. Над их дверьми все еще висит вывеска «Вино-табак», хотя фрау Мелихар уже давно перебралась в Гамбург. Надо повесить другую, думает Даниель: «Мелани и сын. Мастерская живописи. Открыта ежедневно с 15 часов. Выходной — воскресенье. Заказов не принимаем, только если что-нибудь интересное». Нет, это слишком длинно для вывески. Лучше совсем просто: «Даниель и Мелани. Живопись». Дверь не будем запирать, повесим колокольчики, и, если кто-нибудь придет посмотреть картины, они зазвенят.
Дверь бывшей лавки сейчас вообще заперта, а на окнах жалюзи, которые Мелани вечером спускает. После работы часто приходит Антек, но сегодня, наверное, уже не придет — поздно.
Около пяти начинает темнеть, и Мелани говорит:
— Ничего не видно, надо кончать.
Они моют кисти, сначала скипидаром, потом водой с мылом. Даниель еще должен выучить Среднегерманские горы.
После ужина Даниель и Мелани снова спускаются в лавку. Вчера они начали клеить из газет змея. Получился какой-то крылатый крокодил. Осталось подправить ему голову и раскрасить. Даниель собирается еще и цветочками его разрисовать. Они сушат змея вентилятором и повторяют географию. Даниель никак не может запомнить Вестервальд, приходится сочинить про этот Вестервальд стишок.
Антек все-таки появляется.
— Как красиво, — говорит он, глядя на картину Мелани. Мелани злится, но Антек уверяет, что ему действительно очень нравятся эти летящие фигурки, он, мол, понимает, что Мелани хочет сказать своей картиной. Послав его ко всем чертям, Мелани хватает кисть, которой они только что раскрашивали змея, и через весь холст размашисто пишет: «Уроды».
Даниель и Антек переглядываются, это не первый раз с ней такое. Потом они вдвоем несут змея наверх, в комнату Даниеля. Антек сверлит дырку в потолке, ввинчивает крюк, и Даниель вешает на него свое чудище. Змей какое-то время медленно поворачивается на веревке, качая огромными крыльями, потом повисает неподвижно. Антек задергивает оранжевые занавески, и они садятся рассматривать польский автомобильный журнал. Оба увлечены, но появляется Мелани. Это значит, что Даниелю пора спать. Свет погашен, двери закрыты. Мальчик встает и бесшумно придвигает к двери стул. Наверху есть щель, и через нее ему все хорошо видно.
Мелани и Антек сидят за столом и пьют кофе. Антек протягивает матери какую-то книгу. Книга совсем новая, страницы хрустят, когда Мелани их листает. Она вглядывается в фотографию на обложке. Даниель, как ни старается, ничего разглядеть не может.
— Интересно, каким он стал, — говорит Мелани.
— Ты все еще к нему привязана, а ведь десять лет прошло, — вздыхает Антек.
Мелани раздражительно отмахивается.
— Почему ты не хочешь, чтобы мы жили вместе? — спрашивает Антек. Даниель весь обращается в слух.
— Оставь меня в покое, — говорит Мелани.
Теперь они сидят молча. Мы с мамой никогда так не молчим, думает Даниель, и она не сердится, когда мне совсем не нравится ее картина. Почему, что бы Антек ни сказал, она так злится? С ним можно в шахматы играть. Он все чинит. Вот только курит. Но ей ведь это не мешает.
Через пару минут Мелани встает и выключает верхний свет. Даниель тихонько слезает со стула, он знает, что будет дальше.
Ровно в пять Йохен отдает ключ от своего кабинета привратнику и, прощаясь, пожимает ему руку.
— Всего хорошего, господин доктор.
Йохен садится в свой «вартбург» и едет в торговый центр, чтобы забрать продукты, заказанные женой по телефону. До дому ему добираться целый час, и весь этот час он на чем свет стоит ругает чертовы пробки и клянется, в какой уже раз, с завтрашнего дня начать ездить электричкой.
Рядом с поселком, где живет Йохен, пригородная зона отдыха. Йохен строил свой дом восемь с половиной лет. Он всячески пытался уйти от типового проекта, упорно боролся за каждую придуманную им мелочь. В результате дом вышел почти таким, как ему хотелось, даже удалось оборудовать мастерскую в подвале. Фронтон увит виноградом, на задней стороне козырек крыши сильно выдвинут. Это придает дому уютный вид. Летом на этой открытой террасе ужинают. Двор выложен каменными плитами, между которыми жена Йохена посадила цветы: маргаритки, камнеломку. Это идеальное место для гриля, и они любят принимать гостей прямо здесь, на воздухе. Приезжают сослуживцы из издательства с семьями, коллеги жены Йохена.
Она экономист и дома тоже распоряжается финансами. Живут они неплохо, Йохен уже девять лет заместитель директора издательства. Жена у него приятной внешности, неглупа, родила ему двух дочек, похожих друг на друга, как два яблока.
Йохен за последние несколько лет написал с десяток очерков о передовых рабочих, и его собственное издательство выпустило их отдельной, мило оформленной книжечкой. Теперь Йохен твердо решил засесть наконец за свой роман. Жена Йохена честолюбива и одобряет его планы, она согласна освободить мужа по субботам и воскресеньям от всех домашних дел, целиком взять на себя и девочек, и сад.
Каждый раз, возвращаясь с работы домой, Йохен испытывает приятное чувство. Он любит свою жену и дочек и этот дом, который часть его самого. Любит свой кабинет со множеством книг, с фотографией Халлдора Лакснесса и окнами, выходящими в лесок. Здесь он будет писать свой роман. Ему уже сорок восемь, самый подходящий для этого возраст.
Над его письменным столом висит картина, по мнению жены, немного аляповатая. Но девочкам она нравится. Прошлым летом приятель Йохена купил ее по его просьбе на выставке-продаже. На картине в манере старых мастеров, лессировками, изображен крестьянский хутор, лежащий в лощине, и одичавший сад.
Эту картину написала Мелани, и называется она «Рай».
Почему «Рай», удивляются гости, но, в общем, милый пейзаж, все мы когда-то мечтали жить в таком уголке.
Перевод И. Щербаковой.
РАЙСКИЙ ОСТРОВ
Когда у певицы, исполнявшей модную песенку на возвышении посреди зала, вдруг исчезло платье, гости отеля одобрительно зааплодировали. Никому не пришло в голову, что за этим может стоять что-либо более серьезное, чем пикантная выдумка владельца отеля, решившего немного позабавить своих постояльцев: наш отдых как раз вступил в такую фазу, когда после первых дней бездумного наслаждения свободой и бездельем всех понемногу начинает тяготить ощущение, похожее на скуку.
Но тут с резных буфетов, занимавших всю торцовую стену зала, вдруг испарился наш ужин. Испарился на наших глазах, вместе с роскошными деревянными тарелками, на которых его — собирались подать, причем ужин на шестьдесят восемь взрослых и четверых детей улетучился за несколько секунд.
Владелец отеля чересчур нервно воспринял наше единодушное требование немедленно сменить персонал, столь беззастенчиво наживающийся на постояльцах. Он попытался нас успокоить, сославшись на то, что, кроме нынешнего персонала и нас, его многоуважаемых гостей, на острове никого нет, а ближайший катер с суши, как мы, вероятно, знаем, прибудет лишь следующим утром. Пока он отдавал кухонной прислуге распоряжения насчет импровизированного ужина, а гости на все лады выражали свое возмущение, произошло короткое замыкание, и все погрузилось во тьму.